Грязь
(Жить и умереть в Пренестино)
«Ну что, ты уже все? Блин! Ты там торчишь уже полчаса!» — нетерпеливо буркнул Альбертино.
Он слишком долго там сидел.
Альбертино прислонился к двери. Достал из кармана куртки сигареты.
«Честерфилд лайт».
И закурил.
«Ну! Господи, да сколько их у тебя там?» — добавил он, выпуская дым и злость.
«Э, э друг, спокуха… тут нужна концентрация… дай мне работать спокойно… я должен войти в контакт с Вишну и Ганешем. Если ты мне все время будешь повторять… когда ты закончишь, я буду нервничать… у меня не выйдет… я почти закончил… Только помолчи, ради бога…»
Сдавленный и нерешительный голос за дверью.
Как достал! — подумал Альбертино, затягиваясь.
Он ненавидел поручения, которые давал ему Ягуар.
Стал ходить по комнате сопя. Нервничал. Крутился на каблуках сапог. Остановился и посмотрел на себя в прислоненное к стене зеркало.
Альбертино был высокий и полный. Почти два метра. Качался в спортзале. Широкие плечи, крепкие руки. Волосы короткие, каштановые, зачесанные на лоб. Широкий рот, а глаза маленькие и холодные.
Он удовлетворенно оглядел себя.
Ему нравилось, как на нем сидит замшевая куртка «Эйвион Гейм», купленная пару дней назад. Плотно облегает по бокам. Да и джинсы «Коттон» хорошо сидели, они были узкие, но не настолько, чтобы спереди выпирало. Ну, разве что слегка блеклые.
Он сел, продолжая глядеться в зеркало.
Сегодня утром он чувствовал себя в форме. Именно в этой куртке, в стираной и глаженой рубашке, шотландской жилетке. Хотя джинсы собрались на коленках, полностью открывая техасские сапоги.
Он тщательно расправил их.
Огляделся вокруг и решил, что это — самая отстойная дыра из тех, что он видел.
Грязная конура на восьмом этаже башнеобразной многоэтажки. Железобетон и голубой кафель. Рядом — еще четыре такие башни. Совершенно одинаковые. Ни одна еще не достроена, но в них уже живут. На верхних этажах не было еще ни голубого кафеля, ни электропроводки.
Строительные спекуляции.
Он продолжал осмотр.
На стенах развешаны изображения индийских богов, и Боба Марли, и Джими Хендрикса, и Равви Шанкара, а на полу — матрасы, полные блох, и коврики, пропахшие дымом и ногами, и грязное белье, и засохшие саженцы марихуаны.
В кухне, в раковине, кое-как вделанной в железобетон, стопки грязных тарелок, перепачканных в жире и какой-то дряни. Кастрюля с присохшим рисом. Супница с тошнотворным восточным месивом.
Через окно, залепленное прозрачным пластиком, расплывчато различался Пренестино, ряды машин, корпуса завода по переработке мусора, подъемные краны, огороды, низкие постройки и небо. Чистейшее. Холодное. Без единого облачка.
Этот восточный клоповник принадлежал Антонелло.
Антонелло-Выпендрила.
Этот тип Альбертино был ему противен с самого начала. До мозга костей. На самом-то деле он и не знал толком этого токсикомана. Не знал, откуда он взялся и почему шеф водил с ним дела.
В любом случае, если Игнацио Петрони по прозвищу Ягуар пользовался его услугами, это означало, что под хипповской одеждой билось верное сердце.
Вот все, что ему полагалось знать.
И этого ему должно было хватать.
Естественно, именно это Альбертино и не нравилось.
Наконец за дверью раздался шум спускаемой воды.
Мы это сделали! — приободрился Альбертино.
Он бросил сигарету на пол и потушил ее носком сапога, вдавив в ковер. Поднялся, подтягивая джинсы.
Вскоре дверь открылась, и Выпендрила вышел.
Выглядел он ужасно.
С этими черными грязными косичками провинциального растамана. В поту. Маленькие пристальные рыбьи глазки. Худой, как сушеная килька. Небритый. На лице его лежала печать всех грехов, совершенных за время путешествия по Востоку. Он был одет в алый халат от Серджо Таккини, подвязанный тонким белым педерастическим поясом. Брюки в красную и синюю полоску, узкие на бедрах и широченные внизу. Босиком.
И такой рубин.
Между почерневших зубов у него был вставлен офигительный рубин.
Ему казалось, что это шикарно.
Может, в Непале это и так. Но не в Риме, конечно.
Ну и придурок же был этот Выпендрила.
«Ну, как прошло?» — спросил Альбертино, возбужденный, как отец, ожидающий рождения сына.
В руке Выпендрила держал свернутое полотенце.
«А как оно могло пройти? Нормально! Смотри, неверный!»
Голос у него был низкий, хриплый и невыразительный.
Он развернул полотенце. Медленно. Словно показывая ценнейшее сокровище. В полотенце были завернуты около двухсот шариков размером с черепашье яйцо. Белых, покрытых целлофаном и воском.
Героин.
Они все еще пахли дерьмом.
Этот тип был не только придурком, но еще и фокусником.
«Но каким хреном тебе удалось это все запихать в желудок? А? Я хочу сказать, каким образом?» — спросил Альбертино.
«Это просто, приятель. Сейчас объясню. Садишься на берег Ганга, великой реки-матери, в позу лотоса. И смотришь, как река течет перед тобой. У тебя все раскрывается. Дух. Желудок. Пока сидишь там и медитируешь, начинаешь глотать их один за другим. Спокойно. Медленно. Без спешки. Вместе с ними ешь бананы. Ты не представляешь, какие они вкусные, маленькие и сладкие там, в Индии. Ешь их всю ночь…»
«А зачем бананы? У них вкус противный?»
«Цементные! Они просто цементные! Не будешь есть — они будут кататься у тебя в желудке, как сумасшедшие бильярдные шары! А это опасно. Очень опасно», — ответил ему сей старый мудрый гуру.
Пока говорил, он вытащил из ящика большую инкрустированную трубку из слоновой кости и набивал ее табаком и травой.
«Тебе надо попробовать эту штуку. Вчера выкакал. Как только приехал. Это мой личный запас на черный день. Приходит прямо из Гималаев. Эта классная штука!»
«Да ты че, спятил? Если я покурю эту траву, целый день буду ходить под кайфом. Я на работе… Черт, и потом, сейчас же одиннадцать утра!» — сказал ему Альбертино, мотая головой.
Альбертино траву не курил уже два года. С тех пор, как женился на Сельвадже. Она не хотела. Говорила, что у него лицо становится тупое и что в постели после этого он похож на зомби. И он бросил.
Ради ее любви.
«По моему мнению, у тебя стресс. Ты не прислушиваешься к своей ци[18]. Тебе надо подзаняться йогой… делай как я. Отыщи твой внутренний покой. Расслабься».
Прямо с трубкой в зубах, из которой валил густой галлюциногенный дым, Антонелло-Выпендрила принялся выгибаться, хуже чем монгольский акробат в провинциальном цирке. Ноги задрал над головой, стоял на одной руке, а другой держался за большой палец левой ноги.
«Ты больной… Нет, правда, ты просто псих…» — сказал ему Альбертино, взглянув на него как эксперт.
Этот человек был слишком ненормальный, как молодой верблюд, чтобы ненавидеть его по-настоящему.
Он стоял там, на полу, изогнувшись, точно изуродованный омар.
«Ладно, Выпендрила, уже поздно, мне надо идти. Вот деньги… товар я забираю», — Альбертино попробовал попрощаться.
У него сегодня утром и других дел хватало. Он не мог терять время рядом с этим придурком.
Изогнувшийся Антонелло разогнулся при виде пачки банкнот.
Пока Выпендрила быстро пересчитывал деньги, Альбертино положил яйца в пакет и засунул его в куртку.
«Притормози, Баба! Этого мало!» — спокойно сказал ему битник.
Говорил Антонелло тоном всезнающего гуру. Истину изрекали святые уста его. Это порядком бесило Альбертино.
«Чего мало?»
«Денег. Недостаточно. Это особенный товар. Не обычная дрянь».
«Что ты несешь?» — рявкнул на него Альбертино.
«Что мне за него нужно минимум в два раза больше. Это слезы дракона. 04. Слышал про такое?»
Альбертино в жизни своей не слыхал ни про какие чертовы слезы дракона. Этот придурок гнал какую-то пургу.
«Даже если дашь в два раза больше, считай, что я вам подарок делаю. Когда вы его разбавите, увидите, что его будет в пять, в шесть раз больше… Он чистый на все сто процентов. Этот товар тебя сразу отправит прямо на орбиту. И ты там будешь как придурок и никогда больше не вернешься назад на землю. Психоделический кошмар. Это скорее похоже на опухоль в мозгу, чем на наркоту. Попробуй…» — продолжал Выпендрила тоном продавца телемагазина.
Не дури меня, ублюдок! — подумал Альбертино и потом бросил слова, холодные, как кусок льда:
«Ладно, забудь. Шеф сказал, что это — твои деньги. Ты их берешь и все. Понял? Не хочу с тобой торговаться».
«Я тебе клянусь, брат. Это особенная вещь. Скажи это твоему Ягуару. Я никогда еще не жаловался, но за слезы дракона вы мне должны заплатить больше. Если нет, то сделки не будет… я его заберу назад…»
На словах «я его заберу назад» Выпендрила заколебался: глухой голос внезапно изменился, перестав быть невыразительным.
