Ознакомительная версия.
Эти лохи в камуфляже опять притащили трухлявую дрянь. Егор Парыгин у себя в гостиной остервенело крушил хрупкий гипс, соря мелом на персидский ковер. «Где оригинал, гады?» – «Уймись, Егорушка, – успокаивали его друзья, – в павловском особняке его нет, мы все углы облазили. Но ведь у этой честной компании еще стоит пустая коммуналка на Литейном… оттуда ты тогда свою Заиньку забирал». – «Верно, братцы. А ну-ка, дармоеды, живо на Литейный!»
На Литейном столбом стояла остывшая за ночь пыль. Леонид шагнул под давящую своими неправильными пропорциями арку – во двор. Там беспокойный вихрь поднял вверх бумажки, будто записки к господу Богу. Души квартировавших здесь пасынков судьбы привычно безмолвствовали в воздухе. Леонид пробился сквозь их спрессованную печаль, поднялся по стертым ступеням лестницы, отпер замок, издавший неожиданно радостный звук. Потыкался во все двери – одна из них сама отворилась. Венера Родосская ждала его промежду двух мраморных скульптур в духе соцреализма. Взвинченный после бессонной и разбойной ночи Леонид Венере не удивился, удивился лишь тому, в каком дурном обществе ее застал. Это что – строители метрополитена или сталелитейщики? а где же узнаваемые атрибуты? мифология не терпит отклонений от стандарта… ежели ты Афина – предъяви копье. Отец ничего не говорил об этих двоих строителях социализма… как только пол выдерживает. Леонид позвонил в Павловск: «Слава богу – здесь, она, собственной персоной, об остальном потом». Повалился на ложе обеих Зой, и Морфей унес его в Элладу.
Покуда Леонид, подобно Тезею, бродил в недрах критского лабиринта, мраморные воры сошли со своих мест и хорошенько обшарили карманы грезёра. Наружную дверь коммуналки той порой открывали отмычкою – одно к одному. Братва Егора Парыгина внимательно разглядела спящего Леонида, на сей раз попавшегося ей при свете дня. Затем парни получше ощупали холодные плечи Афродиты, чтоб снова не обдернуться. Руководитель операции показал знаками – опустите, пожалуйста, синие шторы – окно выходило во двор и, следовательно, смотрело на чужие окна. Когда штора скрыла сердечко, прилепленное снаружи к стеклу, живые и тепленькие воры в камуфляже накинули заранее приготовленное одеялко на статую, белеющую посреди комнаты. Сдерживая сопенье, подняли. Пошли, стараясь полегче ступать.
Леонид проснулся от шума торопливо выезжающей со двора машины, вскочил как ошпаренный, отдернул шторы, коих сам не задергивал. Афродиты в комнате не было, отсутствовал также один из ее мраморных ухажеров. Другой, будто желая дать ключ к разгадке, стоял на месте дамы, покинувшей помещенье, и лыбился щербатым ртом.
Примчался Иосиф Каминский, поневоле заделавшийся из адвокатов в криминалисты. Ничего не смог сказать о каменном джентльмене, неизвестно как очутившемся на месте чужого преступленья. Одно лишь новоявленный следователь констатировал с уверенностью: Афродита и на сей раз плененья избегла. Он пожал руку статуе вора, не думая вовсе о статуе командора, затем опечатал комнату Зои Савелкиной бумажкой со своей подписью. Забрал сына, немного сдвинувшегося на почве мистики и эллинистики, увез в Павловск. А что он еще мог сделать в этой ситуации?
Егор Парыгин в сердцах наносил побои мраморному изваянью с какого-то безобразного бомжа. Иной раз удары приходились по охранникам, они же при необходимости группа захвата. Ему, Егору, обрыдла хуже горькой редьки эта чертовщина. Умаявшись, он позвал своего духовника – у него таковой имелся – чтоб пожертвовать широкой рукой на церковь. Намерение само по себе благое, однако действия были предприняты не по той епархии. Мягко говоря, затрудненья исходили с совсем другой стороны. Пожалуй, имело бы больше смысла обратиться непосредственно к олимпийским богам. Пока Егор беседовал с припожаловавшим батюшкой, каменный гость накинул камуфляжную куртку, натянул черную шапочку и ушел. Пошел к себе на окраину, пропил с себя камуфляж, встал на клумбу возле кинотеатра, переоборудованного под склад соседней мебельной фабрики, и уснул до поры. В непробужденном состоянии ему мнился остров посреди вкрадчиво спокойного моря, полуразрушенный грот, скрывающий мраморную белизну плеч богини, и влажный ветер оттоль целовал его грубо изваянное Творцом лицо. Так он и дремлет, качаясь, по сей день? нет, седьмого ноября его видели на Дворцовой во главе колонны с красными знаменами. Ошибочно приняли за сошедшего с пьедестала Ленина, отчего произошло сугубое волненье и наметился беспорядок в рядах демонстрантов.
Небывалая осень построила купол высокий, был приказ облакам этот купол собой не темнить. Оба Каминские не спешили покинуть Павловск. Старшему уж стало ясно, что молодой займет его место, Киприда же этот срок оттягивала, неизвестно почему. Они оттягивались втроем во внутреннем дворике, раз и навсегда турнув оттуда утомляющую своей жесткой энергетикой Лидию. Та продолжала набирать девочек в бордель, измеряя их сантиметром по талии и бедрам, а для Богом убитой Зои Савелкиной ввела эксклюзивную должность флейтистки. В Лидии все же текла сильно разбавленная – седьмая вода на киселе – благородная кровь, и вдобавок к греческому носу она получила филологическое образованье. Триумвират дам – мать свою, Аллу и Серафиму – отстранила от исполненья прямых обязанностей, спасая фамильную честь, но возложила на них административные тяготы. Сестер Переляевых перевела в сестры-хозяйки, отчего бедняжки потускнели, будто синие птицы на свету, без устали считая простыни и махровые халаты. Киприда ни во что не мешалась – она ела с милыми голубой виноград, пила золотое вино, сидя в плетеном кресле, и золотилась, золотилась средь желтеющей листвы.
Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом. Иосиф Каминский сказал, обращаясь непосредственно к Киприде: Зоя! не будем ждать, пока отполыхает этот пожар… уедем в разгар его… – и взял авиабилеты на Кипр, не на всех, но на многих. На себя, и сына, и Киприду, неразлучных пока что Зоиньку с Даней, и еще сестричек Переляевых. Объясняться с Лидией по всем этим вопросам не счел нужным. Еще прихватили Менелая в качестве физической силы – по документам он проходил как Менелай Пападакис. Откуда взялись такие документы, лучше не спрашивать, но заявить его как Игоря не представлялось возможным, поскольку он на прежнее имя не отзывался.
До отъезда оставалась неделя, Зойкина квартира уж существовала в природе. Взяли машину, поехали смотреть – двое Каминских и Зоинька с Даней. Завернули на Литейный забрать кой-какое барахлишко. На постели Зой спал оживший бомж в Даниной пижаме – доброму вору все впору. Решили не трогать, нехай дрыхнет. Эти двое – один из них тут присутствовал – отныне пользуются покровительством бессмертной богини. Пока добрались до спального района, повидали и второго – стоял возле типового здания кинотеатра, таящего в стенах своих мебельный склад. Скованный по рукам и ногам, рванулся было вслед машине, но успел лишь поставить каменную пяту на ноготки, не то бархатцы, не то петунии – и навек затих. А может – не навек? О город медного всадника, ответь мне!
Штунде-отель «Эллада». Кафель в ванных, вазы на столиках – все сообразно названью. Вместо отсутствующей Афродиты на клумбе кой-как установлен расколотый барельеф с флейтисткой, надгробная плита ушедшим временам. Не слышно боле несмелой Зоиной игры. К простой продольной флейте аккуратистка Юленька привязала новую ленту, и темно-вишневая дудочка греется на груди Зоиньки, едущей в аэропорт. С нею в такси, помимо водителя, Даня и девушки Переляевы. В другом авто Киприда с Каминскими, подле шофера там Менелай с картонками на коленях. Шляпы Киприды – особа статья, скоро им трепетать под ласкою бриза. Алла же той порой разбирает уныло белье, а Серафима вяло дает указанья на кухне, да неохотно Людмила деньги считает в саду и Лидия дует губы, что не взяли на Кипр. Мадина стучит посудой – ей новые девушки чистят картошку в защитных перчатках и тихо романсы поют. Неспешные будни борделя… а самолет взлетел.
Стоило лишь Киприде воздушными путями покинуть брега Невы, как на них немедля обрушил свою силу атлантический циклон, и целый год аномально хорошей погоды ушел в прошлое. Жители северной столицы, застигнутые кто где ненастьем, схватили в тот день жесточайшую простуду. Если она и не оказалась смертельной, подобно горячке Акакия Акакьевича Башмачкина, то во всяком случае посещаемость павловского особняка снизилась существенно и надолго. Холодный ливень хлестал много дней на мраморные плечи бомжа возле бывшего кинотеатра, на фасаде коего поверх названья было теперь натянуто мокрое полотнище с надписью: шкафчик and диванчик. Беспричинные слезы, невидимые миру при столь неблагоприятных атмосферных условиях, струились из пустых глазниц изваянья. Нехитрые городские цветы вкруг его забредшей на клумбу левой ноги сникли и почернели. Другой бомж, пребывающий во плоти человеческой, единственный пока обитатель коммуналки на Литейном, проснулся поздним утром после дождичка в четверг. За стеклами на карнизе белел снег. Ленивец пошарил под кроватью, достал бутылку, отхлебнул, пощупал батареи – ура, затопили! и уснул крепким сном неправедных. Кажется, судьба опять взыскала не того кого надо. Ведь истинным рыцарем красоты явил себя Тот, кто стоял посреди клумбы.
Ознакомительная версия.
