Чтобы занять руки и отвлечь голову, Матросов в свободное от больницы время взялся помогать рабочим обрабатывать порошок — тоже разводил сурик в бочке, мешал, разливал раствор по противням. Бэха смотрел на это дело не очень одобрительно — для работы есть специально обученные люди, тот, кто вкладывает деньги, делать ничего не должен! Но вслух своего недовольства не высказывал: пусть уж лучше Матросов работает, чем болтаться под ногами и портить настроение своей унылой физиономией. Заодно он и за процессом приглядывает, и за новыми работниками. От этого тоже польза, Бэхе не приходится по нескольку раз на день наведываться в гараж.
На следующий день, сидя с Тосей дома, Ксюша специально просматривала по телевизору все новости. О порошке говорили в каждом выпуске. Причем на этот раз тон репортажей был уже другим. Репортеры возмущались всеобщим умопомешательством и высказывали вопрос: почему немцев не смущает имеющий место массовый обман? И когда аммонитом, приготовленным из сурика, заинтересуются компетентные органы. Не пора ли вмешаться? И запретить это надувательство?
В конце дня Ксюша не выдержала и снова побежала в больницу повидаться с Матросовым.
На этот раз Матросов был как-то подозрительно беззаботен и весел. На его губах бродила неясная ухмылка. По утомленному лицу Ксюша догадалась, что ночью он не спал.
— Как там дела, в гараже? — спросила она.
— Все хорошо.
— Скоро они?
— К завтрашнему дню обещали управиться…
Ксюша не хотела говорить о неприятных новостях, услышанных ею по телевизору, но все же не выдержала.
— В новостях такое говорят… Уж скорее бы…
— Пустяки! — сказал Матросов. — Вот увидишь, все будет хорошо!
Ксюша не ответила. Хотя в безапелляционном тоне Матросова ей послушалось что-то неестественное.
— В крайнем случае, и без этой доли гипофиза люди отлично живут, — пошутил Матросов. — Мне говорили в клинике.
Ксюша замерла. Как это без гипофиза? О чем он?
Матросов вдруг рассмеялся.
— А знаешь, в чем тут дело?
— В чем?
— Я сам во всем виноват!
Ксюша внимательно посмотрела ему в лицо.
— Я обманул Гольдштейна! — признался Матросов.
— Кто такой Гольдштейн?
— Мой доктор из психушки. Тот, который мне «крышу» на место ставил.
— А-а…. Ну и как ты его обманул?
Матросов лукаво взглянул на Ксюшу.
— Меня ведь как Гольдштейн лечил?..
Ксюша затаила дыхание:
— Как?
— «Ты, — говорит, — представь, что у тебя не голова, а видеомагнитофон. Представил?» — «Представил». — «Теперь я вставляю в этот видеомагнитофон кассету, и ты записываешь на нее все, что было в армии. Все-все! Понимаешь?» — «Понимаю». — «Записал?» — «Записал». — «А теперь, смотри: я беру эту кассету и выбрасываю ее в мусорное ведро. Видел? В мусорное ведро! И все! Конец! Теперь ничего этого в твоей голове нет! Запомни: ничего нет! Понял?»
Матросов почему-то рассмеялся.
— И что? — осторожно спросила Ксюша.
— А то! Я все сделал так, как он велел. Представил, что голова — это магнитофон, записал на кассету все, что было, вынул воображаемую кассету из головы и выбросил в ведро.
Матросов замолчал и опять хитровато улыбнулся.
— Ну? И что?
— А то! Что после выписки, перед уходом с отделения, я прокрался к Гольдштейну в кабинет, нашел в мусорном ведре мою кассету, спрятал под халатом и унес с собой! На всякий случай! — он рассмеялся и весело посмотрел на Ксюшу. — Так что сам во всем и виноват!
Матросов говорил вроде бы в шутку, вроде бы для того, чтобы Ксюшу развлечь. Но его смех был таким напряженным и неестественным, что Ксюше стало нехорошо.
И по дороге домой она вдруг почему-то вспомнила о странном мужчине, который следил за ней, когда она разговаривала с Матросовым в первый раз, о мужчине, который говорил, что ей скоро потребуется его помощь. Конечно, он очень походил на сумасшедшего, но… Но было в его словах что-то такое…
В тот же вечер Ксюша пошла в парк, чтобы разыскивать у пруда человека, похожего на Калиостро.
* * *
Ксюша обнаружила странного мужчину на скамейке перед прудом. В руках он держал горбушку хлеба. Старик машинально отламывал от горбушки куски, бросал их в пруд и о чем-то мрачно размышлял.
Ксюша не была уверена, что старик вспомнит о их встрече, но тот сразу ее узнал и, кажется, совсем не удивился.
— Пришла… — мельком взглянув на нее, констатировал он. Не переставая при этом о чем-то думать и крошить хлеб в пруд.
— Я пришла узнать, что вы имели в виду.
— Когда?
— Когда сказали, что мне скоро понадобится ваша помощь, — твердо сказала Ксюша.
Мужчина кивнул — это он понял и без нее. Но вместо того, чтобы заговорить и объяснить, что значили тогдашние его слова, он вдруг как будто забыл о Ксюше и еще глубже погрузился в задумчивость.
Больше минуты сбитая с толку Ксюша стояла перед окаменевшим мужчиной и ждала, когда тот соизволит о ней вспомнить. Но он и не думал обращать на Ксюшу внимание.
Наконец Ксюша потеряла терпение.
— Эй! Вы что, обо мне забыли?
Мужчина как будто сделал над собой усилие и из заоблачной дали вернулся на землю.
— Я никак не могу понять, что вы там делали, — проговорил он. — Ты и тот молодой человек…
Ксюша удивилась — хорошенькая у этого типа манера вести разговор. То молчит целую вечность, то вдруг начинает говорить ни с того, ни с сего, с полуслова.
— Где — там? — уточнила она.
— Среди безумцев, покупавших порошок.
Ксюша еще больше удивилась и почувствовала, что ей не нравится начало разговора.
— Почему безумцев? — спросила она.
Мужчина посмотрел на нее снизу вверх и не посчитал нужным отвечать.
— Зачем им порошок? — строго спросил он.
— Они хотят его переработать… — сказала Ксюша и осеклась.
— И продать в три раза дороже? — закончил за нее мужчина.
— Не в три, а в два, — сказала Ксюша и в очередной раз подумала, что этот мужчина — очень и очень странный.
— Вот видишь! — сказал мужчина, уставился куда-то вдаль и опять погрузился в глубокое раздумье.
На этот раз Ксюша не стала ждать пять минут, а сразу вернула собеседника к действительности:
— Вы думаете, у них ничего не получится?
Мужчина строго посмотрел ей в лицо.
— Не получится, — сказал он.
— Почему?
— Потому что алчность — это вечная беда человечества… Она всегда приводит к несчастью…
— Это я уже слышала, — сказала Ксюша, чувствуя, что начинает терять терпение.
Этот мужчина разговаривает с ней так, будто она не может сообщить ему ничего интересного. Будто он заранее знает все, что она может сказать, и ему это уже не интересно.
Но Ксюша постаралась справиться с собой. Решив, что с незнакомцем нужно разговаривать осторожно и вообще запастись терпением.
— Так что вы делали среди тех людей? — спросил мужчина. — Тоже покупали порошок?
— Да. То есть мой друг покупал…
— А зачем ему порошок? Он тоже хочет получить в два раза больше денег?
Ксюша покраснела.
— Ему не нужны деньги. Он… Это он не для себя…
— А для кого?
Ксюша с достоинством тряхнула головой:
— Для меня.
Во взгляде незнакомца, направленном на Ксюшу, впервые мелькнул интерес. Как будто в Ксюшиной истории открылись новые страницы, которые делали ее случай намного более любопытным для науки.
— Дело в том, что моя бабушка… — начала объяснять Ксюша. — Она…
Мужчина коротко кивнул.
— Она болеет и для лечения нужны деньги, — закончил он за Ксюшу. И не стал слушать дальше. Будто ему опять все стало ясно.
Странное дело, в том, как он говорил, в выражении его лица, в горящих глазах, во всем облике было, с одной стороны, что-то непонятное и загадочное, а с другой, — что-то уверенное и убедительное, так что Ксюша чувствовала: этот человек знает, что говорит, ей нужно ловить каждое его слово и не возражать.
Мужчина опять погрузился в глубокую задумчивость, и Ксюша попробовала осторожно вернуть его к действительности.
— Так вы считаете, что у них ничего не получится?
— Не получится.
Ксюша подождала, не продолжит он ли он сам, а потом спросила:
— И что же делать?
Мужчина сурово поджал губы.
Он, прищурившись, смотрел куда-то вдаль, на деревья, на покрытую кувшинками поверхность пруда за ними, на серебристые листья ив на том берегу… Причем, как показалось Ксюше, он думал вовсе не о ней и не о Матросове. Он думал о чем-то большом, может быть, о причинах и следствиях, лежащих в основе этого мира, а может быть, об устройстве вселенной…
Ксюша принялась терпеливо ждать. Мужчина пребывал в задумчивости долго. Ксюша успела заскучать и начала переминаться с ноги на ногу, когда незнакомец опять ожил.
