— Вы представляете? Она сказала, что русская литература почти целиком вышла из французской, поскольку с самого начала девятнадцатого века было крайне сильно влияние французской культуры на нас. По причине Великой Французской революции. И что сам Пушкин этого не избежал. Она говорила это с большим раздражением, но не сомневаясь. И не реагируя на мою реплику о том, что Пушкин прекрасно читал по-английски. Мол, все наиболее образованные люди предпочитали говорить по-французски, вслед за этими буржуазными гувернерами. И могло ли это не сыграть роковой и решающей роли! Но если бы не беспринципность и наглость французов, значительно раньше свое мощное влияние на Россию могла оказать Англия, что и происходило до тех самых пор, пока эти лягушатники с бесцеремонностью простолюдинов не перехватили инициативу. Вам, дескать, это должно быть знакомо, в семнадцатом году власть в России захватили бывшие слуги, и даже не слуги, а дворовые бездельники, жулики, хамы и пьяницы, которые вдруг оказались сильней и активней хозяев, невоспитанные и невежественные победили благородных, но слабых. Так вот. Это французские гувернеры подточили изнутри иммунитет аристократов.
— Неужели она все это прямо так и сказала? — Королев собрал вилочкой с блюдца последние сладкие крошки.
— Ну почти. Кое-что я добавила от себя. Но ее колбасило страшно. Видно, она очень любит английский язык и терпеть не может французов.
— Вот это скорее. Потому что всем известно, что всякий сброд лез в Россию из Франции до тысяча семьсот восемьдесят девятого года, всякие парикмахеры, актеры, дезертиры, которые выдавали себя за учителей, а после революции — их революции — стали приезжать эмигранты-аристократы. Так что французов не ругать надо, им надо спасибо сказать, вечное же английское пренебрежение к ним, да и к России тоже, которого ты тут нахваталась, идет от снобизма и исчисляется веками… Нет, это же надо! Как будто у нас своего пути и быть не могло: или Англия, или Франция! Тупоголовый этноцентризм!..
— За что это «спасибо», папа?!.. И кому? Может быть, аббату Николя, за то что он вырастил в своем пансионе всю эту декабристскую шушеру?! Или за то, что он подарил России главного жандарма Бенкендорфа? Слава богу, Пушкин избежал этого котла. Его ведь тоже хотели пристроить в иезуитские ясли!.. Вот было бы смешно!..
— Ну ладно, ладно… Раскричалась. Сейчас весь Лондон сбежится. Их овсянкой не корми, дай над русскими поглумиться. — Королев откинулся на спинку стула и вытер полные губы салфеткой.
Принцесса смущенно умолкла и исподлобья взглянула на Егора, ковыряя ложечкой подтаявшее мороженое с черникой. Егор молчал и все время убегал глазами. Ему не елось и не пилось. И он почти не вслушивался в слова Королева и Саши. До сих пор Егор был в жестоком шоке от встречи с Принцессой. Когда она вышла из колледжа, Мельникову захотелось прыгнуть в машину, умчаться в отель, закрыться в комнате, залезть в угол, за кровать, и скулить долго и тихо, от кайфа и счастья. Это вполне объяснимо: когда Принцесса вышла на крыльцо колледжа, он увидел, что волосы у нее теперь пепельно-серые, в точности как у него самого.
Принцесса несколько раз пыталась поймать его взгляд, но Мельников был настороже. Королев чувствовал напряжение и ждал случая смыться.
Саша не была уверена, хочет ли она именно сейчас остаться с Егором наедине.
Королев подозвал официанта и расплатился за чай, минералку и прочее. Егор собрался было подняться, но Королев опустил ладонь ему на плечо и почти вдавил парня в стул.
— Мне нужно съездить по делам. Одному. Завтра ты мне понадобишься, будет важный денек. А сегодня погуляйте, пообщайтесь. Наверняка вам есть чем заняться. Танцы-шманцы…
— Да, но… — попытались одновременно возразить пунцово смущенные Егор и Принцесса.
— Никаких «но». В конце концов, могут у меня быть в Лондоне личные дела? Или нет?
Весело подмигнув телохранителю Принцессы — гор осторожно сидела за соседним столиком и натянуто улыбалась, опасаясь раздавить хрупкий стул и что-нибудь ненароком задеть, — и напевая что-то легкое, Королев быстро упорхнул из кафе. Егор проводил его удивленным взглядом, незаметно ухмыльнулся и остался молча сидеть, не решаясь поднять глаза на Принцессу. Саша тоже проводила отца взглядом и теперь, улыбаясь, смотрела в упор на Егора.
Усаживаясь в такси, Королев по-детски радовался тому, как ловко все обустроил. Он назвал водителю адрес и почувствовал физически, что хочет приехать как можно скорее.
Глава двадцать первая. ХИТРОСТЬ БРАУНИ
Весь день Саша таскала Егора с собой — в какие-то библиотеки, спортзалы, бассейны, на радио, в картинные галереи, в кино. Вечером поехали на дискотеку. В Белгравию. Описывать смысла нет. Те, кто бывал, сами все знают, а тем, кто не знает, нет надобности излагать подробности. К тому же лондонские дискоклубы мало чем отличаются от остальных.
Главное, не как там все выглядело, а что происходило с героями. И потом, понятно же: если дискотека — значит много громкой музыки, разноцветных огней, потных возбужденных людей, в основном молодых и веселых, правда, встречаются и старые козлики иногда — бородами трясут и дряблыми ляжками.
Ладно, не о психофизическом портрете танцующего homo у нас идет речь. Дискотека эта настолько важна, как поворотная точка сюжета, что отвлекаться нельзя не то что на какие-то посторонние мелочи вроде старых козлов, металлоконструкций интерьера, сине-фиолетовых стен громадного зала или сумасшедших прикидов пипла, но и на подробные диалоги. Поэтому коротко — по событиям и лицам героев. До ключевого момента.
На дискотеке Егор и Принцесса встретили Айгуль Шахриязову с бой-френдом, здоровенным, конопатым биологическим рыжим неопределенного возраста.
Звали френда Питер О'Тул, представился он ирландцем, родом из Дублина, казался добродушным и вялым, физиономией смахивал на Марлона Брандо, что, похоже, нравилось его быстроглазой подружке.
Влив в себя три пинты «Гиннеса», Пит стал еще добродушнее, а вот вялость куда-то исчезла; он принялся лихо отплясывать ирландский степ-риверданс, выделывая ногами (обутыми в не подходящие к фигуре легкие остроносые туфли) немыслимые кренделя с неутомимостью двигателя внутреннего сгорания; больше его никто особо не видел (кроме Егора, надо сказать). Ну, то есть видели, конечно, но мельком. Айгуль снисходительно рассказала, что приятель ее (за пристрастие к одежде коричневых оттенков) имеет прозвище Брауни.
Прежде чем унестись в танце вслед за дружком, Айгуль резво обыскала Егора глазами. Что именно искала, осталось загадкой, но, похоже, обыск прошел успешно, потому что смотреть она стала лучисто и ясно, явно ощущая кураж кокетства, который, понятное дело, еще и подогревался отвязным музоном. Надо сказать, Егора такая музыка не цепляла, а еще очень раздражал телохранитель Принцессы. Тем более теперь их стало двое — у Айгуль тоже был свой неваляшка: они были как братья-близнецы с детскими глазами, в темных костюмах, стриженные под ноль и со щеками, выбритыми до состояния свежих шелковых простыней. Заметив, как Егор косится на телохранителей, Айгуль с низким грудным смехом сказала:
— У каждого человека должен быть свой хомячок. Я это с детства усвоила. Ничего плохого в этом не вижу… — И добавила откровенно-доверительным тоном: — С хомячком ведь и поиграть можно…
Потом компания танцевала, вместе и врозь; у Егора с Принцессой постепенно таяла обоюдная застенчивость, и они чувствовали себя все ближе и ближе друг другу.
В какой-то момент Егор решил поискать туалет и на удивление быстро его отыскал.
Умываясь, он почувствовал, что кто-то стоит за спиной. Спокойно закрыв воду, Егор выпрямился и посмотрел в зеркало. Позади никого не было. Егор вытянул себе изрядный кусок чистого полотенца, тщательно промокнул лицо и отпустил, полотенце быстро утянулось в сушилку.
Послышался шум водопада, распахнулась дверь одной из кабинок, и оттуда вырулил Брауни с самодовольным лицом. Ухмыляясь и подмигивая Егору, он приблизился расслабленной походкой к автомату, сунул монету в алчную щель, стукнул по кнопке и получил яркую пачку презервативов.
Проделав это ловко и привычно, Питер стал расхваливать приобретение, намекая, что сегодня ему должно повезти; Егору показалось, будто Брауни собирается произнести длинную рекламную речь в пользу избранного товара, но Питер неожиданно и резко сменил тему. Он стал серьезным, а глаза из добродушных и слегка коровьих сделались колкими и словно бы хищными. Егору стало не по себе.
— Хочешь посмотреть на себя со стороны? — вдруг спросил Брауни, не улыбаясь, не отводя глаз, не стараясь облегчить разговор.
— Не понял, — улыбнулся Егор.
— Прямо сейчас, по-настоящему. — Брауни стоял чуть наклонившись, набычившись и сунув руки в карманы.
