— Тихо, Шурка! Ты моя жена! Выполняй свои обязанности супруги! — обхватил бабу, вдавил в диван.
— Пусти, слышишь!
— Успокойся, — отвернул лицо от ногтей, перехватил руку, пытавшуюся ударить.
— Нахал. Если б я знала, зачем зовешь!
— Раньше бы пришла, правда? — овладел бабой.
— Ласточка, цветочек мой! Любимая моя! — ласкал жену. Шурка никогда не слышала от Димки ничего подобного, растерялась, утихла, поверила.
А какой бабе не хочется быть единственной, родной, самой лучшей и желанной? Очень редко слышат эти слова женщины, потому, сразу умолкают, прощают множество обид, забывают грубости и измены. Шурка не стала исключением. Да, Димка многого не умел и не знал. Но хорошо изучил женскую психологию и понимал, и соглашался с теми, кто говорил, что бабы любят ушами.
Димка только теперь понял, как он соскучился по Шурке, как ему не хватало ее.
— Солнышко, лапушка, красавица моя, — шептал человек, радуясь обладанию. Сколько времени прошло, как они расстались? Димка понял, ни одна подружка не заменила жену, не смогла подменить ее.
— Полежи, я сам принесу тебе кофе. Нам надо о многом поговорить, — предупредил бабу.
— Знаешь, а ведь я и впрямь стал тонуть. Завяз в пьянке. Как только вы ушли, я потерял себя. А тут просидел у отца две недели. Совсем измучился. Звонил тебе, но ты не ответила. Сын тоже не захотел говорить со мной. Отец отпустил меня выспаться. А я ударился в загул. С кем был и пил, даже не помню. Очнулся на скамейке, Иван со Степкой разбудили. Если б не они, там бы и умер, — почувствовал, как дрогнула Шурка.
— От них узнал, что меня помели с работы за прогулы! Они же сказали об отце. Я вовсе прокис. Ну, хоть в петлю лезь. Из одной пропасти в другую упал. Как выбраться? Ведь и зацепиться не за что! Хорошо, что дружбаны не бросили. Вместе подготовили похороны. Подсказали где и как сделать поминки. И даже договориться успели. Чтоб я делал без них, ума не приложу. А и с тобой наладил. Отец очень просил, чтоб мы помирились. Но тебя в городе не было. Ты отозвалась на звонок Ивана. Со мною не стала говорить.
— Димка, меня даже отец не упрекал, когда с ним увиделась в больнице, а ты опять наезжаешь! Сам виноват во всем! — вспыхнула Шурка.
— Я и не отрицаю, конечно, такой и есть, козел и отморозок! Видно, с горбатой душой в свет выкатился. Одно знаю точно, не выжил бы без тебя!
— Ну, это ты не говори! Баб у тебя всегда в избытке. Я ревновать устала и сбилась со счету! — призналась Шурка.
— Это просто бабочки! Всего-навсего подружки на одну ночь. Без имени и тепла. Ни одна из них уже утром не помнится. А вот любимая, жена, одна на всю жизнь. И сколько баб не поменяй, в душе до самого конца лишь одно имя живет. Кто говорит о второй иль пятой любви, сам себе брешет. Потому что у каждого человека лишь одно сердце. Отгорев однажды, умирает оно. Потому как не дано родиться из пепла второй жизни, — опустил мужик голову и сказал тихо:
— Истинную правду сказал тебе, голубушка! Не таи на меня зло, не держи обиду. Прости и забудь мои проказы и шалости. Я, конечно, не лучше, но и не хуже других. И ты всегда единственной останешься, потому что любила меня и я это знал.
Шурка обняла Димку. Прижалась к нему как когда-то давным-давно. И прошептала тихо, как будто боялась разбудить покойного свекра:
— А я отцу пообещала простить тебя и помириться. Он очень просил о том. Велел, как только наладится между нами, придти к нему вдвоем, чтоб мог благословить обоих. Папка знал что умрет. И не боялся смерти. Он ждал и звал ее, потому что его любимой не стало уже давно, и он все годы тосковал по твоей матери. Он скрывал свою боль, даже стыдился как собственной слабости, но так и не одолел. Пытался заглушить с подружками и не получилось. Как сказал отец, ни одно облако не сумеет надолго закрыть солнце, — усмехнулась Шурка.
— Я тоже обещал отцу вернуть вас с сыном. Но мне это не скоро удалось. Да и то покуда тебя одну…
— Димулька! Наш сын уже курсант, почти взрослый человек. Когда уезжал, прощаясь со мной на вокзале, просил:
— Помирись с отцом. Живите семьей. Чтоб мне было спокойно, я должен знать, что меня ждут и любят отец и мать. Ведь дом, это наша крепость. Пусть у вас все шторма улягутся. У нас не должно быть потерь. Я люблю вас обоих. Вы оба в одном моем сердце. Берегите друг друга! И тогда я буду самым счастливым человеком на земле!
Димку, конечно, восстановили на работе. К этому приложили усилия друзья и Шуркин дядька. Даже сама женщина не осталась в стороне. Пришла на фирму, поговорила с шефом, тот выслушал молча и сказал свое слово:
— Ладно, поверю вам. Заступников у него больше, чем ожидал. Но, главное в том, что умеет работать и другие не могут справляться как он. Светлая у него голова! В том его счастье. Но, если еще вот так сорвется и уйдет в запой, выкину навсегда. Мне не нужны забулдыги. Я тоже мужик, но и по выходным, и в праздники, свою норму помню. И больше ни глотка не приму. Так и Дмитрий должен жить…
— Не пьяница он, не увлекается спиртным. Просто беды одолели человека, вот и не устоял. Но я возьму его в руки.
— Берите мужа и завтра же, прямо на руках, как обещаете, приносите на работу! Так и быть! Как тут не поверишь такой красивой женщине!
Ивану ответили, что насчет Димки все улажено, и он может не тревожиться за своего друга.
Степан и Коля тоже не остались в стороне. Они убеждали Димкиного шефа гораздо раньше других, что смерть родного человека вышибает из колеи даже очень сильных людей, надо потерять все человеческое сочувствие, чтобы именно в это время увольнять, да еще с такой записью в трудовой книжке.
— Хватит меня поучать и стыдить. Я за свою гуманность столько схлопотал, что и теперь вся подхвостница болит! Если жаль, берите к себе!
— О, если бы было хоть одно свободное место, мы никогда тебе не позвонили б! — ответили друзья.
Все трое вздохнули, когда Димка вернулся на работу. Еще больше обрадовались возвращению Шурки, знали, теперь он в надежных руках.
Теперь Димка каждый день привозил жену на работу, а вечером увозил Шурку домой. Он уже не оглядывался по сторонам в поисках новых подружек. Не выходил в сумерках из дома. Ему надоели приключения. Он вдруг увидел, что его жена действительно красивая женщина и боялся ее лишиться.
Убедившись, что в семье Димки все наладилось и его вмешательство больше не понадобится, Иван решил немного отдохнуть, уехать из города в деревню, к своему давнему, старому приятелю деду Василию, какого знал много лет. Тот давно звал к себе Ивана на все лето, отдохнуть от городского шума, пыли и суеты.
Сам старик не любил город. Крайне редко приезжал, да и то не дольше чем на один день, и возвращался в свою глухомань и тишину, унося из города головную боль, раздражение и усталость. Он не понимал, как могут жить люди в суете, сутолоке, в постоянном движении и оглушающем шуме. Он жалел всех горожан, от старого до малого. Может потому, настырно звал к себе Ивана на все лето, чтоб тот увидел свет Божий, подышал бы чистым воздухом и заново почувствовал себя человеком.
Старик Василий жил на самой окраине забытой деревушки. Много лет держал пчел. У него имелась хорошая пасека и за медом к нему приезжали из города, заранее, с самой зимы заказывали старику, сколько купят меда. Василий всегда отвечал, что оставит мед, если Бог даст пчелам собрать заказанное.
Иван никогда не забывал Василия. Проезжая, сворачивал к пасечнику, привозил хлеб и соль, крупу. Не задерживался подолгу, возвращался в город, и каждый раз давал себе слово выбраться к Василию на лето.
Старик жил в небольшом доме, какой всегда держал в порядке. Возле дома имелся огород, а позади — банька. Василий в ней всякую неделю парился. И считал, что без баньки мужикам жить неможно.
Весь его дом, участок и баньку, окружал лес. От него до деревни совсем близко и все ж, ни на виду, на отшибе, как лесовичок жил, отдельно от деревенского люда и все же поблизости.
Василия в деревеньке знали все. Не только люди, завидев его, даже дворовые псы вставали и приветливо махали хвостами, словно здоровались, никогда не лаяли и не рычали на человека.
Иван заранее предупредил деда, что приедет к нему на недельку или две отдохнуть в тиши леса, успокоиться, позагорать. Старик, узнав о том решении, обрадовался, как ребенок.
— Жду тебя, Ванек! Не сиди в городе, не томи свою душу, выбирайся скорей, — торопил человека пасечник. Дед много лет жил один. Сколько помнил Иван, никогда и никого не видел рядом с дедом. Хотя от самого Василия знал, что когда-то у него была большая семья. Но куда она делась, так и промолчал. Иван не стал спрашивать из чувства такта. Зачем соваться в чужую жизнь без позволения? Коли молчит человек, значит, не хочет раскрывать душу. А и о самом Иване Василий мало что знал и не интересовался, что он собой представляет. И хотя знали друг друга очень давно, души оставляли закрытыми. Не потому что не доверяли, случая к разговору не было.
