— Конечно, — академично кивнул Жарынин. — Особенно Безыменский. Дружок нашего Бездынько.
— А вот докторская диссертация у Витьки называлась совсем по-другому, — наябедничал Кокотов.
— Как же?
— «Космогонические практики в поэме Ивана Баркова „Лука Мудищев“».
— Да-а, растут люди… — кивнул игровод.
…На въезде в Москву соавторы все-таки попали в пробку. У длинномера, тащившего в столицу арбузы, отвалился задний борт, и зеленые полосатые ягоды величиной с футбольные мячи гурьбой вынесло из кузова. Разбиваясь и трескаясь, они далеко раскатились по асфальту — и Ярославское шоссе стало похоже на разоренную бахчу. Водители тормозили, вылезали из машин, бродили, по-журавлиному поднимая ноги, чтобы не вляпаться в алую мякоть, испещренную черными косточками, и выбирали себе арбузы покрупней и поцелей. На дармовщину, кстати, останавливались не только старенькие «Жигули» с гнилыми отваливающимися порогами, но и вполне приличные иномарки. Шофер длинномера, молодой парень в джинсах, смотрел на все это с мрачным удовлетворением, смеялся и даже указывал искателям на неразбившиеся арбузы.
— Возьмем? — полусерьезно предложил писодей.
— Почему бы и нет! Но попытайтесь, мой друг, подняться над мелким утилитарным интересом и взглянуть на эту аварию шире!
— Что вы имеете в виду?
— Только одно: не верьте, когда говорят — Россия исчерпала лимит на революции! Не исчерпала!
С этими словами он съехал на обочину и остановился.
Через несколько минут Дмитрий Антонович вернулся, улыбаясь и держа в руках по арбузу, точно счастливый отец — двух близнецов. Он убрал добычу в багажник, хлопнул крышкой и самодовольно уселся на водительское место:
— Спелые! Побалую Маргариту Ефимовну.
— И мистера Шмакса… — ядовито добавил Кокотов.
— Он арбузов не ест. Второй, между прочим, для вас взял.
— Спасибо!
До Третьего кольца ехали в молчаливом раздражении, наконец игровод прервал молчание и спросил, искоса глянув на соавтора:
— Ну, что, заедем в логово Синемопы?
— Куда?
— На «Мосфильм». Не волнуйтесь, я потом лично отвезу вас в вашу труполечебницу.
— Я бы попросил!
— Ладно, извините. Все обойдется. Вы бывали на «Мосфильме»?
— Не помню.
— Хотите?
— Не знаю.
— С таким характером вам надо было родиться женщиной. Аннабель Ли, например. Впрочем, еще не поздно поменять пол. Сейчас это делают легко: чик-чик — и вы в дамках.
Автор «Русалок в бикини» надулся и, отвернувшись к окну, стал смотреть на торопливую утреннюю Москву, тронутую сусальным осенним солнцем. Возле стеклянных остановок толпились, ожидая автобуса, горожане и глядели на проезжающие мимо автомобили с сонной обидой. Кокотов тоже обиделся и злился на толстокожего игровода: «Чудовище! Нагрубить человеку, которого везут в больницу, где ему могут поставить какой-нибудь гадкий диагноз!» (Он уже и сам забыл о том, что обманул соавтора и едет в Москву за камасутрином — природным закрепителем желаний.)
В мнительном порыве Андрей Львович пощупал горошину в носу и нашел ее слегка припухшей, но, тщательно обтрогав «бяку», пришел к утешительному выводу: болячка не увеличилась, разве что затвердела. Затем Кокотов вообразил, как в самом деле переменит пол и явится в «Железный век», одетым наподобие Дастина Хоффмана в фильме «Тутси». Федька Мреев свалится от хохота на ковер, а в «Вандерфогеле» писодею наверняка посоветуют обнародовать свое дамское воплощение на обложке нового романа из серии «Лабиринты страсти». И читатель наконец узнает таинственную Аннабель Ли в лицо. Еще он сфантазировал растерянное изумление Вероники, увидевшей бывшего мужа в транссексуальном исполнении, — и даже хмыкнул от удовольствия. Затем он довольно долго размышлял о том, как в этом случае развернулись бы отношения с Обояровой, и пришел к неожиданному выводу: учитывая ее увлечения Клер и Алсу, у него могли бы появиться дополнительные шансы. И тут писодею вломилось в голову совсем уж странное соображение: разнузданно склонный к слабому полу Жарынин, без сомненья, стал бы домогаться соавтора, и, возможно, добился бы своего… Бр-р-р! Андрей Львович опасливо отодвинулся от игровода, упершись плечом в дверцу.
— Кокотов, не будьте злюкой! — заметив это неприязненное движение, бросил Дмитрий Антонович.
Режиссер тем временем свернул на улицу Косыгина, и некоторое время они ехали вдоль высокого желтого забора, затем нырнули под арку, украшенную державной лепниной, оплывшей от многократной побелки, и остановились перед шлагбаумом. Охранник, выйдя из будки, двинулся к «Вольво» негостеприимным шагом, однако, заметив сначала номер на бампере, а потом узнав сквозь стекло водителя, всплеснул руками и заулыбался:
— Дми-итрий Анто-оныч, верну-улись!
Радостно отдав честь, он поднял шлагбаум, а игровод, проезжая мимо, опустил стекло и кивнул стражу как добрый барин, встретивший справного мужика на подъезде к родовой усадьбе. Он припарковался на стоянке, там, где большими белыми буквами на асфальте было начертано: «Не занимать!», вышел из машины и размял с удовольствием ноги, точно моряк, ступивший на родную землю. Через несколько минут соавторы уже шли мимо съемочных павильонов с воротами, в которые можно закатить самолет. Одна огромная створка была приоткрыта, и Кокотов увидел площадь старинного города с грубо сколоченным эшафотом. На пути им как раз попался палач в красном капюшоне и кожаном окровавленном фартуке. Он стоял возле автомата «Чибо» и, морщась от отвращения, пил из пластмассового стаканчика кофе. Рядом на скамеечке сидела приговоренная — до синевы избитая женщина в исторических лохмотьях и пляжных тапочках. По мобильному телефону она терпеливо объясняла кому-то правила деления дроби на дробь. Завидев Жарынина, несчастная помахала ему исполосованной рукой, а тот послал ей страстный воздушный поцелуй.
Поднявшись и спустившись по нескольким запутанным лестничным переходам, соавторы оказались в длинном коридоре с множеством одинаковых дверей, рядом с которыми были прикреплены застекленные таблички:
«Кровавый позор Полтавы» С. Гарабурда-мл. «Жесть» И. Оглоедов «Вагон-ресторан». 18 серий. Д. Харченко «Одинокий олигарх желает познакомиться…» Л. Тундровский «Будни морга». 75 серий. Ж. Грай-Вороника
На стенах висели увеличенные кадры из великих фильмов. Писодей заметил молодого Коренева-Ихтиандра, целующего юную Вертинскую-Гуттиэре, радостно узнал ослепительную подпольщицу Ласунскую, гордо отвергающую угрозы «фашиста» Эраста Гарина, мелькнул усатый Михаил Жаров в форме деревенского детектива, не обошлось и без великого Проценко: вытаращив глаза, «лучший Германн эпохи» в ужасе взирал на вероломную Пиковую Даму.
Жарынин с каждой минутой все более и более походил на доброго барина, воротившегося в отчину. Он кивал, кланялся, обнимал, тряс протянутые руки, троекратно целовался, отечески хлопал по плечам, а одну беременную даже перекрестил и, склонив ухо, попытался уловить шевеление младенца во чреве. Но особо игровод привечал торопливых молоденьких ассистенток, пробегавших мимо: он их останавливал и, точно сенных девушек, трепал за щечки, гладил по головкам, шлепал по тугим, обтянутым джинсами задикам. Юницы жмурились, взвизгивали и мчались дальше по своим делам.
Некоторые встречные лица показались Кокотову знакомыми, вероятно, они принадлежали к тому безымянному актерскому планктону, которым заполняют мыльные сериалы, быковатые боевики и визгливые ток-шоу. Трех знакомцев Дмитрий Антонович почтил особым вниманием, остановился и солидно беседовал, как с соседними помещиками о видах на урожай. Первый был толст, лохмат и неопрятен. Вдвоем они жутко ругали какого-то Карена, сходясь, что тот совершенно разорил «Мосфильм». Второй, наоборот, оказался тощ, лыс и щеголеват. Вдвоем они страшно хвалили того же самого Карена, уверяя друг друга, что такого чудесного руководителя студия не знала со времен Пырьева. Андрея Львовича Жарынин представлял собеседникам как своего верного соавтора и прозаика прустовской школы. Писодей ловил на себе их сочувствующие взгляды.
Третьим встречным оказался сам Станислав Говорухин! На нем был темно-синий клубный пиджак с золотыми пуговицами, серые брюки и белоснежная рубаха с высоким свободным воротником. Создатель «Ворошиловского стрелка» шел неспешно, торжественно, точно снятый в рапиде, даже дым из его трубки поднимался какими-то благородными, медленными клубами. Неспешная величавость знаменитого режиссера особенно выделялась на фоне окружающих — дерганых, суетливых торопыг, будто выбежавших из немых киношек Макса Линдера.
