Ознакомительная версия.
— Кто-нибудь будет еще говорить? — наконец послышалось из президиума.
Встал представитель партийного бюро доктор Дампфер. По привычке он прикрыл глаза, и его лицо стало похожим на маску аскета.
— Товарищи, — начал он, — вы разбирали сейчас дело комсомольца Столбова с пристрастием и принципиальностью. Вы выясняли детали, но не подумали, что не это главное. Детали — это дело ОБХСС. Важно другое: как дошел до такой жизни комсомолец, молодой специалист? Что же, он вдруг сразу испортился в нашем учреждении? Здесь присутствуют молодые врачи; товарищи Столбова по учебе в вузе. Вероятно, они сейчас вспоминают его поведение и пытаются подвести базу под этот чудовищный поступок. Не знаю, что они вспоминают, но вот я смотрел бумаги Столбова, различные его характеристики, и передо мной представал образ идеального героя современности: «Скромен, инициативен, чуток, политически грамотен». В комсомоле он со второго курса института. Хотелось бы мне побывать на заседании комитета, где его принимали в организацию, услышать, о чем с ним говорили, какие вопросы ему задавали.
В зале кашлянул Карпов.
— Что? — сторожко приставил ладонь к уху Дампфер.
— Ничего, — смущенно пробурчал Владька, — погоняли по уставу — и все.
— Вот! — обрадованно воскликнул Дампфер и поднял палец вверх. — Вот, товарищи, что получается! Стоило человеку вызубрить устав, как перед ним открылись двери в организацию Коммунистического союза молодежи. И никого не заинтересовали тогда его подлинные чувства и мысли, его сокровенные взгляды на жизнь. Я не хочу навязывать вам решения сейчас. Я хочу призвать вас к искренности в ваших комсомольских делах.
Дампфер сел было, но сразу же встал снова и отыскал взглядом Максимова.
— Я хочу сказать несколько слов еще об одном комсомольце.
Максимов оцепенел и сжал кулаки.
— О враче Алексее Максимове. Партийная организация знает, что он в связи с этим делом подвергался шантажу и угрозам. И то, что он, именно он, а не кто другой, не побоялся этих угроз и выполнил свой комсомольский долг, меня глубоко, по-человечески обрадовало.
Глаза Дампфера вдруг засветились. На какую-то секунду он застыл в этом необычном для себя состоянии, и Максимов подумал: «Сашка будет таким к старости». Потом Дампфер прикрыл глаза и загасил свет. Алексей усмехнулся и шепнул Владьке:
— Воображает старичина, что на меня его проповедь подействовала!
Карпов ничего не ответил и протянул ему какую-то бумажку. Это была записка от Вали, секретаря начальника.
«Мальчики, вас обоих вызывают к пяти часам в отдел кадров. Будут решать вопрос».
…Почему это именно в марте люди любят решать вопросы? Воздух, что ли, на них действует, запах весны? В марте вздыхают и теребят листочки календаря. В марте готовятся к путине и штурмуют первый квартал. В марте подводят итоги и ждут перемен. В марте решают вопросы.
— Ну что ж, товарищ Максимов, даем вам «добро». Что скажете?
— Добро.
— Главный врач говорила, что вы хотите плавать на…
— Да, на теплоходе «Новатор», если можно.
— Понятно, это ведь наш подопечный. Трофимов, глянь-ка, где у нас сейчас «Новатор».
— «Новатор»… «Новатор»… Так, Вот он. Снялся с Калькутты на Владивосток. Встанет там на малый ремонт.
— Ну, товарищ Максимов, оформляйтесь, получайте подъемные — и счастливого плавания!
— Благодарю вас. До свидания.
Спускаясь по лестнице, Максимов вдруг закричал: «Иго-го!» — и сиганул вниз на площадку через пять ступенек. Кто-то шарахнулся в сторону, кто-то покрутил пальцем у виска, но Алексей, уже окончательно забыв о своем «холодном спокойствии», мчался к выходу, подмываемый желанием перейти на галоп.
На крыльце здания пароходства на него, гикая, налетел Владька.
Оказалось, что Карпов должен сесть на судно в Мурманске.
На Север поедет один из вас,
На Дальний Восток другой, -
пропел Владька и смущенно посмотрел на друга.
И Максимов, взглянув на него, неожиданно почувствовал боль. Курение вредит здоровью, это верно, но зато как часто мужчин выручают сигареты. Спички, правда, гаснут безбожно.
— Как ты думаешь, дадут нам перед отъездом по недельке за свой счет?
— К Сашке слетаем, верно? — восклицает Карпов.
Максимов топтался возле вагона, поглядывая на часы и в толпу. Наконец в конце перрона замаячила знакомая атлетическая фигура с лыжами на плече. Владька весело шагал, напевая студенческий гимн.
Рюкзаки и лыжи свалили на третью полку, поезд тронулся. Максимов вышел в тамбур.
Открыл дверь вагона. Клубы морозного воздуха ворвались в тамбур, окутали его с головы до ног и словно на какое-то мгновение приподняли вверх. Как странно все изменяет скорость! Вот мелькает, уносится назад тонкий ряд осин и березок, а за ними висит солнце, как багровый глаз генерала, принимающего парад. Чуть переведешь взгляд — и уже осины и березки стоят на месте, а солнце, не отставая от поезда, стремительно рвется сквозь частокол, как свирепый раненый зверь. Поворот головы — в стекле открытой двери весь этот сполох красок: красной, белой, голубой, зеленой, оранжевой, — вся эта взбесившаяся палитра несется куда-то в сторону, влево. На миг кажется, что пространство расходится надвое, как разрываемый платок, а в середине остаешься только ты, неподвижный, грохочущий человек. Но все это только миг. Человек устроен замечательно: в любую минуту он может увидеть предметы такими, какие они есть. Солнце — это не глаз и не зверь, а звезда средней величины. Земля вращается вокруг солнца и вокруг своей оси. Березы и осины стоят на месте, а эти краски, летящие в сторону, — это отражение зимнего заката, нечеткое потому, что стекло покрыто льдом и копотью. Вот поезд действительно перемещается в пространстве со средней скоростью пятьдесят километров в час, а среди четырехсот его пассажиров имеется субъект, размышляющий в этот момент: счастлив ли он или несчастлив?
Алексей никогда не был счастлив полностью. Все ему чего-то недоставало. Скоро он полетит во Владивосток, потом увидит море, тропики, будет работать (в соответствии с вашими заветами, дорогой отец и учитель Дампфер), писать стихи, заниматься фотографией, мечтать о встречах. Счастье? Да, но Вера… А если бы с Верой все было хорошо, был бы он тогда счастлив? Вряд ли. Нашлось бы еще что-нибудь. Человек не может быть полностью счастлив, потому что он должен идти вперед.
Максимов выбросил сигарету, захлопнул дверь,.секунду постоял в красноватом сумраке тамбура и прошел в вагон. Он увидел, что возле их мест толпится народ. Слышался рокот гитары. Карпов пел «Парня с Петроградской стороны». Рядом с ним сидела проводница, толстая девушка с льняными волосами и голубыми глазами.
— Макс! — крикнул Владька. — Обрати внимание на это дитя фиордов. Поморка! Северная девушка! Сольвейг, а?
— Ой, да ну вас! — Девушка вспыхнула и убежала…На полустанке не было платформы, и ребята, навьюченные рюкзаками, с лыжами в руках, стали прыгать вниз, как десантники из самолета. Из вагона им махали и кричали новые приятели — шахтеры из Донбасса, завербованные на Шпицберген. Тут же стояла с желтым флажком проводница. С грустью она смотрела, как выпрыгивают, даже не обернувшись, веселые попутчики. Вот так всегда.
Поезд пролязгал, простучал, сунул голову в лес, вскрикнул на прощание, вильнул хвостом и исчез. Мела пороша. Друзья огляделись по сторонам. Близ бревенчатого станционного здания сгрудились десятка три избушек, над трубами которых трепались сизые клочья дыма. Горизонт был зубчатым: вокруг во всем великолепии стоял хвойный лес. Накатанная колея пряталась в нем.
Друзья надвинули шапки, положили лыжи на плечи и пошли к станции, скользя в своих тяжелых ботинках. С грохотом они ввалились в буфет и разбудили продавца, дремавшего за прилавком. Из-под халата у него выглядывала засаленная телогрейка, в недельной щетине слабо мерцали глазки. Буфет был засижен мухами. За стеклом стояло несколько бутылок шампанского, валялось две-три банки консервов.
— Откуда и куда, люди хорошие? — подозрительно мигнул буфетчик.
— Мы, дед, с Частой Пилы, — ответил Максимов.
— А-а… Ну, как там?
— Чего?
— С промтоварами как там у вас?
— Блеск! Вот что, дед, вскипяти-ка нам чайку и отвесь полкило колбаски. Автобус на Круглогорье когда будет?
Буфетчик объяснил, что автобус будет не раньше чем через час, постоит здесь с полчасика и потом только тронется в обратный путь.
— Шасейка у нас никудышная. А в Круглогорье, граждане, хорошо. И масло вам и сахар! Все через нас и мимо нас к ним идет. Строительство там.
Ребята решили идти на лыжах вдоль «шасейки» до тех пор, пока их не нагонит автобус.
…Они шли уже больше трех часов, а лесу все не было конца. Торжественно нависали над лыжней ветви елей. Ели, ели… Могущественное племя в богатых зеленых шубах с белыми выпушками, а среди них, как бедные родственники, зябкие осинки и березки. Временами в лесу попадались впадины, на дне которых угадывались замерзшие ручьи. Тогда лидер Владька Карпов усиливал темп, отклонялся в сторону и начинал крутить слалом.
Ознакомительная версия.
