— Это тебе. Чтобы ты не думала, что я совсем не романтичный. Смотри, какие красивые…
Дома выдаю ей чистую майку, полотенце и зубную щетку. Пока она принимает душ, делаю коктейли. Она выходит в одной майке. Садимся на красный кожаный диван в гостиной.
— Сигареты у тебя есть? — спрашивает.
— Ты же не куришь?
— Нет, но когда выпиваю, то иногда…
Достаю из буфета разноцветные пачки. У меня большой выбор. Есть даже початая пачка Беломора.
Юля выбирает черное «Собрание» — красивые черные сигареты с золотистым фильтром. Не знаю, так ли ей важен табак. Думаю, понравился золотистый фильтр.
— Хочу слетать куда-нибудь погреться, — говорит. — Смотрела по интернету — есть очень недорогие туры.
Понимаю, к чему она. Пробивает, не захочу ли пригласить ее слетать вместе.
— Это интересно… — беру за руку и веду в спальню.
— Только у меня месячные, — вдруг сообщает, как ни в чем не бывало.
Ого! Вот это да! Вот это новость дня! Точнее, ночи… Интересно, она сейчас врет?
— Тогда ложиться не будем, — констатирую. — Будем, стоя.
— Да, давай, стоя. У тебя есть презерватив?
Почему-то она всегда спрашивает о презервативе. Как будто презервативы в наше время — большая редкость и позволить себе их могут не все.
— Да, есть, — отвечаю с улыбкой, но она в темноте вряд ли это видит. — Вот, держи.
— Почему держи?
— Надевай, ты же попросила.
— Не умею, — в ее голосе ни доли кокетства, должно быть, действительно ни разу сама не надевала…
— А что тут уметь — вот так разрываешь упаковку, берешь и надеваешь…
— Я не знаю, какой стороной.
— Там должно быть написано — зажги свет и посмотри.
— Правда?
— Любой может ошибиться темноте. На этот случай продается специальный фосфоресцирующий интимный крем, но у меня он, к сожалению, закончился…
Наконец-то смеется. Ставлю ее лицом к стене, поднимаю вверх тяжелые черные волосы, прижимаюсь губами к затылку…
— Совсем нет крови, — говорит, когда через час отдыхаем в гостиной.
— А какой день?
— Четвертый.
— И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов… И создал Бог Солнце, для управления днем, и Луну, для управления ночью, и поставил их на тверди небесной светить на землю и отделять свет от тьмы… И увидел Бог, что это хорошо! И был вечер, и было утро: день четвертый…
— Не богохульствуй!
— А ты в какого бога веришь? Как еврейка, ты должна верить в…
— Бог един.
— Согласен. Как Россия…
Пью виски и ласкаю ее рукой.
— Колючая, — говорит. — У меня все колючее. Ноги колются. И здесь. Тебе ничего? Я не знала, что мы поедем к тебе… Ты так забавно кричал…
— Извини, это было уже во сне, — не выдерживаю и шучу снова…
Прижимаюсь губами к ее губам. Они покраснели и распухли, пахнут виски и сигаретами… За окном светает…
Встаем в половине двенадцатого. Спали всего ничего, но я бодрюсь. Достаю из холодильника несколько видов сыров, сметану, творог, джем, хлеб, торт, орехи, накрываю на стол… Не зря вчера накупил!
— Ты прямо поляну накрываешь, — деловито констатирует Юля. — Все свежее? Дай ложку для сметаны — эта в джеме.
— Не беспокойся, делай, как удобно.
— Нельзя, сметана испортится. Я все помою…
Ого! Юля предлагает помыть посуду… Это прогресс в наших отношениях.
После завтрака ухожу в кабинет, сделать несколько звонков, а когда возвращаюсь, Юля сидит одетая. Умеют они по утрам быть непредсказуемыми! То валяются в постели до последнего — плеткой не подымишь, то, не успеешь и глазом моргнуть — собираются, как будто в Третьяковском проезде единственный день распродажи.
Отвожу домой.
— Если хочешь, давай через пару часиков встретимся, двинем в «Октябрь», покушаем суши, посмотрим кино, — предлагает.
Делаю музыку погромче и пару часов в одиночестве бесцельно катаюсь по Москве. Воскресная Москва пустынна. Мне нравится кататься за рулем. И еще понимаю — если сейчас вернусь домой, то засну и неизвестно, когда проснусь. А когда проснусь, то на душе будет тревожно, как у лунатика, очнувшегося на крыше. Поэтому лучше не спать.
Дома затеваю уборку. Мою стаканы, протираю пыль на листьях искусственной пальмы, меняю постельное белье, вытряхиваю пепельницу… Вдруг вижу в ведре для мусора разноцветные осенние листья, подаренные Юле сегодня ночью. Я не ждал, что она вспомнит о них на утро и возьмет с собой, как если бы это был букет из нескольких десятков алых роз. Но вид ярких осенних листьев в мусорном ведре как будто встряхивает меня. Видимо, не вся романтика выкипела внутри за эти годы борьбы за место под солнцем, что-то еще осталось, кроме противотанковых ежей и шершавой желтой накипи…
Спустя три часа уже сижу в зале ожидания аэропорта Шереметьево — 1. В руках у меня посадочный талон на ближайший рейс в город моих грез и моих кошмаров. Равнодушный женский голос то и дело объявляет о начале регистрации или приглашает на посадку. Если бы все девушки и женщины разговаривали со мной такими голосами, не знаю, чтобы я сделал… Но, к счастью, есть и другие голоса…
… — Вспомни состояние, в котором ты приходишь после этой сцены домой к Ольге, — говорит Володя. — И что у тебя с глазами?
— Разве у героев после тюрьмы они не должны быть воспаленными? — пытаюсь шутить. — Я работаю над образом, недосыпаю…
— Сейчас перебор — на экране это выглядит страшно, — не поддерживает шутку Володя. — Ты, как наркоман. Она бы испугалась такого человека, а не полюбила…
«А может, кому-то надо испугаться, чтобы полюбить, — думаю. — Особенно, если все другие пути никуда не привели…»
— А ведь Ольга не любит Родиона, — размышляет Володя. — Она его использует. Родион для нее — возможность свести счеты с Филиппом. Они похожи — оба ожесточенные, мстительные, оба потеряли в жизни все, что любили. Но по большому счету любви тут нет. В нашей истории все друг друга используют и нет любви…
— А как же любовь Родиона к Наталье? — спорю. — Если бы я ее использовал, чтобы отомстить Филиппу, то превратился бы во второго Филиппа. И, по-моему, интереснее, чтобы Ольга любила Родиона. Мы корректируем сценарий, корректируем свою игру. Давайте и здесь подкорректируем. Пусть Ольга будет теплая. Не все женщины — прагматичные Юли Гулько…
Вторые роли.
…Раннее утро. Пятница стоит на газоне, спиной к моему подъезду, смотрит в небо.
— Медитируешь? — спрашиваю, подойдя.
Женя вздрагивает, как будто только что был бесконечно далеко, откуда просто так не отпускают, но тут же смеется, звонко и бодро, как пожарник. Он всегда так смеется, я заметил еще в первый день знакомства. Как будто смехом возвращает себя откуда-то, где смеяться запрещено.
Приезжаем на площадку, быстро переодеваемся. Художник по костюмам дает померить новое пальто — короткое, серое, в полоску. В нем нет романтической отрешенности, как в том, коричневом, от Кевина Кляйна, что я надел сразу после зоны, но есть грозная самоуверенность, что обычно приходит с рубцами на месте недавних открытых ран…
По привычке поднимаю воротник.
— Ты думаешь, надо? — сомневается художник по костюмам. — Это десятая серия, Родион другой.
Она права, но что-то же должно остаться от прежнего Родиона. Так же, как что-то всегда остается от прежнего меня. Потому что я знаю — не будет другого мира, есть только этот, и, значит, меняться надо очень осторожно, чтобы не повредить невидимые кровеносные сосуды, связывающие меня с ним…
Первая сцена — выхожу из гостиницы после встречи с Гординым. Гордин — новый персонаж. Бывший зек, выдающий себя за «человека Кремля». На самом деле за ним стоят такие же бывшие зеки — с сомнительным прошлым и большими деньгами. Они хотят прибрать к рукам кабельный завод, выкупив контрольный пакет акций. Родион не знает, кто Гордин на самом деле, он просто хочет получить работу. И Гордин его берет.
Когда Родион появляется после встречи с Гординым из дверей гостиницы, Пятница торопливо идет ему навстречу от машины.
— Не нравится мне этот Гордин, — должен он сказать. — Четыре года назад видел в зоне очень похожего на него…
— Не важно, — отвечает Родион. — Это все не важно…
А что важно? То, что Родион снова в деле, снова на первых ролях! По сути Гордин только что назначил его главнокомандующим в войне против мэра Филиппа Кудасова. С этой встречи начинается возвращение Родиона и крах Филиппа.
Женю как будто что-то мучает. Как будто он все еще на газоне перед подъездом моего дома. Я видел, как он перед съемкой отвел Володю в сторону и стал ему что-то страстно предлагать. Видимо, придумал что-то по роли, что-то, с его точки зрения чертовски интересное. Но Володя отказал. Я расслышал только обрывок фразы: «…Нет, Женя, нет, здесь не нужно…» Теперь Женя выглядит подавленным. Я его понимаю и сочувствую, но Володю я понимаю тоже. Часто актер тяготится крохотным размером роли, пытается расширить, придумывает что-то вне контекста сцены и основного конфликта, толкающего действие вперед. Это как если бы он играл, например, роль секунданта в сцене дуэли Пушкина и Дантеса, и предложил режиссеру вместо короткого своего текста — «Сходись!» — почитать Пушкину свои собственные стихи или, например, исполнить для Дантеса бурятский народный танец одинокого охотника в сезон дождей… Одно из настоящих испытаний — быть на вторых ролях, и без разницы, актер ты, или работаешь в правительстве. Можно ведь привыкнуть, и тогда первым уже никогда не будешь. Но, в то же время, надо уметь вовремя отходить на второй план, давать партнеру возможность раскрыться — это уже тактика. А может, даже стратегия…
