Алекс криком пугает двух рабочих, сваривающих в траншее трубы.
– Чисто мыльный пузырь, – говорю я бездумно. – Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай сваарился во сне…
Два агента по недвижимости что-то набавляют друг другу на пальцах: оранжевая и ярко-красная помада, шапки-ушанки из серебристого искусственного меха, колготки с искрой, каблуки, острые, как иголки, ворохи бумаг примерзли к капоту машины. Грузчики таскают мебель. Оголтелые дети без перерыва крутятся на карусели и орут. Собака носится с палкой, разбрызгивая ледяную грязь. Мужчина в бархатном пальто до полу, закатив глаза, размеренно общается с двумя мобильниками: звонит то один, то другой. Лужи замерзают, небо синеет.
– Я не поеду на этом лифте.
– Тогда топай по этой лестнице.
– Какие все впечатлительные. Сразу видно, что по канату никогда не ходили.
– Как будто ты ходил.
– Да плевое дело, – усмехается Диодоро. – Да каждую ночь.
– Тогда вперед!
Тогда вперед.
Двадцать второй этаж причудливо упакован в стекло, больше похожее на тонкий полиэтилен или мыльную пену. Поверхность рябит, колышется, переливается радугами. Внизу видно город: перекресток двух проспектов, киоски, территорию охраняемого завода, железную дорогу, мост, вышку и далее до горизонта, а над ним – небо, исчерченное махровыми следами самолетов.
Идеи: сфотографировать всех детей до 6 лет. Выбрать президента дома. Построить во дворе баню. Тангенс смотрится в зеркало, по миллиметру выверяя линию шапки над бровями. Над этой линией – мозги, их надо упрятать под.
– Неужели придется выпускать журнал с пустыми листами, чтобы дети их разрисовывали? – расстраивается Алекс. – Позор.
– Давайте сами разрисуем, – предлагаю. – У нас явно получится лучше. Чур, я рисую за Мане, а ты, Алекс, за Магритта.
– Я не умею рисовать яблоки. Можно я нарисую свою подпись?
– Я могу нарисовать кривую, изображающую динамику доллара и евро, – говорит Тангенс.
– Замечательно. А я рисовать не умею, поэтому буду писать за Булгакова и Довлатова, – говорю я. – В их отсутствие должен же кто-то быть и. о.
Тангенс подходит к светящейся таблетке, осторожно опускает на нее голову в шапке и поднимает ноги. Он стоит на макушке.
– О-о! – кричит он. – Фотографируйте меня скорее!
– Наконец хоть что-то интересное, – говорю я, беру свой телефон, в котором есть также и фотоаппарат, и в этот момент он звонит.
Тангенс с грохотом рушится на пол.
– Алло! – шепотом говорю я.
– Алло, это Любовь из 356-й квартиры. Я бы хотела, чтобы моя история появилась на страницах вашего журнала.
– Сама, – уточняю, – она не появится. Ее надо будет записать. Вы умеете писать?
– Нет.
– Тогда ее запишу я. Приходите в редакцию, это на 22-м этаже.
– Нет, нет, – шепчет Любовь в трубку. – Лучше встретимся в кафе напротив, чтобы не привлекать любопытных взглядов раньше времени. Я буду в ярко-оранжевом пуховике.
Напротив – это через дорогу, на другой стороне проспекта. Проспект больше напоминает поле. До ближайшего светофора – метров триста в одну сторону. Оранжевый пуховик маячит впереди, но догонять не спешу. Кафе – дешевая забегаловка, Любовь уже сидит за столиком и пьет бумажный пакетик из бумажного стаканчика. Крашеные волосы собраны на макушке в незаурядно неаккуратный хвост, жидкие пряди свисают на лицо. Под оранжевым пуховиком – свитер цвета зеленки.
– Я хочу поведать вам, – говорит Любовь, – историю моего развода.
– Вы уверены? – уточняю я, заостряя диктофон. – А будет ли это интересно?
– Как же это может быть неинтересно? – изумляется Любовь. – У меня же двое детей.
– Отлично, – я мысленно ловлю себя на том, что использую словечки Арефьева (отлично, абсолютно, вероятно). – Но чем ваша история отличается от миллиона других таких же историй?
– Много чем! – утверждает Любовь. – Например, он не закрывал тюбики с зубной пастой. Неправильно держал ложку. А еще – он оставлял в раковине обгоRe: вшие спички.
– Это действительно интересно, – соглашаюсь я. – Но вам придется дать мне телефон своего бывшего мужа, чтобы мы могли объективно описать ситуацию.
– Он вам не поможет, – морщится Любовь. – Он совсем не объективный человек. Наоборот, он субъективный. А объективная-то как раз я. Вы мне не верите?
Из щелей окна тянет морозом. У дверей агент по недвижимости заполняет бумаги, довольно поглядывая через дорогу на наш дом.
– Мы продали свою трехкомнатную квартиру и купили две двухкомнатные в этом доме, – продолжает Любовь. – Он – на первом этаже…
– А вы на двадцатом?
– Нет, на втором. Но в разных подъездах! – Любовь поднимает палец.
– Две двухкомнатные, – соображаю я. – Удачный обмен, не так ли?
– Вот еще! – негодует Любовь, болтая пластмассовой палочкой в бумажном стакане. – Раньше я жила в трехкомнатной квартире и с мужем. А теперь без мужа и в двухкомнатной. Где же тут выгода?
– Действительно, – я опять вынужден признать ее правоту и заодно начинаю понимать, как она мыслит. – К тому же ваш муж теперь живет один в точно такой же квартире, что и вы втроем с детьми.
– Вот именно! – Любовь энергично кивает. – Точно! Никакой справедливости! Дети совсем разбаловались, – жалуется она. – Старшему сыну недавно замечание в дневник написали: «Играет на уроке в покер. Не умеет считать ставки».
– Ужасно, – поддерживаю я. – Пришлите его к нам.
– Так как насчет статьи? – напоминает Любовь.
Я надолго задумываюсь. С одной стороны, мне нужен материал. С другой стороны, алгебра тут явно нелинейная.
– Знаете, – говорю я наконец, – мне кажется, что четырехкомнатная квартира на двадцатом этаже могла бы спасти ваш брак.
Любовь поднимает брови, в глазах появляется интерес.
– Вы можете предложить мне такой вариант?
– Это еще неточно. Пожилая чета и их молодая дочь с ребенком. Коляску тяжело втаскивать на двадцатый этаж, а отдельная квартира повышает ее шансы на замужество.
– А вы уверены?
– Ну разумеется. Все девушки хотят замуж.
– Я подумаю, – Любовь в волнении стискивает руки и умоляюще смотрит на меня. – Четырехкомнатная квартира!
– Да, – подтверждаю я. – Но сначала мы должны сладить это дело. Потом – я напишу статью. Мне не нужны статьи о неудачах, – строго предупреждаю я. – Мы – журнал для среднего класса.
Каким должен быть журнал для одного дома?
Мы ищем прецеденты.
– Аландские острова, – приводит пример Тангенс, шарясь мышкой в Интернете. – Вот смотрите. «Еlands nyheter». Эпидемия вшей. Целых четыре случая.
Огромная фотография улыбающейся счастливой девушки, активно раздвигающей руками волосы на голове, чтобы мы все увидели. Вшей, правда, не заметно. Видимо, фотографу не удалось заручиться их согласием на съемки.
– Надо более тесно сотрудничать с населением, – говорю я. – Здесь масса талантливых людей, особенно в недвижимости.
На следующий день я распечатываю объявление: «В журнал «Северная столица» требуется политический обозреватель». Объявление – на нашем фирменном бланке, из тех, что раньше использовались для очень важных персон. На стенах подъездов бланки смотрятся гораздо лучше.
В полдень является первый претендент.
– Меня зовут Дмитрий Михайлович, – таинственно улыбается он.
Дмитрий Михайлович снимает огромную меховую шапку, похожую на гнездо гигантского кота, разматывает длинный шерстяной шарф и остается в обтерханных клетчатых штанах, в очень старой и очень качественной кожаной куртке. Волосы у Дмитрия Михайловича редкие, длинные и легкие.
– Итак, – уточняю я, – вы хотите быть нашим политическим обозревателем?
– Да, – Дмитрий Михайлович бодро улыбается.
– Отлично, – вырывается у меня против моей воли. – Вы интересуетесь политикой?
– У меня даже есть политическая позиция.
– Это приятный сюрприз. Какая?
– Я олигарх! – со скромной гордостью отвечает Дмитрий Михайлович. – Ну, по виду, конечно, не скажешь, но в душе – можете даже не сомневаться.
Я не имею ни малейшего намерения лезть Дмитрию Михайловичу в душу; я готов поверить ему на слово. Во время разговора он рефлекторно подмигивает левым глазом, как будто идет на обгон. Еще у него слегка дергается щека. И губа. И все это не в такт. Дмитрий Михайлович похож на рекламный баннер.
– Вы умеете пользоваться компьютером?
– Если мне его включат, то умею, – живо отвечает Дмитрий Михайлович.
– Ну, а телевизор у вас есть?
– Есть, – с сомнением в голосе отвечает Дмитрий Михайлович.
Я глубоко задумываюсь.
– Сегодня день снятия блокады, – напоминает Дмитрий Михайлович. – Вы должны меня взять. К тому же у меня неплохой почерк.
– Напишите несколько слов, – я подаю ему ручку.
Дмитрий Михайлович примеривается, потом решительно опускает ручку на бумагу и без отрыва руки вычерчивает фразу:
