не успокоилась, а страх ее сделался еще большим…
* * *
В северном городе П., в самом центре его, в шестидесятые годы стояла будка сапожника. Хозяин ее был иранец по национальности. Звали его Ахмет. Впрочем, я не уверен, что это его настоящее имя. В прошлом — контрабандист, отбывший десятилетний срок, он после освобождения не уехал домой в Иран, а остался в П. Ему понравилось у нас. Надо сказать, что работал он, не в пример нашим мастерам, честно, добросовестно и пользовался уважением. Ну, понятно, что он вызывал интерес, любопытство, был вроде достопримечательности, приезжие приходили просто взглянуть на него, но и как сапожник Ахмет был вне конкуренции. Правда, делал он только мелкий ремонт, «с ноги», а еще чистил обувь, торговал гуталином, шнурками, стельками и прочими обувными принадлежностями. И любой товар стоил у него полтинник. То есть полтинник шнурки, но и полтинник сапожная щетка. Как-то я спросил его, как же он сводит концы с концами, и он охотно объяснил, что концы у него вполне сходятся, потому что щетки покупают редко, зато гуталин и шнурки — часто.
Будка у Ахмета состояла из двух помещений. В заднем он работал, а переднее было предназначено для ожидавших очереди. И была здесь всегда удивительная чистота, а на журнальном столике — свежие газеты. Жил он в своем доме, который и построил своими руками. И было у Ахмета две жены. Официально, разумеется, одна — после отсидки он чтил наши законы, — но весь город, в том числе и местное руководство, прекрасно знали, что фактически жен у него две. Проблему эту, как совместить традиции и закон, он решил элементарно: взял в дом младшую сестру своей старшей жены. Самое анекдотичное, что Ахмет, кроме работы в качестве сапожника и чистильщика, состоял при ка-кой-то конторе ночным сторожем. Между тем у него было четверо детей. Трое — от старшей жены и один— от младшей. Рожать младшая уезжала к родителям, так что никаких законных претензий предъявить Ахмету никто не мог. Или не хотел. А записан был ребенок на старшую жену.
Так-вот, уважая власть и чтя законы, по-настоящему Ахмет боялся… комсомола.
Он рассказывал мне, что, когда приехал на родину и гостил у брата, к нему пожаловал чуть ли не премьер-министр, узнав, что он, Ахмет, дружит с самим комсомольским секретарем.
А случилась в общем-то смешная история.
Кто-то в шутку сказал Ахмету, что его молодая жена исчезает из дому, когда он ночью сторожит контору. Ахмет решил проверить, явился среди ночи домой. Обе жены мирно спали, и тогда Ахмет поклялся отомстить за клевету и оскорбление. Он подстерег парня, который неосторожно пошутил, и кинулся на него с ножом. Не поранил, не ударил вообще — просто попугал. А тут как раз объявились дружинники, и его забрали. Драки никакой не было, парень претензий не имел, признал, что сам же и виноват. Ахмета отпустили, однако наложили штраф в десять рублей. А он считал, что это несправедливо, и не захотел платить. Добиваясь отмены штрафа, он побывал и в милиции, и в исполкоме, и в райкоме партии (изучил-таки нашу структуру власти), но все впустую. И вот тогда он обратился в райком комсомола. Не знаю, каким образом удалось секретарю это сделать, но штраф отменили, что и доказывало в глазах Ахмета всемогущество и высшую власть комсомола.
Я спрашивал его, не собирается ли он вернуться на родину.
— Нет, — решительно сказал он. — Здесь хорошие люди, жить можно, а что я буду делать там? Брат бедный, семья большая. Нет. Здесь меня сам секретарь комсомольский знает, мы с ним друзья, а шах меня совсем-совсем не знает…
* * *
Они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Оставив Евгению Сергеевну в коридоре, военный скрылся за одной из дверей. Минут пять спустя он выглянул и поманил ее пальцем.
В просторном кабинете за массивным письменным столом сидел тоже военный с двумя шпалами в голубых петлицах. Над его головой в простенке висел портрет Дзержинского. Военный поднял голову, удивленно, как показалось Евгении Сергеевне, взглянул на нее, нахмурился и сказал:
— Прошу садиться. — И показал на стул. — Рассказывайте.
— Я не знаю, что рассказывать.
— Кто вы, откуда, как и зачем попали в Койву. В общем, все по порядку и лучше правду.
— Простите, — осмелилась Евгения Сергеевна, — а где я нахожусь?
Хозяин кабинета улыбнулся:
— Я старший уполномоченный НКВД. Моя фамилия— Фатеев.
— А я решила, что это райком комсомола.
— Райком на первом этаже. Слушаю вас.
— В паспорте и в «Трудовой книжке» все записано.
— Не все, не все. Например, когда вы выехали из Ленинграда?
— Второго июля.
— Сорок первого года, — уточнил уполномоченный. — А сейчас на дворе — год сорок второй. Возникает вопрос: где вы находились столько времени? Ни в паспорте, ни в «Трудовой книжке» нет никаких записей на этот счет…
— Но вы же знаете, что в деревне не прописывают. Я уже все объяснила в милиции.
— Милиция — это одно, а мы — другое. Почему не взяли справку из колхоза?
— Не догадалась, — ответила Евгения Сергеевна.
— Возможно, — кивнул уполномоченный. — А на основании чего мы должны вам верить? Кстати, как называется колхоз?
— «Большевик».
— Разумно. Колхозов с таким названием… Кто там председатель?
— Бурмаков Яков Филиппович.
— А деревня как называется?
— Серово.
Фатеев настороженно посмотрел на Евгению Сергеевну, и она догадалась, что он не верит ей. Ну да, они же никому не верят. Служба у них такая.
— Такой деревни в районе нет, — сказал Фатеев.
— Господи, — вздохнула Евгения Сергеевна. — Это другой район, Радловский!
— Соседи наши?.. — Фатеев чуть заметно кивнул второму военному, который сидел у двери. Тот тоже кивнул в ответ и вышел. — В паспорте у вас есть отметка, — продолжал Фатеев, — что до октября тридцать седьмого вы проживали в Ленинграде по одному адресу, а с октября — по другому. Вы можете не отвечать на мой вопрос, но лучше, если объясните, чем был вызван переезд.
Вот оно, подумала Евгения Сергеевна. Вот оно, начинается. Она подняла глаза, Фатеев смотрел на нее, и, кажется, смотрел благожелательно…
— Вы прекрасно знаете, чем был вызван переезд, — сказала она с вызовом.
— Разумеется, знаем. И поэтому лучше ничего не скрывать.
— Я и не скрываю. Вы просто раньше не спрашивали.
— О чем? — быстро спросил Фатеев.
— О муже. — Евгения Сергеевна пожала плечами, решив, что теперь уж все равно.
— Он жив?
— Не знаю. Думаю, что нет.
— Поймите меня правильно, Евгения Сергеевна. Мы обязаны проверить все, что вы рассказываете. И я очень надеюсь, что рассказали вы правду. Почему вы уехали из деревни и почему именно сюда?.. Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать.
В последних словах Фатеева Евгении Сергеевне послышался какой-то намек. Впрочем, это могло и показаться.
— Ушла из колхоза по личным причинам, — ответила она, — А сюда приехала совершенно случайно. Ближайший поезд шел на Койву, а нам с сыном ведь безразлично было, куда ехать. Нас нигде не ждут.
— В Свердловск, например. Все-таки большой город…
— И миллион приезжих. А потом… Я же говорю, что ближайший поезд шел в Койву. Мне не хотелось сидеть на вокзале в Радлове.
— Были причины?
— Были, — вздохнула Евгения Сергеевна, почувствовав, что ее окончательно загоняют в угол вроде бы невинными вопросами.
— Какие?
— Если коротко, не сошлись характерами с председателем колхоза. Я вынуждена была уехать.
— Это не объяснение, Евгения Сергеевна. Председатель колхоза — не муж, чтобы бросать хорошее место из-за несходства характеров. Тут причина серьезнее должна быть. Или не хотите говорить правду? Напрасно. Мне необходимо знать все. — И опять ей послышался то ли намек в его словах, то ли какая-то недоговоренность.
Она понимала, что и м ничего не стоит выяснить абсолютно все, но поверят ли они, что произошло на самом деле, если выяснят сами? Раз скрывала правду, следовательно, в чем-то виновата… Не лучше ли действительно рассказать самой?..
Евгения Сергеевна все же с сомнением посмотрела на Фатеева. Он улыбался ей поощрительно, почти дружески, в какой-то момент даже показалось, что он, чуть прикрыв глаза, покивал едва заметно, как будто давал понять, что его не следует остерегаться, что ему нужно и можно верить.
И она решилась.
Выслушав внимательно ее рассказ (естественно, она умолчала о том, что отдала Якову Филипповичу часы и перстень, так же как и том, что знакома с Дмитрием Ивановичем…), Фатеев встал, прошелся от стола к двери, постоял там, прислушиваясь к чему-то, и вернулся обратно. Бурки его при ходьбе громко скрипели, и Евгения Сергеевна невольно отметила, что точно такие же бурки были у мужа.
— Это вся правда? — спросил он. — Поймите, я хочу вам помочь, но для этого я должен быть абсолютно уверен, что вы ничего не скрыли от меня. Учтите, на моем месте могут оказаться другие.
