— Прекрасно понимаю вас, — сказал Фатеев. — Но я лучше вас знаю реальное положение вещей и совершенно искренне хочу вам добра.
— Мне лично или вообще людям? — Она пронзительно смотрела на него.
— Хотелось бы добра всем, вообще, как вы сказали, но — увы! — это невозможна Так в жизни не бывает. Всегда находились мыслители и даже практические деятели, которые мечтали облагодетельствовать, сделать счастливым всё человечество. Что из этого вышло, вы знаете не хуже меня.
— Вы опасный человек. А у меня сын, и я бы не хотела, чтобы он остался круглым сиротой.
— Нельзя жить, не доверяя никому. Это уже земной, прижизненный ад. Хорошо. В данном случае я хочу помочь именно вам.
— Потому что знали моего мужа?
— И поэтому.
— Ну что ж… Я могу подумать?
— Разумеется, — кивнул Фатеев. — А пока оформляйте прописку, устраивайтесь, привыкайте к новому месту.
— А как вам сообщить о моем решении? — спросила Евгения Сергеевна.
— Ничего не надо мне сообщать. Если решитесь, идите прямо в управление. Алферов вас примет в любое время. Да, и оставьте мне установочные данные на мужа.
— Какие… данные?..
— Установочные, — усмехнулся Фатеев. — Год и место рождения, где он работал перед арестом…
— Поняла. А сказать, откуда вы его знаете, не хотите или не можете?
— Пока не могу, — ответил Фатеев. — Когда-нибудь, сейчас не время.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ Фатеева было и неожиданным, и более чем странным. Предложить такую работу жене «врага народа»… Для этого нужно иметь веские основания. И смелость нужна. Так что Евгении Сергеевне было о чем задуматься.
Допустим, рассуждала она, Фатеев ей верит и вообще он хороший, порядочный человек. Допустим. А этот Алферов?.. Скорее всего, они друзья, раз Фатеев настолько доверяет ему. Кому попало не стал бы он рекомендовать жену «врага народа». Это ясно. А вот интересно, сказал ли Фатеев, кто она, или, может, не сказал?.. Должен был бы сказать. Ведь придется заполнять анкету, писать автобиографию, так что скрыть правду просто невозможно. Да и предупредил бы он, если бы считал, что она не должна открывать правду. Обязательно бы предупредил…
Определенно он что-то недоговаривает, скрывает что-то от нее. Похоже, он хорошо знал мужа, но почему-то не хочет в этом признаваться. И записку от Васи, похоже, организовал и передал именно он. Значит, располагал такими возможностями. А не признается только потому, что все же боится, ее боится. Верит в невиновность мужа, а ее боится. Но чтобы верить, надо близко знать человека. Господи, неужели там есть действительно порядочные люди, способные верить другим, оболганным, растоптанным, и не просто верить — одного этого еще мало, — но и рисковать собой?.. А если Фатеев не искренен, если ему что-то от нее нужно?.. Но что, что ему может быть нужно от нее?.. Не рассчитывает же он выпытать у нее что-то такое, чего не сказал, в чем не признался муж?.. Глупости, глупости, глупости! Она же абсолютно ничего не знает, и это наверняка известно им, иначе ее затаскали бы еще тогда, после ареста мужа. И потом — записка… А вдруг он не имеет к записке никакого отношения? Знал, что она существует, что ее передали ей, но сам отношения не имеет и теперь пытается втереться в доверие?.. Может быть, тот человек, который приносил записку, уже и сам давно арестован?!
Евгения Сергеевна окончательно запуталась в попытках понять, что же происходит на самом деле. Она начинала рассуждения снова и снова, пока в голову не пришла в общем-то элементарная мысль: ведь чтобы все это провернуть, Фатеев должен был бы знать, или хотя бы предвидеть, что она окажется в Койве, да еще в таком положении, когда ее обязательно приведут к нему, а в противном случае все его хитрости не имеют никакого смысла. Но знать, что она приедет в Койву, он никак не мог. А если предположить, что знал, тогда нужно допустить, что все было подстроено. Но это уже абсурд, полный абсурд.
Не проще ли допустить, что Фатеев — глубоко порядочный человек, по воле судьбы оказавшийся на службе в органах. Он лучше других знает, как и за что арестовывали людей, то есть знает правду, и что же удивительного, невозможного в том, что порядочный человек, в надежде на порядочность с ее стороны, решился помочь?.. А вот интересно, как он сам очутился в Койве?..
Впрочем, подумала Евгения Сергеевна, в этом-то как раз ничего странного нет. Перевели сюда — и все. Военных вообще часто переводят с места на место. А своему помощнику он явно не доверяет.
Значит, соглашаться?.. Но как она будет работать в таком месте? Это же… Господи, хоть бы посоветоваться с кем-нибудь. Рассказать Алексею Григорьевичу? Не все, конечно. Только о работе. Тем более она чувствовала себя виноватой перед ним…
И она рассказала, не называя Фатеева, что ей предложили работу в управлении, а она не знает, что делать.
— И сомневаться нечего, — успокоил ее Алексей Григорьевич. — Вы же не охранником пойдете. А начальником там хороший человек, Алферов Иван Николаевич. Он давно у нас в Койве, его все знают. Правильный человек, про него худого слова никто не скажет…
* * *
Чудеса на свете все-таки случаются…
Редакция журнала «К новой жизни» (есть такой в системе МВД) попросила меня съездить в командировку на Урал, в колонию. Оттуда пришло письмо заключенного, который убедительно доказывал, что отбывает непомерно большой срок. Убедительным письмо выглядело потому, что автор его не считал себя невиновным вообще. Он признавал свою вину и соглашался с тем, что осудили его правильно, по заслугам, однако срок назначили слишком большой, превышающий разумность наказания, и в связи с этим подвергал сомнениям уголовное законодательство, его гуманную направленность, ибо всякое наказание, писал он, должно быть неотвратимым, строгим, но не жестоким.
Редакции письмо показалось интересным. Мне — тоже. И я согласился поехать. Впрочем, был у меня и другой, личный интерес. Письмо было из Тавды. Вернее, из колонии, которая находилась рядом с Тавдой. К тому времени я знал уже, что где-то там был в заключении отец.
В Свердловске я пересел в поезд, идущий в Тавду.
Народу в вагоне было немного, и я как-то сразу обратил внимание на пожилого подполковника внутренних войск, который, в свою очередь, присматривался ко мне. Мы стояли в коридоре и курили. Он буквально не спускал с меня глаз. Я чувствовал это, но, как только поворачивался к нему, он отводил глаза в сторону. Грешным делом я подумал, что вот работают люди: я еще не добрался до места, а меня уже вычислили…
Покурив, я ушел в купе, в котором, между прочим, ехал один. Почти сразу раздался осторожный стук в дверь, и я понял, что это подполковник.
— Прошу прощения, — сказал он. — Проводница говорит, что вы тут один скучаете, а у меня соседка с грудным ребенком. Вы не будете против, если я переберусь к вам? — В руке он держал портфель.
— Ради Бога, — ответил я.
Мы посидели молча, потом он задал какие-то дежурные вопросы, мы познакомились (называть подлинное его имя не стану, ибо не знаю, захотел бы он этого или нет), — он представился Николаем Степановичем. И вовсе уж неожиданно предложил:
— А не принять ли нам за знакомство по граммульке? — И вынул из портфеля бутылку водки, а затем и пакет с бутербродами.
Ну, выпили. Поговорили. Слово за слово, и я признался, куда и зачем еду. Он расхохотался.
— Я же начальник этой самой колонии, — сказал он. — А тип, который написал письмо, любопытный. Сами увидите. Рецидивист. Это у него седьмая судимость. Отбывает очередной срок за нанесение тяжких телесных повреждений. Покушался на жизнь. Топором трахнул мужика. И между прочим, письмо-то писал не он. Где ему! У него все образование два класса и около двадцати лет лагерей. Есть у нас один грамотей, он за пайку и сочиняет такие писульки…
(Так все и было в действительности. Шесть предыдущих судимостей у «автора» письма были за воровство, грабеж и т. д.)
— Ладно, — сказал подполковник Николай Степанович— Раз все выяснилось, не покажете для порядка командировочку?
Я показал. Он долго изучал командировочное удостоверение, потом усмехнулся, покачал головой.
— Все в порядке? — спросил я.
— Не то слово. — Он потянулся к бутылке. — За такое дело мы должны еще выпить.
Признаться, на языке у меня вертелся вопрос, давно ли он работает в этих краях, чтобы таким, окольным, как мне представлялось, путем выйти на вопрос об отце. Чем черт не шутит, пока Бог спит!.. Но я воздержался.
Мы допили бутылку, покурили прямо в купе и легли спать. Утром прибыли на станцию А. (не доезжая до Тавды), и Николай Степанович пригласил меня к себе домой. Никакой, разумеется, гостиницы в поселке не было и в помине, и я принял приглашение.
Жили они вдвоем с женой на окраине поселка в собственном добротном доме. Когда мы явились, он отвел жену в сторонку и что-то пошептал ей. Она странно как-то взглянула на меня и, кажется, сказала: «Не может быть!»
