Бабка Акулина повелела свезти её туда, где мальчик сделался заикой. В подполе она помела веничком, собрала на совок. Намела сор со всего в доме. Отрезала у каждого, в том числе и у девчонок, бывших тогда в доме, по клочку волос и клок шерсти у коровы. Всё это сложила в кучку и подожгла, приказав мальчику присесть с голой попкой над языком чадящего дыма — лицом к печи, — погладила его ласково по головке, по щёчкам, что-то нашёптывая, напоила травяным отваром, умыла заговорённой водой. Перекрестилась, и протянула на прощанье бутылку с настоем:
— «Давай по ложке, — сказала, — да сама попей. Тебе тоже надо». — И всё. Аганя и не поняла: в чём, собственно, лечение?
Ничего, конечно, не сказала, ни бабке, ни тем более Степаниде — человек хлопотал, суетился. Дала ребенку настоя, сама попила, раз велели. И заснули. Просыпается — а мальчонка-то бегает. И легкость в нём такая — облегченность, — сразу заметная. Резвится парень!
День, другой минул. Мальчонка залопотал: «Мять» — мяч, значит. «Сахиль» — сахар комковой ему полюбился. Чуть не досмотрели, схватил кусок — а он камень камнем — и давай грызть. А зубки-то какие ещё? А тут сосед однорукий зашёл, Семен. А на нём кепочка, восьмиклинка — новенькая, с иголочки. И он её так наглядно снял, задержал в руке, прежде, чем повесить. Чтоб заметили обновку.
— Дай сапку помелить, — вдруг проговорил Лёнька. Быстро так, без запинки!
Главное, не просто «дай шапку», а «померить»! Как взрослый, равный равному. В год и три месяца! После того, как боялись, что без языка останется. Сосед даже оторопел, замер с кепкой в руке. Он ведь не просто так заходил, а женихался. Мать — та подталкивала, мол, девка, не проворонь, ну, без руки, а на что она тебе, рука-то? Зато при лошади. При хозяйстве. Аганя помалкивала. Про себя подумывала: нет уж, если и решаться на что-то… Васю надо ждать. Шнурки-то те, разные, как-то и не забывались, как-то и непонятно делалось: почему они тогда так резанули?
Сосед напялил кепку Лёньке на голову, и та пришлась ему почти впору.
— «Закурили трубку мира, — громогласно и торжественно объявило радио, — табак отличный!»
И дальше пошли знакомые, родные фамилии: «Екатерина Елагина», «Юрий Хабардин». А потом целый список — руководителей экспедиции, учёных. Она с опаской, затаив дыхание, ждала, будет ли названо… И оно прозвучало, имя Андрея Бобкова.
Она поняла, что «закурили трубку мира» — это текст шифрованной радиограммы, которую после открытия нового месторождения, очень богатого ценным минералом — минералом номер один, отправила Екатерина Елагина, на деньги, которые оставляла она на почте для телеграмм любимому мужу, ждавшего весточки от неё в Москве.
Представилось, как все сидят рядком — все, все, кто встречался Агане на пути, кем стелится пироповая дорожка, геологи, горняки, обогатители — и передают друг другу большую дымящуюся трубку. Ей бы там, с краешку, примоститься.
На этот раз она не кидалась наряжаться, не ждала от людей праздника. Сидела и смотрела на маленького своего, во взрослой кепке, на мать, на соседа, сидевшего на лавке, уперевшись рукой в колено. Хотела бы она жить с ними, родными, близкими. Хотела бы оставаться. Но что-то случилось с ней, то ли нарушилось, то ли так и должно быть. Голодом засосала внутри тоска. Зазвала.
— Собирайся-ка, девонька, и езжай, — поднялась мать. — От тебя тут одна морока. Сама замаялась и нас замаяла. Мальчишка подрос, хватит титьку мамкину доить — так всю высосал! Молоко у нас есть, манку купим. Справлюсь без тебя.
— Я деньги высылать буду — сколько заработаю, столько и вышлю. Мне там они, зачем? Ты работу можешь бросить. Бросай! За Лёнькой смотри. Вам хватит! — обрадовалась Аганя.
Только сосед промолчал, так молча и вышел.
Аганя перетянула грудь вафельным полотенцем. Надела платье с глухим воротом. Чемоданчик в руки — и подалась. Завернула ещё по пути в сельсовет: попрощаться, поблагодарить председателя.
— Не будет его боле, — протянул счетовод.
— Как не будет?!
— В Райком забрали. На повышение.
Ей и вовсе сделалось легко. Вот ведь не думала ни о чем таком, а как с души ушло. Разные дороженьки.
Счетовод прокричал вдогонку:
— А ты опеть, никак, за длинным рублем?
Всё у неё выходило не по-людски. Вновь ехала она тогда, когда добрые люди уезжали. Девчонки, незнакомые совсем, встречались на перевалочных базах, посматривали с высока — умудрёнными, познавшими жизнь людьми. Давали советы. И про пресловутое ведро без дна, и про плащ-палатку — всё для спасения шибко сладкого для комарья места. Агагня слушала, соглашалась, кивая. Им, чувствующим себя героинями, девчонкам, было невдомёк, что все эти «уроки» на её глазах и выдумывались. И что после лета останется она на зиму. Такая у неё доля: не сезонная уродилась.
— Как ты относишься к лисам, Аганя? — спросил с явным подвохом Бернштейн.
— Смотря к каким? — Ответила в том же духе Аганя. — Если в человеческом обличьи, то не очень.
— Роды тебе пошли на пользу. Рожать надо чаще! — Был неумолим Бернштейн. — К нормальным лисам. Рыжим. А впрочем, может быть, и чернобурым. Я не уточнял, у какой лисьей норы Хабардин с Елагиной кембирлитовую трубку откопали. Он же охотник, Хабардин, нору лучше собаки чует. Полез в нору — а там, понимаете ли, алмазы. Богатейшее коренное месторождение.
Смешной он был все-таки, хотя и начальник. Одно слово — цыган. Хотя люди сказывали, что он вовсе и не цыган.
— Словом, Аганя, хватит тебе по тайге ходить, — присоветовал Бернштейн. — На «Мире» будут крупную фабрику строить. Большое дело начинается. Ты у нас молодая мать. Оседай!
Это был великий ход. Весной. Шли люди. Целая армия. Были и те, кто для кого алмазоносные земли давно стали родным домом — старая гвардия. Шагали новобранцы. Шли нестройными рядами. Многие были с детьми, совсем малыми, лет до трёх. Вели скот. И пегая крупная корова вышагивала, побрякивая ботолом на шее и кивая головой с особым победным значением. Навьюченные маленькие лошади, ещё не скинувшие длинную зимнюю шерсть, и хрупкие на вид олени также шли, округлив глаза, словно исполненные пониманием важности происходящего.
Выводил под гармошку красивый, пряменький, как стебелёк, молодой якут.
Здравствуй, земля целинная!
Подхватывали его. Земля была воистину целинной. Только нога охотника ступала здесь, редкого, настойчивого. Да геологи, как выяснялось, чуть не на брюхе исползали весь окрест. Копали рядом, брали пробы в считанных метрах от трубки, но, увы, то ли фарт выпал именно тому, кто обладал охотничьим нюхом и азартом, и не мог остановиться, «взяв след», то ли время подоспело. К той поре уже все — со знанием дела, «законно» — пользовались и «пироповой дорожкой», и путём поиска по «окатанности» минерала.
Аганя шла — со своим твёрдым пониманием. Это были его места — и душа её вместе с ним видела их с высоты птичьего полёта. Полагая про себя, что не умеет петь, она подпевала в едино дыхание с другими.
Скоро ли я увижу
Свою любимую в степном краю…
Это был не степной край — ох какой не степной! Но «любимую», «любимого» хотел увидеть каждый. Одни — оставили «её» или «его» дома, как бы ушли в разведку и уже дожидались встречи. Другие — для того и отправлялись в путь, чтобы найти любовь. Третьи, как Даша и Слава, изобретатель «водного» колеса с черпаками, как Аня с младшими братьями, как иные, идущие семьями, — пробивались к тому, без чего любви холодно, без чего она гаснет: к желанному очагу.
Здесь всеми двигала любовь!
Звонко продолжал гармонист.
На шуточный лад рванул меха аккордеона Ясное море. Как завзятый подручный вечёрок и танцев, он угадал, что приспела этому пора.
Кто-то у кого-то
Свистнул чемодан!..
Он восседал на «пене» — большой железной волокуше — которую тянул, возглавляя поход, трактор. Там, на «пене» — ехали дети, присаживались передохнуть уставшие женщины да молодые специалисты, без привычки натершие ноги.
— А где мой чемодан? — спохватилась рядом с ним щекастенькая девчушка, одетая, как на театр. — Где чемодан?! Там же диплом!
Стали искать, оглядываться. Чемодана не было. Гармонист сообразил. Поставил инструмент, побежал обратно. Вернулся с чемоданом, из которого ручьями текла вода — парень подобрал его в ледянистой луже, которую люди обошли стороной, а «пена» проехала прямо.
Девушка достала из чемодана мокрые красные корочки диплома и залилась колокольчиком:
— Едет молодой специалист с подмоченной репутацией!
