Дом был огромной, из черных бревен и покосившихся окон, избой. С правой стороны ее закрывали бесчисленные, уже увядающие, подсолнухи. Стукнула огородная калитка, и какая-то толстая, под стать избе тетка, громко причитая, устремилась к ним.
— Это моя бабушка. Будь с ней поприветливей и называй ее баба Шура, она женщина суровая и меня ко всем ревнует.
Баба Шура вначале и впрямь не замечала Антонину, словно той не было, но потом, когда увидела, как та смотрит на Костю, стараясь предугадать каждое его желание, как темнеет лицом, когда Костя кривится от боли, отмякла и даже разрешила ей вымыть посуду после обеда. И пошло, поехало: прополка, мытье полов, ужин — к вечеру Тоня еле стояла на ногах, зато Шура смотрела почти ласково и даже спросила, откуда у нее такой синяк на лице.
За ужином обнаружился еще один жилец — маленького роста плотный мужичок выполз из-за печки и пристроился с краю стола.
— Это бабушкин сын от второго брака, — пояснил Костя, — она два раза была замужем. Он глухой и вообще мало что соображает.
Тоня приветливо кивнула ему, а он покраснел, весь зацвел от счастья и радостно заулыбался. И весь вечер больше не сводил с Тони своих огромных, детских глаз, отчего она чувствовала себя не в своей тарелке. За ужином баба Шура все спрашивала, что с рукой, почему ободрано плечо, и недоверчиво слушала Костины рассказы о том, как они перевернулись в машине. Бабушкин сын тоже, казалось, внимательно слушал; потом, когда Костя замолчал, сказал, то ли одобрительно, то ли осуждающе:
— Иголк, иголк.
— Что он говорит?
— Да не обращай внимания, девушка. Бог его знает, что он мелет.
— Он и говорить не может?
— Может, когда на него найдет. И говорит нормально, но очень редко.
— Иголк, — сказал бабушкин сын, как бы подтверждая сказанное.
Баба Шура постелила им вместе в боковой комнате. Тоня застеснялась было, удобно ли им спать вдвоем, она ведь Косте не жена — что скажет бабушка?
— Ничего не скажет. Она знает, что ты моя невеста. Разве не так?
— Не так. У нас ведь не любовь, а дружба.
— Думаю, этих тонкостей баба Шура не поймет. Ложись и не трусь, я тебя не трону, да и не до этого мне сейчас, руку боюсь разбередить.
Тоня прилегла с краю и все время поправляла на Косте одеяло, подвигала подушку.
— Спи, спи, у меня все нормально, — успокаивал он ее.
Тут за стеной кто-то громко вздохнул и застонал. Тоня вздрогнула.
— Это бабушкин сын. Он за этой стенкой спит.
Тоня спала вполглаза, ей неудобно было лежать, тревожно за Костю, и все время казалось, что бабушкин сын видит ее сквозь стену своими огромными детскими глазами.
Утром опять началась каторга — бабка решила воспользоваться временной удачей и свалила на Тоню всю домашнюю работу. Тоня, несмотря на то что после недавних избиений у нее болело все тело и иногда кружилась голова, целый день носилась по дому, по огороду, бегала в сарай за дровами. Насыпать корму курам, принести воды, накормить Костю — так до самого вечера. И все время она чувствовала на себе взгляд идиота. Иногда замечала, как он подсматривает за ней из-за угла. Когда их взгляды встречались, Тоня хотела было погрозить, но его лицо озаряла такая счастливая улыбка, что Тоня только смеялась и, отмахнувшись, как от мухи, продолжала работать.
Ночью ей опять мерещилось, что бабушкин сын смотрит на нее сквозь стену. С этим чувством она и заснула. А проснулась от его взгляда. Он смотрел на нее сквозь стекло, с той стороны окна. Она испуганно охнула и села на кровати. Костя застонал и заворочался во сне.
Она успокоила его, погладив по голове. Снова посмотрела в окно. Идиот радостно улыбался и звал ее. Было в этом зове нечто такое, что она встала, набросила пальто бабы Шуры и вышла.
— Пойдем, пойдем! — идиот говорил так, словно у него сильно распух язык. Он тянул ее за рукав к лесу. — Я тебе такое покажу, ты еще никогда не видела.
Тоня послушно двинулась за ним. Они шли по лесу в кромешной темноте минут пятнадцать-двадцать. Постепенно в ней начал просыпаться страх, и она уже решила остановиться и заставить его повернуть к дому, как вдруг впереди забрезжил свет.
— Что это? — вскрикнула она.
Идиот приложил палец к губам и, крадучись, направился вперед. Они подошли к небольшой полянке и остановились среди деревьев. На поляне стоял большой шатер синего цвета. Тоня почему-то решила, что он шелковый. Перед шатром вокруг костра сидели люди странного вида: ни на что не похожая одежда, необычные волосы; язык, на котором они громко перекликались, был тоже необычен и непонятен. Недалеко в темноте угадывались пасущиеся кони. Люди то смеялись, то пытались петь что-то грустное. Тоня стояла, завороженная и шатром, и этими странными людьми и тем, что света вокруг было больше, чем мог дать костер. Поляна словно откуда-то еще подсвечивалась ярким зеленым светом.
Тут кто-то схватил ее железной рукой выше локтя, и она еле сдержалась, чтобы не закричать от страха.
— Ты что тут делаешь? — услышала она голос Константина. — С ума сошла?
— Меня бабушкин сын привел, — громко прошептала она. — Ты посмотри, мы словно в сказку попали.
— Вот я вам покажу сказку — по ночам шастать по лесу! Это что за мужики? Сейчас я выясню.
— У них оружие, — вдруг ясно и отчетливо сказал идиот. — Видишь, мечи воткнуты в землю, а вон арбалеты лежат возле каждого. Я думаю, к ним нельзя подходить.
— Да кто это такие, черт побери?
— Не знаю, вот уже месяц, как я на них наткнулся. Они каждую ночь возникают здесь, а потом исчезают. Я хожу смотреть и слушать их. И в эти часы чувствую, что моя болезнь проходит.
Несмотря на то, что странные воины сидели совсем рядом и до них можно было, сделав два шага, дотронуться рукой, а их удивительные гортанные голоса наполняли лес звуками, Тоню не оставляло чувство нереальности, будто это сон, очень яркий и подробный. Иногда казалось, что фигуры теряют очертания и начинают колебаться, словно сотканы из цветного тумана и не имеют устоявшихся форм.
— Черт, как будто кино смотрим, — пробормотал над ухом Константин. — Нет, это точно кино. Эй, мужики!
Те повернулись на крик и тут же стали тускнеть, расплываться; шатер превратился в тающее синее облако; один из коней протяжно и жалобно заржал — и через несколько секунд все исчезло.
— Ну и дела. Так ты уже не в первый раз это видишь? — спросил он бабушкиного сына.
— Иголк, — подтвердил тот.
Когда подходили к дому, Тоня вдруг заплакала.
— Ты что, Тонька?
Она уткнулась ему в грудь и зарыдала еще сильнее.
— Глупо как мы живем, — говорила она сквозь слезы. — Жалко мне тебя, с твоей беспутной жизнью, и себя жалко. Неужели у нас ничего не будет интересного и необычного? Только серые и унылые будни, как у миллионов других?
Костя разозлился, хотел заорать, послать ее подальше, но стоял и гладил по голове.
— Ладно, ладно тебе, успокойся. Все будет в нашей жизни: и интересное, и необычное, и волшебное.
— Ты правда в это веришь? — она подняла к нему лицо.
— Зуб даю.
Бабушкин сын стоял рядом и счастливо улыбался.
Я просыпаюсь и долго лежу, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить Элю. Потом, скосив глаза, вижу, что она не спит и рассматривает потолок.
— Ты что не спишь? Еще семь утра.
— Как можно спать в такой тишине? А потом посмотри, какие тени на потолке: забор, как клетка для жар-птицы, там вон подсолнух раскачивается, желает нам доброго утра. А перед этим кукушка куковала. Я несколько раз принималась считать и все сбивалась.
— Разве кукушку в сентябре слышно?
— Не знаю. Может быть, это по случаю моего приезда. Давай скорей встанем и пойдем в лес.
— В лесу еще сыро. Без сапог сразу ноги промочим.
— А у тебя нет сапог?
— Нет, у меня только валенки.
Я выхожу во двор и отправляюсь на кухню готовить завтрак. Эльвира еще долго не решается вылезти из-под теплого одеяла в ледяную, остывшую за ночь комнату. Потом мы с ней осматриваем участок, которым она остается очень довольна, особенно тем, что соседи только с одной стороны, слева, а справа начинается лес.
— Кто твои соседи?
— Старуха с сыном, он, по-моему, идиот. Иногда приезжает внук на «БМВ», очень крутой с виду парень, наверное бандит. Да вот и он.
К забору с той стороны подходит парень в джинсах и футболке. Правая рука висит на бинте, обмотанном вокруг шеи.
— Здорово, сосед! — кричит парень.
— Здорово. Что с рукой? — спрашиваю я.
— Да ерунда, милицейская пуля, — смеется он.
— Попал в засаду?
— Точно. Пришлось садами, огородами уходить к Буденному, к Котовскому…
Я знакомлю его с Эльвирой.
— А вы давно приехали? — спрашивает Костя.
— Нет, вчера вечером.
Костя с интересом, даже с некоторой наглостью рассматривает Элю. Сразу видно, что она произвела на него впечатление. Мне это не нравится и одновременно наполняет гордостью.
