Я послушно затих, но продолжал думать о ней — о том, что она почти не улыбается, и много грустит, и не заглядывает мне в глаза, как раньше. Ей плохо со мной — эта мысль не удивила, не стала открытием. Оказывается, где-то в глубине души я знал, что наши пути расходятся. Мне сделалось нестерпимо жаль всего сказочного и несбывшегося, что так опрометчиво посулили нам звезды. Может, еще получится все исправить?
— Лео, давай поженимся, — тоскливо сказал я, когда она вернулась в комнату.
— Протрезвей сначала, — почти зло бросила Лео, откинула за спину волосы, села в кресло и включила телевизор.
А ведь ждала от меня этих слов. Давно ждала, долго! Похоже, и у нее кто-то есть, обреченно подумал я, проглотил подступившие слезы, отвернулся к стене и заснул.
Следующее утро началось как обычно. Мы оба делали вид, что не помним о моем предложении, хотя мне первое время было неловко — как поступить, если Лео поймает меня на слове? Я не хотел жениться. Черт его знает, чего я вообще хотел. По какой-то загадочной причине я, образно говоря, очень быстро мчал вперед задним ходом — не успевая понять, куда все-таки еду и зачем постоянно выворачиваю голову. Странное чувство, нелепое положение. Шея, опять же, устает.
С Татой мы часто разговаривали по телефону. Почти каждый день. Пользуясь вновь обретенным правом, я звонил ей с работы и позволял себе тешиться иллюзией, что вернулся в прошлое. Будто никогда никуда не уходил и просто хочу узнать, не надо ли что-то купить по дороге. Тата, похоже, понимала это и разговаривала со мной будничным, домашним, до боли родным голосом, однако было не похоже, что и она тоскует о старой жизни. Наоборот, иногда казалось: упивается собственным равнодушием. Что ж, если так, я это заслужил.
Меня постоянно тянуло домой, и при всякой возможности я заезжал туда, якобы к отцу с сыном, помочь по хозяйству, но на самом деле — к себе. Тому, который «Ваня и Туся». Нерасчлененный. Тата относилась к моим визитам спокойно, даже не без удовольствия, но временами в ее словах и жестах сквозило тщательно скрываемое нетерпение: когда же ты наконец уйдешь? Меня это расстраивало, но неизбывное ощущение своей вины не позволяло роптать; я постоянно чувствовал себя… рожденным ползать. Изредка, впрочем, в груди вскипал бунт: да простишь ты меня когда-нибудь или нет? Сколько еще перед тобой выслуживаться? Но в сущности, я понимал: дело не в ней, а во мне. Я сам запрещал себе обрести покой. Отбывал наказание? Вероятно.
В какой-то момент до меня дошло, что я хожу в свой старый дом как на кладбище или пепелище — вспоминать, плакать, улыбаться сквозь слезы. Словно в фантастическом фильме, я попадал в параллельный мир, где на моих глазах безмятежно и счастливо текла жизнь дорогих мне людей, когда-то и моя тоже, но мне в ней не было места, почему-то я стал невидим! А впрочем, какое кладбище, фильмы? Все куда проще: для них умер я, бестелесным призраком путаюсь под ногами, и максимум, что еще можно ощутить в моем присутствии, — легкий, неприятный холодок.
Ужаснувшись, я покорно принял и это. Что мне оставалось?
Лео была недовольна, ревновала, боялась, что я вернусь к Тате, устраивала скандалы, рыдала. Я втайне наслаждался ее истериками: значит, я ей не так безразличен, как кажется. Значит, кому-то я все-таки нужен. Пожалуй, это одно и скрепляло наш союз. На все остальное, происходившее с нами, мы смотрели словно из окна поезда. Каждый из своего купе.
Так, скучая и предаваясь невеселым размышлениям, мы проехали зиму и часть весны. А в середине апреля, когда природа, как водится неожиданно, встрепенулась и принялась дразнить людей и зверей, так же неожиданно я осознал: все, добрались. Конечная.
Я пригласил Тату погулять в Ботанический сад — как тысячу раз прежде, в старые добрые времена. Мы долго бродили, беседуя ни о чем; вокруг, пробуждаясь, бодро расправляли ветви наши многолетние знакомцы.
Когда разговоры иссякли, мы затихли, и молчание нас нисколько не тяготило. Нам давно не было так хорошо и уютно вместе.
Вечером, уже в темноте, я подвез ее к дому, и со мной что-то произошло. Я перестал бояться и очень просто сказал:
— Тата, давай попробуем снова жить вместе.
Она удивленно взглянула на меня. Помолчала. Ласково провела пальцами по моей руке.
Виновато улыбнулась.
И отрицательно помотала головой.
* * *
Лео, дожидаясь меня, сидела на кухне. Даже не вышла встретить.
Я принес ей нарциссы и положил на столе, рядом с чашкой недопитого чая.
— Давай все-таки поженимся. Хватит уже неопределенности, — чуть менее решительно, чем собирался, произнес я.
Лео, водившая пальцами по краю чашки, на минуту оцепенела. Потом впилась пристальным взглядом мне в глаза — и внезапно шваркнула чашку о стену.
Помолчала, рассматривая разлетевшиеся по полу осколки. И, кивнув, страшным голосом процедила:
— Хватит.
На приворотах у человека все рушится, вспомнились вдруг слова Сани. Я горько усмехнулся: со мной высшие силы явно разобрались по-крупному. Не размениваясь на мелочи типа здоровья, работы и денег, они лишили меня всей судьбы целиком.
Я опустил голову, вышел из кухни и осторожно прикрыл за собой дверь.
Я тысячу лет не звонила Сашке. Между тем Умка рассказывала про нее интересные вещи — «пражскому роману» исполнилось уже несколько месяцев. А ведь он, по сути, завелся с моей легкой руки: не нашла бы Саня работу и не познакомилась с клиенткой, которая предложила ей съездить в Прагу, и не встретилась бы по дороге со своим, по словам Умки, «потрясающе классным» Максом. Я сама его еще не видела, но…
Раздался телефонный звонок. Эта телепатка, по обыкновению, в две минуты отловила мои мысли.
— Привет, пропащая! Как дела? Докладывай.
— Дела? Хорошо. Все в порядке.
— Как твои многочисленные козлики?
— Не преувеличивай, у меня их раз, два и обчелся. Лучше расскажи, как твой новый знакомый?
— Не такой уж и новый, мы почти полгода вместе.
— Вместе? Совсем?
— Когда Макс в Москве — да. Утверждает, что без моих пирожков жизни не мыслит. Все шуточки шутит. Но нам с ним правда очень хорошо. Хотя изредка Макс от моей астрологии чумеет и к себе на квартиру сваливает. А то, говорит, без даты рождения я — изгой на этом празднике жизни. На самом деле его тетки-клиентки раздражают. Да и в кухню не зайдешь, когда я гадаю. Опять исключительно на дому принимаю, до салона доползти времени нет: надо Максику семейное счастье обеспечивать.
— А сама-то ты? Счастлива?
— Промолчу — сглазить боюсь, все же карты его не знаю. Как у нас дело повернется, одному Богу известно. Ну и бабе Нюре, конечно. Только я до нее с прошлого года никак не доберусь. Но пока жизнь просто супер! В начале лета, наверное, в Прагу поедем с Темкой, Макс очень зовет. Он вообще хочет меня к своему бизнесу привлечь… Татка, знаешь, я действительно жутко боюсь сглазить — слишком все гладко, поэтому давай закроем тему. Не обижайся, ладно?
— Да что ты! И не думала.
— Как там твой Протопопов?
— Понятия не имею.
— То есть? Что с ним? Куда делся?
— С ним — все. Он… улетел.
— Как это — улетел?
— «Как, как». На метле. В лучших колдовских традициях. Не забыла, что он твой коллега? Умка же тебе рассказывала про цветок.
— Ты можешь серьезно объяснить?
— Могу. Дело было так: после моей Америки он все порывался уйти из дома, только…
— Жена вцепилась мертвой хваткой?
— Да, но не в том суть. Ее нетрудно понять. Зато он, опять же в лучших традициях, как настоящий мужчина, избрал весьма сложный способ ухода: постоянно клялся, что с романом покончено, а сам каждую свободную минуту бегал рыдать у меня на груди и всячески нарывался на разоблачение. Что в итоге смертельно надоело, причем наверняка не одной мне. Не знаю, чего я тянула? По глупости? Из жалости? Или еще надеялась, что с женой как-нибудь утрясется и тогда я опять съезжу с ним в Америку? Он хотел там покататься на лыжах, а я — с друзьями лишний раз встретиться. Вот такая стала корыстная — твоими молитвами. Хотя, если честно, путешествовать в его компании мне больше не улыбалось…
— Почему это? Он же тебе райскую жизнь организовал, деньгами швырялся направо и налево, сама рассказывала…
— Да. Пока мы были вместе. Но потом, при отъезде… меня кое-что неприятно поразило.
— Что?
— Он… проявил невнимательность, и я…
— Татка, не темни.
— Видишь ли… если уж о деньгах… он улетал в Москву, но ему в голову не пришло поинтересоваться, с чем я, собственно, остаюсь. Нет, я бы не взяла, но сам факт, что не озаботился, — при всей якобы любви, — как мне кажется, говорит сам за себя.
— Да уж. Мужики почти все жадные до безобразия.
Естественно. Сашка в своем репертуаре.