— Шахматы изобрели в Индии.
— Верно, — сказал Евгений Романович, отметив про себя, что надо поговорить с учительницей хореографии, чтобы не ставила Сереже единственную в году четверку.
Когда Евгений Романович подходил к следующей парте, луч назойливого солнца пробился через створки жалюзи и ударил в лицо. Евгений Романович поморщился от боли в голове, крепко зажмурился и протянул мешочек. Девочка Даша Курносова достала палочку для еды.
— Китай, — шепнул с первой парты Ваня Соломин, обернувшись косоглазым круглым лицом.
— Я сама знаю, — сказала противным скрипучим голосом Даша. —
В Китае.
— В Китае, — повторил Евгений Романович.
Следующим был Сережа Дымов. Он достал из мешка клочок белой бумаги. На задней парте взмыла вверх и быстро замелькала в белом свете тонкая рука Кати Пьяных. Евгений Романович сказал Сереже, чтобы он отвечал.
— Тоже Китай, — сказал Сережа.
— Все Китай, — сказал Евгений Романович и сам улыбнулся тому, что не понял, для чего он это сказал.
Дымов мясистыми губами ехидно улыбнулся в ответ.
Следующему ученику досталась подделка под папирус, которую Евгений Романович когда-то купил в канцелярском магазине, чтобы кому-нибудь при случае подарить, но так и не нашел кому. На задней парте Катя Пьяных тянула руку, чуть не ударяя ею по голове впереди сидящего. Руку она держала прямо, подставив под локоть ладонь левой руки. Евгений Романович посмотрел на нее и заметил при ярком свете, как обильно расползалось по красной ткани Катиной кофточки темное пятно пота.
— Подожди, Катя, до тебя еще дойдет очередь, — сказал Евгений Романович.
— Египет, — сказал ученик.
Катя выпустила воздух через плотно сжатые напряженные губы и опустила руку.
В коридоре шумели — видимо, кто-то из учителей отпустил ребят раньше времени. От звонких голосов и смеха боль в голове усиливалась, пульсируя мясистой иглой.
Следующий ученик вытянул короткую черную палочку. Дети засмеялись, их смех спицей вошел в голову Евгения Романовича.
— Петарда! Китай! — громко сказал ученик.
Евгений Романович молча прошел к последней парте. Катя Пьяных, облизывая сухие губы, запустила руку в мешок и достала клочок глянцевой ткани. Ее рот искривился, брови нахмурились, в коридоре раздался пронзительный девичий визг и громкий смех. Евгений Романович поставил на парту мешок, быстрым шагом прошел к двери. Когда он открыл дверь, его облил ослепительный солнечный свет.
— Тихо! — крикнул Евгений Романович и ударил ладонью по голове стоявшую возле двери пятиклассницу.
Девочка сначала молчала, ошарашенная, потом заревела. Евгений Романович хлопнул дверью.
— Что это? — спросила Катя Пьяных.
— Парча, — хрипло шепнул Евгений Романович.
— Индия!
— Правильно.
Глаза слезились, во рту пересохло. В коридоре стихли, и в полной тишине было слышно, как всхлипывает девочка и как ее утешают подруги. Евгений Романович задумался, посмотрел на стену. “Учение — свет”, — гласила надпись над фотографией Путина в рамке. Слева от Путина угрюмо и безучастно смотрели на Евгения Романовича Андропов и Черненко. Евгений Романович забрал обратно лоскут парчи. На узорчатой ткани искрились капельки пота.
Девочку, которую ударил Евгений Романович, звали Настей Филипповой. Успехами в учебе она особо не блистала, но ее отец был состоятельным предпринимателем и время от времени помогал школе деньгами, за что Настя каждый год получала распечатанную на копировальной машине грамоту. Выглядел Настин отец внушительно, был толст, лыс, с густыми рыжими бровями и тяжелым подбородком. Теперь он сидел на стуле рядом с креслом Галины Ивановны и с хмурым презрением смотрел на Евгения Романовича.
— Инцидент, который вы, Евгений Романович, учинили… — начала Галина Ивановна. — Этот инцидент первый за всю мою педагогическую деятельность. А я уже пятнадцать лет директор этой школы. Я поговорила с учениками, которые там присутствовали. Вы, Евгений Романович, ударили ребенка… да еще и девочку. Что вы можете сказать?
Евгений Романович хотел молчать, но по выжидающему взгляду Галины Ивановны понял, что молчать ему не дадут. Он прокашлялся.
— Они… — Голос подвел его, он снова прокашлялся. — Они шумели и мешали проводить занятие.
Отец Насти Филипповой фыркнул.
— И что? Это повод бить ребенка? — сказала Галина Ивановна.
— Да нет у него повода, — вмешался отец, — вы на него посмотрите, это же псих натуральный, у него ж глаза бешеные.
— Подождите, Валерий Георгиевич.
— Волк натуральный, — сказал Валерий Георгиевич.
— Значит, они шумели и мешали проводить урок, — продолжила Галина Ивановна. — Я еще поговорю с Натальей Александровной, почему она отпустила детей на двадцать минут раньше положенного. Неужели вы, с вашим стажем, не усвоили, что применять физические наказания в воспитательных целях недопустимо? Мы же не в царской России, в конец-то концов!
“К чему все это пустословие? — думал Евгений Романович, глядя на золотистое от заката облако в окне. — К чему этот допрос? Что я должен на это отвечать? Просить прощения? Какая глупость, какая… пустота”.
— И я должна тратить свое свободное время для разбирательств не с учениками, подумайте только, а с учителем! Не думала, что увижу такое.
— Я бы хотел, — начал Евгений Романович, — я бы хотел попросить прощения…
— В милиции будешь прощения просить! — прорычал Валерий Георгиевич.
— Валерий Георгиевич, — обернулась к нему Галина Ивановна, — пожалуйста, не… не опускайтесь до его уровня.
“До его? Уровня? Меня что, здесь даже уже нет? И что, я настолько пал, что стыдно человеку опуститься до моего уровня?” — думал Евгений Романович, провожая глазами уходящее за штору облако.
— Вы, Евгений Романович, конечно же попросите прощения и у Насти, и, в первую очередь, у ее отца. Но сейчас мы должны обсудить с вами продолжение вашей работы в нашей школе. Вам есть что сказать по этому поводу?
— Я люблю свою работу, — сказал Евгений Романович, — я… я люблю работать с детьми.
— Как же, — пробормотал Валерий Георгиевич.
— Я только в последнее время понял свое призвание, и это именно работа с учениками, больше я ни для чего… ни для чего не нужен.
— Только недавно поняли? — изумилась Галина Ивановна. — Что же вы это не поняли пятнадцать лет назад? Вы что, через силу все это время работали?
— Да… Можно сказать, что и через силу, — ответил Евгений Романович.
— Удивительно, — сказала Галина Ивановна. Помолчав с минуту, она продолжила: — Пятнадцать лет человек работал, а работа ему не нравилась. Я вот с детства еще, в деревне жила, в школу каждый день пять километров туда, пять километров обратно, уже тогда мечтала стать учительницей.
А он пятнадцать лет непонятно чем занимался. Непонятно. Так вот, Евгений Романович, мы с Валерием Георгиевичем обсудили ваш вопрос. Вы понимаете, что вы совершили уголовное преступление? Валерий Георгиевич хотел обратиться в суд, но я уговорила его не выносить сор из избы.
— Значит, я — сор… — проговорил тихо Евгений Романович. От жалости к себе он вдруг прослезился, но вовремя сдержал себя.
— Нет, Евгений Романович, вы не сор, — сказала Галина Ивановна, — сор — это то, как вы поступаете. Не мне напоминать вам тот случай. — Заметив, как Евгений Романович испуганно поднял глаза, Галина Ивановна набралась уверенности и закончила фразу: — Вы, Евгений Романович, здесь, кажется, чужой, посторонний, если хотите. Я больше не намерена подвергать опасности физическое и моральное благополучие детей, за которых я отвечаю.
Голова у него закружилась, в ушах зазвенело, он почувствовал себя будто пьяным и даже пьяно усмехнулся. Ничего не сказав, Ерсин вышел. На крыльце он закурил, ноги стали ватные, он присел на ступеньку. Через решетку забора он смотрел на темнеющее небо. За спиной раздались шаги, это шел Валерий Георгиевич. Проходя мимо сидящего Евгения Романовича, он наклонил голову и сказал: “Скажи спасибо, что…” За что надо сказать “спасибо”, Евгений Романович не расслышал. Валерий Георгиевич выжидающе на него смотрел, Евгений Романович кивнул. “Отморозок”, — сказал Валерий Георгиевич и, выругавшись, зашагал к своей машине. Евгений Романович еще немного посидел на крыльце, посмотрел, как отъезжает машина Валерия Георгиевича, как блеснуло в боковом зеркале рыжее солнце, потушил папиросу и медленно побрел домой.
