— Однако то, что я сказал, всего лишь преамбула, Татьяна Никитична. В конце концов, главная наша забота — это сам Андрей Арсеньевич, его личная безопасность. Дело в том, что… дело в том, что… понимаете ли, Татьяна… — глубокое человеческое волнение поглотило пустую формальность отчества, товарищ Сергеев встал и быстро прошелся по кабинету, как бы стараясь взять себя в руки. — Дело в том, что на Лучникова готовится покушение. Реакционные силы в Крыму… — Он снова осекся и остановился в углу кабинета, снова с немым вопросом глядя на Таню.
— Да знаю-знаю, — сказала она с непонятной самой себе небрежностью.
— Что все это значит? — вдруг проговорил десятиборец и в первый раз обвел всех присутствующих осмысленным взглядом.
— Может быть, вы сами объясните супругу ситуацию? — осторожно спросил товарищ Сергеев.
— А зачем вы его сюда пригласили? — Губы Тани растягивались в кривую улыбку.
— Чтобы поставить все точки над и, — хмуро и басовито высказался завотделом.
— Ну, хорошо. — Она повернулась к мужу. — Ты же знал прекрасно: Лучников уже много лет мой любовник.
Суп на нее даже и не взглянул.
— Что все это значит? — повторил он свой непростой вопрос.
Непосредственное начальство молчало, что-то перекатывая во рту, разминая складки лица и чертя карандашом по бумаге бесконечную криптограмму бюросоциализма: ему что-то явно не правилось в этой ситуации, то ли тон беседы, то ли само ее содержание.
Сергеев еще раз прошелся по кабинету. Тане подумалось, что все здесь развивается в темпе многосерийного телефильма. Неторопливый проход в интерьере спецкабинета и резкий поворот в дальнем углу. Монолог из дальнего угла.
— Из этого вытекает, братцы, необходимость определенных действий. Поверьте уж мне, что я не чудовище какое-нибудь, не государственная машина… — Сергеев снова закурил, явно волновался, почему-то помахал зажигалкой, словно это была спичка. — Впрочем, можете и не верить, — усмехнулся не без горечи. — Чем я это докажу? Так или иначе, давайте вместе думать. Вы, Глеб, ведь были нашим кумиром, — улыбнулся он Супу. — Когда вы впервые перешагнули за 8000 очков, это для нас всех был праздник. Вы — гигант, Глеб, честное слово, вы для меня какой-то идеал славянской или, если хотите, варяжской мужественности. Я потому и попросил вас прийти вместе с Таней, потому что преклоняюсь перед вами, потому что считаю недостойной всякую игру за вашей спиной, потому что надеюсь на ваше мужество и понимание ситуации, ну а если мы не найдем общего языка, если вы меня пошлете сейчас подальше, я и это пойму, поверьте, я только сам себя почувствую в говне, поверьте, мне только и останется, что развести руками. Что делать? Проклятая история только и делает, что заставляет нас руками разводить… — Он вдруг смял горящую сигарету в кулаке и не поморщился, тут же вытащил и закурил другую. — Вздор… дичь… как все поворачивается по-идиотски… ей-ей, нам бы лучше с вами за коньячком посидеть или… или… — Сергеев глубоко вздохнул, кажется, набрался решимости. — Короче говоря, у нас считают, что в интересах государственных дел чрезвычайной важности было бы полезно, если бы Татьяна Никитична Лунина стала женой Андрея Арсениевича Лучникова, законной супругой, или другом, это на ваше усмотрение, но обязательно его неотлучным спутником.
Монолог закончился, и в кабинете воцарилась странная атмосфера какой-то расплывчатости, произошла как бы утечка кислорода, во всяком случае произведено было несколько странных движений: начспец, например, встал и открыл окно, хотя, разумеется, уличный шум только лишь мешал запрятанным его магнитофонам, тов. Сергеев выпил сразу два стакана шипучки, причем второй пил явно с каким-то отвращением, по допил до конца, Татьяна для чего-то открыла сумку и стала в ней как бы что-то искать, на самом же деле просто перебирала пузырьки, коробочки, деньги и ключи. Суп почему-то заглянул к ней в сумочку, а потом стянул с шеи галстук и намотал его себе на левый кулак…
— Мне еще поручено вам сообщить следующее, — вроде бы совсем через силу проговорил товарищ Сергеев. — В любом случае, какое бы решение вы ни приняли, Татьяна Никитична и Глеб, это нисколько не отразится на ваших делах, на служебном положении или там на этих… ну… — явно не без нотки презрения, — ну на этих поездках за рубеж, словом, никакой неприязни у нас к вам не возникнет. Это мне поручено вам передать, а мне лично поручено быть чем-то вроде гаранта… — он снова как бы оборвал фразу, как бы не справившись с эмоциями, впрочем, наблюдательный собеседник, безусловно, заметил бы, что эмоционально эти обрывы происходили всякий раз, когда все уже было сказано.
В Тане этот наблюдатель проснулся задним числом к вечеру этого дня, когда старалась вспомнить все детали, сейчас она ничего не замечала, а только лишь смотрела па Глеба, который свободно и мощно прогуливался по кабинету, с некоторой даже небрежностью помахивая сорванным галстуком. Она вспомнила их первую встречу, когда он просто поразил ее мощью, молодостью и свободой движений. Он тренировался в секторе прыжков с шестом, а она отрабатывала вираж па двухсотметровке и всякий раз, пробегая мимо, наклоняла голову, как бы не замечая юного гиганта, как бы поглощенная виражом и взмахами своих чудных летящих конечностей, пока он, наконец, не бросил свой шест и не побежал с ней рядом, хохоча и заглядывая ей в лицо. Впервые за долгие годы вспомнился этот вечер в Лужниках. Немудрено — впервые за долгие годы в движениях одутловатого Супа промелькнул прежний победоносный Глеб. В любовных делах тот юноша был далек от рекордов, то ли весь выкладывался в десяти своих видах, то ли опыта не хватало, но она ни на кого, кроме него, тогда не смотрела, сама еще недостаточно «раскочегарилась», восхищалась им безудержно, и когда они шли рядом, сдержанно сияя друг на друга, все вокруг останавливались — ну и пара! — и это был ПОЛНЫЙ «отпад».
Он промелькнул на миг, тот юноша, будто бы готовый к бою, рожденный победителем, и исчез, и снова посреди кабинета нелепо набычился ее нынешний домашний Суп, сокрушительная секс-дробилка, одутловатый пьянчуга, трусоватый спортивный чиновник, беспомощный и родной.
Набычившись, он постоял с минуту посреди кабинета, переводя взгляд с начспеца па товарища Сергеева, а жену свою как бы нс видя, выронил из кулака галстук и, тяжело ступая, вышел из кабинета, неуклюжий и потный.
— Я согласна, — сказала Таня товарищу Сергееву.
Старый сталинист суженными глазами демонстрировал презрение — стратегия, мол, стратегией, а белогвардейская, мол, койка для советской дивчины все равно — помойка.
Сергеев строго кивнул, сел напротив и протянул Тане руку. Та весело помахала ладошкой перед его носом. Если уж сука, то сука — пусть видит, какая она веселая, наглая и циничная сучка. Веселая и наглая — ну и баба, мол, перешагивает через трупы, вот ценный кадр.
— Поздравляю, — сказала она Сергееву.
— С чем? — спросил он.
— С успешным началом операции. Для полного успеха не хватает теперь только одной детали — самого Лучникова. Ну, подавайте мне его, и я тут же ринусь в бой.
— Разве вы не знаете, где сейчас Андрей? — осторожно спросил Сергеев.
— Уже три дня ни слуху, ни духу, — сказала Татьяна. — А вы, Сергеев, выходит, тоже не знаете?
Сергеев улыбнулся с привычной тонкостью «мы все знаем», но было совершенно очевидно, что растерян.
— Ай-я-яй, — покачала головой Татьяна. — Прокололись, кажется?
Тут вдруг нервы у разведчика сдали, он даже сделал неопределенное движение к телефону.
— Я вас прошу, Татьяна, вы мне голову не морочьте; — очень жестким на этот раз тоном заговорил он. — Вы не можете не знать, где находится ваш любовник. Вы встречаетесь с ним ежедневно. Хотите, я назову все ваши адреса, хотите я…
— Снимочки, что ли, покажете? — усмехнулась она. — Выходит, все-таки халтурите, Сергеев, если не знаете, где уже три дня ошивается редактор «Курьера»…
— Машина его возле вашего дома уже три дня, — быстро сказал Сергеев.
— А самого-то в ней нет, — засмеялась Татьяна.
— Номер в «Интуристе» он не сдал.
— Но и не появляется там.
— Беклемишеву дважды звонил.
— Откуда? — истерически завопила Татьяна.
Сорвалась. Вскочила и выдала обоим типам по первое число. Они ее утешали, Сергеев даже руки грел, — теперь ведь уже своя, вот только подпись надо здесь поставить… На чепец наливал в стаканчик виски, вновь — после подписки — преисполнился отеческими чувствами. А сам Сергеев внутренне немыслимо трепетал — что теперь будет? Найдем, найдем, конечно же, найдем, где угодно найдем, по как же это произошло такое невероятное — на три дня упустили из виду!!!
Это был то ли Волгоградский, проспект, то ли шоссе Энтузиастов, то ли Севастопольский бульвар, то ли Профсоюзная, — нечто широченное, с одинаковыми домами по обе стороны, в красной окантовке огромных лозунгов, с агитационными клумбами, увенчанными могучими символами, склепанными и сваренными хоть и наспех, но из нержавеющего металла — серн, молот, звезда с пятью лучами, ракетами и с гигантскими лицами Ильичей, взирающими из самых неожиданных мест на трех, бредущих в пятом часу утра по этой магистрали похмельных персон.
