Я жаждал сменить обличье, освободиться от него. Одинокие безрадостные дни свои я проводил, уныло таращась в окно, наблюдая за проходящими внизу людьми: все они спешили по своим неотложным делам, все с важными предназначениями. А я? Торчал в квартире. Не мог отпереть дверь, выйти на улицу и поприветствовать их. Но даже если бы я выбрался на улицу поприветствовать их, то как бы я разговаривал с ними своим не приспособленным к речи собачьим языком? Я ведь даже руки пожать не мог. А как мне хотелось поболтать с людьми! Как я хотел влиться в их жизнь, разъяснить ее смысл! Я жаждал участвовать в жизни, а не рассматривать ее, я стремился не просто оказывать дружескую поддержку, а судить мир.
Оглядываясь назад, могу сказать, что именно мое умственное состояние и взгляды на жизнь притягивали меня к автомобилю, а его — ко мне. То, что мы проявляем, находится впереди нас.
Поздним вечером мы шли из Парка добровольцев. Из-за погодных условий наша обычная прогулка затянулась. Было не тепло и не холодно, дул мягкий ветерок, падал снег. Помнится, снег всегда меня тревожил. Сиэтл — это дождь. Либо теплый, либо холодный. Дождь — вот что такое Сиэтл. Не снег. В Сиэтле слишком много холмов, они снег не приемлют. Тем не менее снег все-таки шел. Когда мы возвращались домой, Дэнни, как правило, отстегивал меня с поводка, и в тот вечер я отбежал от него довольно далеко. Я смотрел, как на тротуар и дорогу падают снежинки, образуя тонкий пушистый слой на пустынной Десятой авеню.
— Энцо! — позвал меня Дэнни и громко свистнул.
Я вскинул морду. Он стоял на противоположной стороне улицы Алоха.
— Беги ко мне!
Он похлопал себя по бедру, и я вдруг почувствовав себя оторванным от Дэнни, отделенным не обычной двухполосной улицей, а целым миром, и метнулся к нему.
Шины не взвизгнули, заскрипели, как они обычно это делают. Асфальт был покрыт тонким слоем снега. Поэтому шипы зашуршали. Они зашептали. А затем я ощутил удар.
«Как глупо, — подумал я. — Глупый я глупый. Самый дурной дурак. Глупейшая собака на планете, и еще мечтаю стать человеком. Дурень я набитый, вот кто я».
— Успокойся, малыш.
— Он поднял меня. Руки у него были теплые.
— Я не заметил…
— Да я знаю.
— Он выскочил так внезапно…
— Понимаю. Я все видел.
— Дэнни держал меня. Прижимал к себе.
— Чем я могу вам помочь?
— Нам до дома еще несколько кварталов. Нести его тяжело. Подвезите нас.
— Да, конечно, но…
— Мне все ясно. Вы пытались остановить машину на мокром от снега асфальте.
— Я никогда еще не сбивал собак.
— Вы его не сбили, а только чуть задели бампером.
— Простите, мне так неловко…
— Он напуган больше вас.
— Никогда еще…
— То, что случилось, уже не важно, — сказал Дэнни. — Давайте думать о том, что может случиться. Садитесь в машину.
— Да, — ответил юноша. — Совсем молодой. Тинейджер. — Куда ехать?
— Все нормально, — проговорил Дэнни, усаживаясь на заднее сиденье и устраивая меня на коленях. — Сделайте глубокий вдох, и поехали.
Айртон Сенна не должен был умирать.
Эта мысль пришла ко мне как откровение и отдалась болью, когда я лежал на заднем сиденье машины Дэнни.
Мы ехали в ветлечебницу. Я вдруг ясно понял: Сенна не должен был умереть. На трассе Гран-при в городке Имола. На повороте Тамбурелло. Он мог уйти оттуда живым.
В субботу, за день до гонки, Рубенс Баррикелло, друг и протеже Сенны, серьезно пострадал на трассе. Еще один гонщик, Роланд Ратценбергер, погиб во время тренировочного заезда. Сенна забеспокоился, меры безопасности показались ему недостаточными. Утром в воскресенье, вдень гонок, он собрал пилотов и предложил создать новую группу по наблюдению за мерами безопасности. Его выбрали председателем.
Говорят, ощущение у него перед теми гонками Гран-при Сан-Марино было двойственное. Именно в то воскресенье он всерьез задумался о том, чтобы расстаться со спортом.
В тот злополучный день, первого мая одна тысяча девятьсот четвертого года, Сенна принял участие в гонках. Его машина не прошла печально известный поворот Тамбурелло, крайне опасный и скоростной, она сошла с трека на скорости около двухсот километров в час и врезалась в бетонное ограждение. Часть сломавшейся подвески пробила шлем Сенны. Он умер мгновенно.
А может быть, он умер в вертолете на пути в больницу, куда его отправили, вытащив из-под обломков машины.
Сенна остается загадкой — и в жизни, и в смерти.
О его гибели спорят по сей день. Камера, установленная в машине, странным образом исчезла. Различаются и отчеты о смерти. Вмешались высшие чины Международной автомобильной федерации. Известно, что в Италии, если гонщик умирает на трассе, расследование начинается сразу же, а гонки прекращаются. Известно также, что отмена гонок несет ФИА гигантские потери — недополучаются спонсорские деньги, падает доход от показа гонок по телевидению, и так далее. То есть коммерческая часть рушится мгновенно. Однако если гонщик умирает на пути в больницу, например в вертолете, гонки продолжаются.
Известно, что первым после аварии к Сенне подбежал Сидни Уоткинс, который позднее рассказывал: «Мы вытащили его из кабины и положили на землю. В этот момент он вздохнул, и хотя я агностик, все равно могу поклясться, что видел, как отлетела его душа».
Знает ли кто-нибудь полную правду о смерти Айртона Сенны, тридцатичетырехлетнего гонщика? Я знаю, и я сейчас скажу ее вам. Его боготворили, обожали, им восхищались, его славили и уважали. При жизни и после смерти. Он — великий человек. Великим он был. Он навсегда останется великим.
В тот день он умер, потому что тело его отслужило, выполнило свое предназначение. Душа его свершила все, для чего приходила в мир, узнала все, что ей было предначертано узнать, и улетела с миром. Пока Дэнни мчался к доктору, чтобы тот подлатал меня, я понял: если бы я сделал здесь, на земле, все, к чему был призван, если бы к моменту аварии познал все, мне необходимое, я бы сбросил свою оболочку в ту же секунду, когда машина ударила меня, умер бы на месте.
Но я не умер. Поскольку не закончил свои земные дела. Для меня еще осталась здесь кое-какая работа.
Разные входы — для собак и кошек. Вот что мне больше всего запомнилось. Еще один вход для заразных животных, куда пускали всех, без дискриминации по признакам пола и происхождения. Очевидно, что кошки и собаки равны, если они заразны.
Вспоминаю, как долго и больно врач мял и вертел мои лапы и бедра. Потом мне сделали укол, и я ненадолго уснул.
Когда проснулся, голова у меня еще немного кружилась, но зато прошла боль. Я услышал обрывки разговора, термины «дисплазия», «хронический артрит», «перелом без смещения тазовой кости». Потом были еще термины: «пластическая хирургия», «операция по жизненным показателям», «срастание», «болевой порог», «кальцификация», «закрепление». Наконец мое любимое слово: «старый».
Дэнни вынес меня в приемную, положил на темно-серый коврик. В ее полумраке мне было покойно. Заговорил помощник врача, но что именно — плохо помню, поскольку в голове у меня еще был туман. «Рентген», «успокаивающее», «анализы и диагноз». «Инъекции кортизона», «лечение обезболивающими». Потом — «доплата за ночной прием». И разумеется, восемьсот двадцать долларов.
Дэнни передал врачу кредитку. Нагнулся и погладил меня по макушке.
— Все будет хорошо, Цо, — сказал он. — У тебя трещина в тазовой кости, но это не страшно. Зарастет. Потерпи немного.
— Мистер Свифт?
Дэнни выпрямился и подошел к столу. — Банк не принимает вашу карточку. Дэнни застыл.
— Не может быть.
— У вас есть другие карточки?
— Да, пожалуйста.
Оба они смотрели, как синенький автомат заглотнул карточку и через несколько секунд выплюнул ее. Помощник покачал головой.
— Вы превысили счет.
Дэнни нахмурился, извлек еще одну карточку.
— Карточка для банкомата, — пояснил он. Они снова ждали, результат оказался таким же.
— Какая-то ошибка, — произнес Дэнни. Я почувствовал, как сердце его забилось сильнее, дыхание участилось. — Я только что положил на счет деньги, недельную зарплату. Может быть, их еще не зачли?
Врач-ветеринар, сидевший позади, приблизился к нам.
— Какие проблемы? — спросил он.
— Послушайте, я полчаса назад сделал очередной вклад. Снял немного наличных. Вот же… — Дэнни потряс перед врачом банкнотами. — Они, наверное, еще не зачли деньги на счет. Идет проверка или что там, — говорил Дэнни; голос его дрожал от волнения. — Я знаю, деньги у меня на счету есть. Есть еще накопительный счет. Я завтра же утром переведу вам всю сумму.
— Не беспокойся, Дэнни, — отозвался врач. — Я уверен, тут какая-то ошибка. — Он повернулся к помощнику. — Выдай мистеру Свифту квитанцию на оплату. Сумму укажи — триста долларов, а Сюзанне оставь записку, пусть утром проверит его карточку и снимет остаток.
