— А что за музыку ты всегда играешь? — она склонила голову набок и сделала глоток пива.
— Э-э… Прямо-таки всегда?
— Ну, чаще всего.
— Альфредо Пиатти [23].
— Не знаю его, — Франческа сделала еще один глоток пива и посмотрела на Фабрицио, задержав взгляд на секунду дольше, чем следовало бы.
Он тоже отхлебнул пива.
— Каприс № 1. Это… Да ладно, о музыке говорить тоже скучно.
Он засмеялся. Она тоже засмеялась.
— Скажи мне кое-что.
— Что?
— Почему виолончель?
— Это инструмент, способный сотворить невообразимое, — он улыбнулся, опустил глаза. Она ждала. — Не мои слова, к сожалению, так говорил Пиатти.
И это определение, не важно, кто произнес его первым, проникло Франческе в голову. Мир Фабрицио был именно таким, невообразимым.
17
На следующее утро новый свет, невиданный прежде, осветил стол в гостиной. Франческе он показался совершенно незнакомым. Некоторое время она рисовала, но ее не оставляла мысль, что никогда раньше не видела этот ноутбук. Она подняла голову. Огляделась. Взяла сигарету, зажигалку, пепельницу; все предметы казались чужими.
И руки, руки, двигающиеся по графическому планшету, несомненно ее собственные, неужели они были такими всегда? Она поиграла с золотым кольцом, которое носила на безымянном пальце левой руки. Сними это кольцо. Прочти, что написано внутри. Вспомни, кто ты. — Не хочу вспоминать.
Она видела себя как бы со стороны. Длинноволосая брюнетка сидит за столом. Рисует. На экране ноутбука эскизы — много, много рисунков. Она прокручивает вверх-вниз наброски и макеты страниц. Эта женщина — я? Неужели это я?
Музыка за стеной. Звук виолончели. Каприс № 1, теперь она это знает. Черноволосая женщина рисует на планшете в своей гостиной, и все кажется ей другим после того, что случилось прошлой ночью. Женщина, внутри которой грохочет и ревет неиссякаемый водопад.
Прошлой ночью
Они были близко, слишком близко в той голубой постели. Что им теперь делать? Что бы ты ни сделал, завтра непременно наступит или мир рухнет? Франческа сглотнула.
Этот звук наполнил весь дом, этот звук выдал все ее желания. Рядом с ней лежит этот мужчина. В нескольких миллиметрах от нее.
Не дыши! Не глотай слюну, не двигайся. И ее начало трясти. В голубой постели, в постели Фабрицио, рядом с самим Фабрицио. Дрожь сотрясала ее ступни, лодыжки, икры, колени, бедра и выше, глубже, пробегала сквозь нее. Как долго с ней такого не происходило! Боже, пожалуйста, что мне делать?
Прошло какое-то время. Сколько? Они не шелохнулись ни разу. И это была противоестественная неподвижность. Она разрывала уши, как крик, взрывающий безмолвие. Но они не могли шевельнуться. Если это произойдет, невозможно предсказать, смогут ли они остановиться.
18
Женщина с ревущим водопадом внутри улыбнулась. Этот новый дом, это новое «я»: это была она. Впервые за долгое время она чувствовала себя в своей тарелке, по-настоящему собой. Она чувствовала себя Франческой. Она работала. Рисовала. Наконец-то. Она чувствовала себя хорошо. По другую сторону стены был человек, играющий каприс. Ей достаточно встать, подойти к окну, наклониться влево, и она увидит его. Но она не вставала, она работала, наконец работала, и в ее теле бил кристально чистый родник.
Окно. Она посмотрела на окно. Белые рамы, чистые стекла. Это окно не казалось ей незнакомым. За этим окном, сразу за ним, возможно, таился смысл всего.
Прошлой ночью
Фабрицио так близко. В этой голубой постели.
И неподвижен.
А потом…
Его движение прошло сквозь нее и поразило ее. У нее потекли слезы. Прекрати. Тело Фабрицио Касание. Прекрати. Посмотри на это тело — обнаженное. Прекрати. Его тело. Оно рядом, оно вну три нее.
19
Руки Франчески замерли. Глаза видели рисунок на экране компьютера — миленькая, совершенно безопасная детская. Это она нарисовала. Для своей книги. Она — Франческа. Что ей теперь делать?
«Наслаждайся свободой, — сказал дом. — Делай что хочешь. Сейчас — слушать эту музыку за стеной и работать над книгой? Продолжай слушать и рисовать. А если потом захочешь встать и пойти в дом, из которого льется эта музыка, вставай и иди. Не останавливайся».
Прошлой ночью
Пожалуйста, ближе, Фабрицио (не приближайся).
Она попыталась унять дрожь.
Фабрицио снова пошевелился. Но и не приблизился. Ближе — не приближайся.
Сила, вырвавшаяся из-под ее контроля, толкнула ее изнутри и прижала к телу Фабрицио. Остановись. Не двигайся. Пожалуйста, не двигайся. Не делай этого. Не шевелись. Она сжала руки, чтобы они не сделали то, что хотели сделать. Прижала их к ногам, чтобы те не двигались. Остановись. Не двигайся. Не дрожи. Не позволяй понять. Не позволяй понять, что ты рядом. Не шевелись. Не приближайся. Не двигайся. Не шевелись. Что мне делать? Я хочу двигаться. Я хочу прикоснуться к нему. Я должна прикоснуться к нему. Прикоснись к нему. Нет, пожалуйста, не двигайся. Фабрицио, ближе. Не приближайся. Я должна прикоснуться к нему.
Она услышала вздох.
А потом Фабрицио задержал дыхание. Его тепло — кипящая энергия — растопило все преграды и притянуло ее к его телу.
Фабрицио!
20
Поработав некоторое время, Франческа сохранила новые эскизы и встала. «Кто это нарисовал, а, Франческа?»
«Я», — Франческа посмотрела на свои рисунки. Это я. «Теперь я узнал тебя, Франческа», — сказал дом. Я тоже, дом, подумала она. Это воскресенье было похоже на белую вату, такую белую, что ничего не было видно. Но у нее все еще есть время. Много времени. До того, как все вернутся (кто «все»? ты хочешь сказать — все? не хочу об этом думать). Она не стала выключать ноутбук.
Как в трансе. Подошла к входной двери. Чтобы вернуться туда, где были тот человек и та музыка Наконец-то.
Прошлой ночью
Фабрицио прикоснулся к ней.
Коснулся ее руки. Взрыв. Франческа подскочила. Повернулась к нему.
Фабрицио посмотрел на нее. Взгляд был живым и вмещающим в себя все. Прикоснись ко мне снова.
21
Франческа собиралась открыть дверь, но та распахнулась сама собой.
Прошлой ночью
Фабрицио, прошу тебя, прикоснись ко мне еще раз. Сделай это сам, потому что я не могу пошевелиться. Дотронься до меня. Снова. И снова.
Если бы мысль была материальна, эта комната уже была бы в огне.
Дотронься до меня. Фабрицио сжал ее руку. Он тяжело дышал, все тяжелее и тяжелее, пытался задержать дыхание, но ему требовалось хоть немного воздуха, чтобы жить. Кровь бурлила в теле Франчески. Что мне делать?
Но что ей мешало? Чужая сила, которой она противостояла до последнего вздоха, только бы не допустить соприкосновения?.. В той голубой комнате.
22
Дверь Франчески распахнулась.
Ее захватило потоком лавы. Дочери, вереща от возбуждения, набросились на нее, осыпали поцелуями, криками «мама, мама, мамуленька, мамочка моя», вихрь маленьких ручек, пытающихся обнять ее, пока она все еще стояла в дверном проеме (куда это ты собралась?), сжать ее крепко-крепко — сколько хватит сил у двух маленьких девочек, втолкнуть ее обратно в дом, с той же силой — какой силой? — втолкнуть ее обратно, туда, где она должна была находиться, поток поцелуев, еще один поцелуй, «поцелуй в губы моей мамы», поцелуйчи-ки, поцелуи с детской слюной, «хочу попробовать свою маму на вкус, я хочу почувствовать запах моей мамы, мама-мама-мамуленька моя», вихрь глазок, ручонок и этого запаха, который она не спутала бы ни с каким другим в мире, запах ее дочерей, плоть от ее плоти, кровь от ее крови, мама, Генерал, Психо, «я так тебя люблю, люблю тебя, я люблю тебя». Как наркотик, струящийся по венам, запах ее дочерей яростно боролся со всеми мыслями Франчески, с ее воспоминаниями о прошлой ночи, с ее волей. А она отчаянно сопротивлялась, обезумев от любви и одержимости, не желая вновь брать на себя опостылевшую власть материнства.
