– Не верю, дядя Антон! – засмеялся Роман, обнимая Антона Петровича. – Ой, не верю!
– Святая правда! – укоризненно приложил руку к массивной груди дядюшка, но глаза его сияли лукаво и озорно.
– Дядюшка! Дядюшка! – сильней рассмеялся Роман, откидываясь назад.
Смех овладел им неожиданно и сильно. Он хохотал до слёз, откидываясь назад, сжимая в руке гаснущую папиросу, хохотал, пряча лицо в ладони, постепенно заражая смехом Антона Петровича.
– Дядюш… ка… ой… ха-ха-ха!!! Дядя Антон!
– Что ты, Господь с тобой, – бормотал, подсмеиваясь, Антон Петрович.
– Дядя… ох… не могу… ха-ха-ха!
– Смотри, воздухом подавишься!
– Да как же… да… ха-ха-ха! ох…
– Рома… хе-хе-хе… Роман… Прекрати… хе-хе-хе.
– Ох-ха-ха!!! Ох-ха-ха!! Дядя… Ох-ха-ха!
– Рома… хе-хе-хе… Рома… хе-хе-хе… телегу… телегу не развали…
– Ой… ха-ха-ха!!!
– Хе-хе-хе… хе-хе-хе… хе-хе-хе.
Антон Петрович начинал смеяться сильней и сильней. Вскоре и он затрясся и захохотал так, что лошадь, вздрогнув, покосилась на них.
Некоторое время дядя и племянник были отданы во власть безудержному смеху.
Когда наконец приступ прошёл, Антон Петрович, отерев рукавом слёзы, пробормотал:
– Да, грешен, грешен, чего уж говорить. Грешен… ох… и лукав. А всё потому, что лицедействовал тридцать лет.
– Дядя, с вами не соскучишься. – Роман в свою очередь вытирал слёзы. – Теперь я и впрямь косу не удержу.
– Ничего, Бог поможет, народ научит. Э-э… Да что же мы эдак плетёмся? А ну-ка… – Антон Петрович раскрутил над головой конец вожжей и звучно вытянул лошадь по лоснящемуся на солнце крупу. – Пошла!
Лошадка взяла резвой рысью. Телега с грохотом понеслась по дороге. Поле кончилось. Въехали в Мамину рощу. Почуяв лес, лошадь пошла шагом.
– Дядюшка, а почему роща зовется Маминой? – спросил Роман, раскуривая потухшую папиросу.
– Понятия не имею. Надо будет у стариков спросить.
– Спросим на покосе.
– Спросить-то спросим, а я вот ломаю голову, с кем косить.
– Ну, у кого народу поменьше.
– Безусловно. Но как тебе сказать. Косить – это как поприще идти вместе. Не с каждым человеком хочется.
– Дядюшка, решайте сами.
– Я вот и решаю…
Дорога ползла через молодой ольшаник. Вокруг лошади вились слепни и мухи. Взмахивая по ходу смоляным хвостом и потряхивая шеей, она вяло отгоняла их. Впереди уже слышались отдалённые голоса. Лес густел и старел с каждым шагом. Дорогу обступили берёзы, частый орешник протянул длинные ветви, из-за которых выплыл красавец дуб с курчавой просторной кроной. Осматривая проплывающий мимо лес, Роман покачивал спущенными вниз ногами, с удовольствием пускал папиросный дым, замечая, как красиво повисает он в безветренном лесном воздухе. Справа показался просвет и яркая зелень луговой травы. Там же виднелись фигуры косцов. Это был луг Костичковых – семейства богатого и многодетного.
– Эти сами справятся, – проговорил Антон Петрович. – Там за ними ещё два луга – Павликовых и Фёдоровых. Тоже людьми Бог не обидел…
Роман вспомнил многочисленных белобрысых детей одноглазого балагура Тимофея Фёдорова по прозвищу Дубец и улыбнулся.
– Слева косит вдова Гудилиха. Поедем-ка к ней.
Антон Петрович сильно потянул за левую вожжу, лошадь свернула с дороги и поехала не очень старым дубняком по продавленной в траве колее. В неподвижных зелёных ветвях перекликались птицы, косые лучи ещё не жаркого солнца падали вниз, на обрызганную росой траву.
Задевая свешенными ногами верх травы, Роман сразу сквозь лапти и онучи почувствовал прохладу.
Он спрыгнул с телеги и пошёл рядом.
Дорога свернула вправо, дубовая роща неожиданно расступилась, и не слишком большой Гудилихин луг распластался перед ними. Однако весь он был аккуратно скошен, и ровные ряды травы лежали от края и до края.
– Тппрр! – Антон Петрович натянул поводья. – Вот тебе, бабушка Гудилиха, и Юрьев день. Когда ж она успела? Неужели вчера?
Роман потрогал срезанную траву. Она ещё не успела завять.
– Может, сегодня?
– Кто его знает… М-да… – почесал щёку Антон Петрович. – Ну да ладно. Всё к лучшему, Роман Алексеевич! Садись! Поедем на Миронов! Там, брат, сейчас если не Бородинское сражение, то уж в крайнем случае – Куликовская битва! Нно!
Роман вспрыгнул на телегу, лошадь потрусила краем луга.
Они немного проехали по лесу и въехали на огромный Миронов луг, принадлежащий Красновским, – красивейшее место во всей Маминой роще. Впечатляющая картина открылась им: человек пятьдесят мужиков шли ровным строем, равномерно взмахивая косами. Поодаль, с края леса стояли шесть подвод, вокруг которых бегали ребятишки и суетились несколько женщин. Всё здесь дышало настроением большой и спорой работы.
– А мы, олухи, хотели ехать к какой-то Гуд и лихе! Вот где настоящее раздолье! – Дядя хлестнул лошадь, и по скошенным рядам она подъехала к другим телегам.
Ребятишки и бабы окружили прибывших.
– Желаю здравствовать вам, труженики поля! Бог в помощь! – произнёс на весь луг Антон Петрович, встав на телеге во весь рост.
Бабы, наклоняя повязанные платками головы, зачастили своё “здравствуйте”, косцы, не отрываясь от дела, громко приветствовали Воспенниковых и улыбались.
В Крутом Яре Антона Петровича знали все, к его шуткам и чудачествам давно привыкли. Романа узнавали не сразу, но, узнавши, одобрительно качали головами: бабы стали звонко, наперебой звать его “Роман Лексеичем”, говорить, охать и смеяться:
– Ох, Роман Лексевич, чтой-то вы, как мужик, в лаптях обулися!
– А я вас сразу и не признала.
– Неуж косить с нами? Ой-ёй!
– Антон Петрович сподобил, стало быть.
– А ён кажный год косит, во как!
– Косит как мужик.
– Это ж надо так, Царица Небесная, руки бить зря…
– Вы же поуморитесь, Господи…
– Роман Лексевич, водицы испить не желаете?
Доставая из-под сена косы, Роман с улыбкой покачал головой.
Какая-то баба принялась помогать ему снимать холстины с лезвий, другая – молодая, черноглазая – стала ловко распрягать лошадь.
– Привяжи покрепче и дай травы, – властно посоветовал ей Антон Петрович, а сам, подхватив косу на плечо, двинулся к косарям.
Роман, сунув в карман штанов точило, последовал за ним.
“Неужели я снова на покосе?” – с тихой радостью подумал он, проходя ряды свежесрезанной травы. Косящие мужики с любопытством поглядывали на него.
– Давно косите, братцы? – спросил их Антон Петрович, подходя.
– Недавно… Не шибко давно… – последовали ответы вразнобой.
Мужики остановились, но не сошли со своих мест. Кое-кто достал точило и стал с быстрым лязгом водить им по косе.
– Как косится? Роса хороша? – спрашивал их Антон Петрович.
– Ничаво… Хорошая… – отвечали мужики.
– Что ж, Пётр Игнатьевич был с утра?
– Ён в обед обещалися… – почесал в лохматой голове ближайший к дяде мужик.
– Ну ладно, косите с Богом, а мы за вами…
Мужики принялись косить.
Антон Петрович прошёл к краю луга, туда, где начинались ряды, заступил в густую, не скошенную ещё траву, достал точило и, наклонившись, стал долго, обстоятельно точить косу. Роман встал чуть поодаль и последовал примеру дяди.
– Господи, благослови, – перекрестился Антон Петрович, взмахнул косой, срезал первое полукольцо, затем второе, потом третье и пошёл тем неспешным шагом косаря, которым шли на тридцать шагов впереди его крутояровские мужики.
Наточив свою косу, Роман убрал в карман точило и хотел было начать, как почувствовал, что на него смотрят. Он оглянулся. В лесу, сзади него стояли бабы и ребятишки. Все они смотрели на Романа во все глаза.
“Чёрт бы вас побрал, – весело подумал Роман, – эдак я и косить не смогу”.
И действительно, взмахнув косой, срезал траву слишком высоко, затем – наоборот – прижал непослушную косу совсем низко, зацепив землю.
“Господи, помоги, – взмолился про себя Роман, чувствуя, как краснеют его щёки. – Я же умел, Господи, не дай осрамиться перед ними”.
