— Да, Мицу, как говорит Така, если даже насилие погребет этот мир, то здоровой, достойной человека реакцией должен быть смех, раз есть хоть капля юмора, и нечего стоять печально, с поникшей головой, — сказала жена и вернулась к плите.
— Молодежь действительно была жестокой, но в определенном смысле эта жестокость вселяла в участников восстания, простых крестьян, ощутимое чувство покоя. Когда возникала необходимость опорочить, уничтожить врагов, тогда, чтобы самим не марать рук, использовали жестокость молодежи. Расчет у крестьян был простой — они могли участвовать в восстании, не боясь, что после него подвергнутся наказаниям за поджоги и убийства. Ими не владел постоянный страх перед необходимостью замарать руки убийствами, обычно преследующий участников любого мятежа. Исключая удары по головам старост, все насилия, вся грязная работа пали непосредственно на молодежь. А она обладала необходимым темпераментом, чтобы бестрепетно осуществлять это. Если в деревнях, стоящих на пути к замку, отказывались примкнуть к восстанию, молодежь поджигала первые попавшиеся дома и убивала всех — и тех, кто выбегал из горящих домов, и тех, кто пытался тушить пожар. А жители этих деревень, чудом избежавшие смерти, из страха присоединялись к восстанию. Все это были такие же крестьяне, но казавшиеся безумцами молодые головорезы (я называю их так, как их называли тогда наши крестьяне) силой уводили их с собой — так складывались между ними отношения. Именно насилия и страшились мирные жители. В результате крестьяне, начиная от нашей деревни и до замка, все до единого присоединились к восстанию. Стоило какой-либо деревне примкнуть к нему, как сразу же собирали местных молодых головорезов и создавали из них молодежную группу. Никакого устава у нее не было. Парни лишь клялись в верности молодежной группе нашей деревни — прародительнице всех молодежных групп — и не колеблясь шли на любое насилие. Таким образом, организационная структура восстания была следующей: генеральный штаб составляла молодежная группа нашей деревни, а его подчиненные организации — молодежные группы других деревень, сформированные из местных головорезов. Как только появлялась новая освобожденная деревня, наша молодежь созывала таких головорезов, выпытывала у них, какие зажиточные семьи вели себя недостаточно лояльно, и уничтожала их. А головорезам из деревни любая зажиточная семья представлялась источником зла. Слухи о мятеже распространились настолько быстро, что, когда восставшие подошли к замку, некоторые деревенские старосты успели спрятать в храмах имущество, книги, записи. Доносили об этих фактах руководителям восстания все те же головорезы. Они впервые освободились от опеки взрослых и не питали никаких чувств ни к деревенским старостам, в лице которых честные крестьяне испокон веку почитали власть, ни к храмам, перед которыми их отцы благоговели, когда речь шла о жизни и смерти. И молодежь, врываясь в храмы, сжигала спрятанное там имущество. Эти почти нищие молодые ребята, которых до вчерашнего дня и людьми-то не считали, захватывали власть и создавали всё новые и новые группы в деревнях. Почему восстание опиралось именно на таких отщепенцев? Все дело в том, что эта молодежь прежде не пользовалась в деревне никаким авторитетом. В деревне к ним всегда относились действительно как к отщепенцам. И поэтому в пику старшим, которые в силу своей замкнутости были ограничены рамками родной деревни и не могли избавиться от настороженности к любому пришлому, молодежь охотно объединялась именно с теми, кто являлся из других мест. Когда же они возглавили восстание, то сразу повели себя так, что и после восстания большинство из них уже не имело возможности вернуться в свои деревни. Они не останавливались ни перед поджогами, ни перед убийствами! В отличие от остальных крестьян, они, превратившись в профессиональных вожаков восстания, мечтали, чтобы оно длилось вечно. Им казалось безопаснее объединиться не с жителями своей деревни, а с теми, кто приходил из других деревень, и молодежь нашей деревни действительно их поддерживала. Когда незадолго до конца восстания крестьяне уже покидали город, где стоял замок князя, несколько головорезов, которые остались в городе и пытались изнасиловать дочь торговца, были схвачены, но замок не имел к их аресту никакого отношения. Дело в том, что, проникнув в город, крестьяне подошли лишь к главным воротам замка и вступили в переговоры, даже не пытаясь проникнуть внутрь, поэтому и власти заняли позицию сторонних наблюдателей, лишь дожидаясь, когда мятежники покинут город. Но когда восставшие уже начали уходить, несколько молодых головорезов все еще шатались по городу, не желая покидать его. Они первый раз в жизни очутились в городе, и им захотелось именно здесь получить хоть какую-нибудь женщину. Почему-то на них были надеты женские нижние рубашки.
(Ребята смущенно захихикали.) И вот эти головорезы, пока восставшие еще не ушли из города, решили ворваться в какой-нибудь дом и изнасиловать девушку — они проникли в дом торговца хлопком. Однако начальник стражи, видя, что восставшие уходят, приказан своим солдатам арестовать одетых в женские рубахи головорезов. Но одному из них все же удалось бежать, он рассказал о случившемся, и молодежь нашей деревни отдача приказ вновь вступить в город. Идя на большой риск, восставшие вернулись, чтобы спасти неудачливых насильников. Пленники были освобождены. Торговец, виновник происшествия, убит, стражники наказаны, дом начальника стражи, которого звали Аоки-ти, сожжен. По городу было расклеено стихотворение:
Своим поступком ты отличился,
Ну а добился чего?
Теперь ты связан,
И дом твой сожжен —
У тебя бледный вид, Аокити[23].
Вот какое стихотворение, ха-ха!
Вслед за Така рассмеялись и ребята: ха-ха! Когда я, поев, собрал грязную посуду и понес ее к раковине, жена, лицо которой выражало настороженность и неприступность, сказала:
— Если у тебя есть возражения, Мицу, то поспорь сейчас с Така и ребятами.
— Нет у меня желания вмешиваться в пропагандистскую деятельность Така, — сказал я. — Меня сейчас больше занимает мысль о том, как бы ощипать фазанов. Где они?
— Така повесил их в кладовке на большой деревянный крюк. Там шесть штук, жирных, как свиньи! — ответила вместо жены Момоко. Женщины нарезали в бамбуковую корзину огромное количество овощей. Видимо, они приготавливают богатый витаминами обед для жизнерадостных футболистов.
— Молодежь нашей деревни вначале создала вокруг себя атмосферу страха, благоразумные крестьяне боялись молодежи, но в ходе восстания прониклись к ней уважением. Насилие, правда, позволило ей добиться лишь внешнего проявления такого уважения. Но так или иначе, молодые ребята считали себя народными героями, причем в масштабах не только нашей деревни, но и всего княжества. Поэтому в течение некоторого времени после восстания, пока они оставались на свободе, бывшие головорезы превратились в деревенскую аристократию. Действительно, на какой-то период сложилась такая обстановка, что молодежь в любой момент могла снова поднять нашу деревню на восстание, то же было и в других деревнях — молодежи удавалось там сохранять еще свои позиции. Когда восстание начало угасать, молодежь нашей деревни взяла клятву с ребят из других деревень в том, что если власти княжества начнут преследования, то они сразу же снова поднимут восстание, а те деревни, которые будут колебаться, тут же сожгут. Такое положение заставило власти повременить с преследованием предводителей восстания. В тот счастливый для них период молодые ребята не только ели и пили награбленное, но, похоже, и соблазняли деревенских девушек и женщин. А может быть, и наоборот, — девушки и женщины сами соблазняли парней! (Ребята громко засмеялись и этой грубой шутке.) Для деревни восстание было смутным временем, когда молодежь, вооружившись и захватив власть, чинила произвол. Молодые головорезы зверски убивали каждого, кто пытался идти против них, а тех из девушек или женщин, которые противились их домогательствам, они просто насиловали. Крестьяне, вернувшиеся к мирной жизни, попали под иго жестоких властителей. И поэтому, когда прибыл княжеский соглядатай, их отношения с жителями деревни были уже безнадежно испорчены, и они оказались в изоляции. В конце концов, запершись в амбаре, молодежь пыталась сопротивляться, но жители деревни предали их — ни один не сдержал обещания и не помог им…
Среди сидевших вокруг очага прокатился ропот возмущения. Чувствовалось, что эти ребята неправдоподобно просто и естественно слили себя с молодежью, восставшей в 1860 году. Видимо, Такаси удалось хитро повернуть: руководителем восстания он представил не одного брата прадеда, а всю молодежь нашей деревни. Погревшись немного у плиты, я пошел в кладовую и там на длинной горизонтальной доске, утыканной большими деревянными крючьями, на которые раньше вешали зайцев и другую живность, увидел шесть фазанов. В нашем доме это было самое холодное место. В разгар лета кошки обычно спали прямо под крюками. Такаси старается во всем, до мелочей, соблюдать обычай тех времен, когда мужчины в нашей семье во всем следовали старинным традициям. Даже способ, каким фазаны, перевязанные соломенной веревкой, были подвешены за шеи, представлял собой точную копию того, каким пользовались дед и отец. В зад выпотрошенных фазанов даже воткнуты пучки морской капусты. Такаси уже не застал того времени, когда род Нэдокоро вел по-настоящему полнокровную жизнь, и поэтому теперь старался все тщательно выведать, чтобы вернуться к истокам жизни своего рода и повторить ее снова, во всем.
