Но ведь раз общество так настойчиво стремится спрятать концы своих линий, значит, у него есть и в этом какая-нибудь цель, значит, ему полезно скрыть во всех своих институтах мысль о полезности. Не станет же оно зря тратить такую массу энергии понапрасну! Зачем ему продолжать полезную линию даже и тогда, когда она заведомо бесполезна? Нет ли ему какой-нибудь пользы в том, что оно поддерживает эти бесполезности?
III
Общество, как и все другое, создано по единственному мотиву и с единственной целью — победы в борьбе за существование. Как и когда оно создалось, сейчас я не затрагиваю. Для меня интересно то, что человек, выбрав общество своим орудием, своей защитой, доверился ему и, переставши употреблять энергию на борьбу, стал тратить ее на защиту этой своей защиты. Общество только тогда могло бы успешно существовать, если бы борьба его членов была доведена до минимума. И вот человек принужден отречься от этого единственного источника своего совершенства — борьбы. «Пусть я не буду совершен, я все же одержу победу, если общество одержит ее», — вот что говорит Личность и, чуя свою выгоду, беспрекословно исполняет все требования общества. Каждое действие индивидуума идет на потребу этого благодетеля — тирана. Даже самые возмущения личности против общества, все эти Ницше, Ибсены, Горькие, эти крики: блажен, кто стоит одиноко, — все это тоже полезно ему, ибо, раскачивая все буржуазные основы, идеи эти проводят в жизнь другой класс, более полезный, более пригодный для будущих условий производства, более нужный обществу в его дальнейших модификациях, и, право, иной раз, когда я слышу все эти протесты личности против общественного рабства, мне чудится, что оно, это хитрое общество, ухмыляется и говорит расходившемуся сверхчеловеку: «Ругай меня, голубчик, сколько влезет. Плюй на меня, сколько угодно, этим ты куешь новые цепи на новых моих рабов». На каждое проявление личности общество наложило свою тяжелую лапу, и все, что ни делает личность, все это нужно не для нее самой, а для общества. Ну а если б она не делала этого? Она погибла бы. Значит, она делает это не для общества, а для самой себя.
Вот дилемма…
Человек — раб, пешка, ничтожество… Своего собственного у него нет ничего. Им ворочает что-то чужое, постороннее, что-то такое, к чему человек с первого взгляду и не имеет никакого отношения. Свободы воли, что бы там ни говорил Гегель, у человека нет ни на грош. Он весь в тисках необходимости. Но дивная иллюзия свободно у него проявляется при каждом его поступке… «Я хочу сделать это — и делаю», — говорит человек… — Так-то оно так, да почему ты захотел этого? Каждое желание твое, — оно подсказано кем-то другим, оно кому-то другому нужно, — а ты лично здесь совершенно ни при чем.
Спиноза говорит, что человек похож на ребенка, который думает, будто он свободно хочет той кашки, которая составляет его необходимость…
Мужчина думает, что он, по своему собственному вкусу, отдает предпочтение такой-то женщине, а на самом-то деле — какое-то постороннее начало ради собственной пользы заставило его предпочитать то, а не другое… Выходит, что мы рабы и больше ничего. Обманутые.
Вся эта ложь нужна для общества. Но ведь будем и то в виду иметь, что, обманывая нас, оно для нас старается, нас тем путем защищает… Так что быть обманутым нам прямой расчет… Нам прямо выгодно думать, что мы сами для себя все это делаем, что это личное наше хотение заставляет нас делать так, а не этак. Нам самим полезно не замечать истинной цели вещей, полезно считать их самих для себя, полезно предполагать, что каждая линия пошла, куда захотела, а не направилась рабски покорная к поставленной впереди ее точке.
Повторяю, обществу, которое нас защищает, нужен со стороны личности такой взгляд на вещи, будто она все приказания его по своей воле исполняет. Обществу выгодно обмануть личность, значит, личности выгодно быть обманутой. Как же легче всего обмануть? Как удобнее скрыть истинную цель своего требования? Сделать так, чтобы личность пошла по тому же пути дальше цели, чтобы она на средства посмотрела как на цель, чтобы она сочла каждый путь к этой цели самодовлеющим, нужным для самого себя.
Абсолютная истина… абсолютное добро… абсолютная красота… абсолютная справедливость… — какие все это полезные, нужные ошибки…
Сколько было криков: «Считать справедливость созданною для справедливости — это не только ошибочно, но и вредно».
«Искусство для искусства — что может быть вреднее этого!»
Как третировали тех, кто в «годину воспевал ласки милой» и, живя для «сладких звуков»[17], совершенно не интересовался целью этих звуков, применением их, кого интересовала только форма, а не содержание… К ним относились с «честным» негодованием, смотрели на них, как на общественных паразитов, и вот теперь оказывается, что эти бесполезные, ненужные и даже вредные идеи — необыкновенно полезны, что, не будь их, этих идей, переступивших точку, люди ни за что не дошли бы до нее, они остановились бы на половине пути, и человечество погибло бы, лишенное благодеяний, общественной защиты…
IV
Бездушное, математически строгое, стоящее вне нас общество не имеет другой цели, как существовать… Вступая в новые и новые условия бытия, оно должно постоянно применяться к ним, и вследствие этого то, что вчера считалось вредным и бесполезным, становится сегодня необходимейшей и полезнейшей вещью… Собственно говоря, важно и необходимо для него всегда было одно — высота его производительности, — да производительность-то эта самая от многих причин зависит… Так вот эти-то причины и нужно изменить… Вопрос о том, как это сделать, мы сейчас оставим, а обратим внимание вот на что… Все полезности общество преподносит нам не в голом виде, а принарядивши немного… «Вот это наука, вот это искусство, а это нравственность»…
Личность верит обществу вполне. Она с благоговением смотрит на эти полезные для ее тирана вещи и, не видя их цели, считает их самодовлеющими, борется из-за них, гибнет и, принося все в жертву этим своим богам, не подозревает, что жертвы эти пожирает какое-то там общество. А оно, холодное и равнодушное, выдвигая все новые и новые силы, опять притягивает к ним бедных людишек — и опять начинается старая история…
Вот патриот, который идет на смерть ради любимой отчизны… Вот девушка, бросившаяся из окна, чтобы не достаться нелюбимому… Вот Сократ, выпивающий яд, лишь бы не пойти против абсолютной справедливости…
Какое все это непонимание цели и как это непонимание нужно, полезно, выгодно!.. И когда подумаешь, что ни одна из этих жертв не была бы принесена, если бы не вера в «самодовление» каждого проявления нашей общественности, — только тогда поймешь все значение, всю цену этой веры[18].
V
Читатель недоволен. Он говорит: «Начал разбирать современные книги об искусстве, а залез Бог знает куда».
Вы напрасно сердитесь, милостивый государь. Все это я говорил для того, чтобы доказать:
1) Что г. Шейнис не прав, порицая художников, интересующихся только формой. Как и всякое самодовлеющее направление, исключительная забота о форме, несомненно, полезна и выгодна каждому из нас. Не веря в самоцельность этого пути, личность не могла бы так бескорыстно служить «святому искусству», вкладывать в него всю душу, почитать его господином, его — свое орудие, свое средство, она не могла бы молиться на него, страдать за него, предпочитать ему все блага жизни…
2) Что г.г. Репин и Боборыкин ошибаются, так жестоко обращаясь с утилитарным искусством, которое все, во всех формах и направлениях, выросло и воспиталось на самой утилитарной, самой низменной почве и которое — куда бы ни возносились господа чистые эстетики — помогает обществу наилучшим образом производить пищу, одежду и жилье… И больше ничего, если нам этого мало.
3) Что г. Ф. Батюшков сугубо не прав, объясняя данное культурное явление человеческими духовными стремлениями: стремления зависят от «культурного явления», а не наоборот. Это раз. А во-вторых, что такое духовное стремление, как не маска для телесных потребностей, маска, которую лицемерное общество надевает искренней простоволосой личности? А по маске судить о выражении лица — не годится.
Вот и все.
В течение жизни Корнея Чуковского и в его посмертной литературной судьбе история первого выступления в печати осталась, образно говоря, непроявленной. Тем не менее и в текстах самого писателя, и в литературе о нем существенные описания этого сюжета сохранились. Наиболее обстоятельным (и единственным при жизни!) разбором «философического дебюта» следует считать несколько страниц в — опять же единственной — биографической «Книге о Корнее Чуковском» (М., «Советский писатель», 1966), написанной литературоведом и критиком Мироном Петровским. В анализе статьи биографу Чуковского, разумеется, приходилось оглядываться на господствующую идеологию, что не помешало ему достаточно подробно рассказать о ее содержании и привести обширные цитаты. «[Чуковский] не знает, — заканчивал свои размышления М. Петровский, — какое место в этих работах (будущих критических статьях Чуковского. — П. К.) займет появившийся в его первой статье образ маски, той самой, при помощи которой лицемерное общество скрывает истинную сущность вещей и понятий и по которой не годится судить о выражении лица».
