— А он в ночную смену.
— А сын?
— Он в комнате, спит уже. Я дверь кухонную плотно закрыла, подоткнула снизу, не пройдет.
— Ты — дура! Быстро закрой, взорваться же может! Дура ты ебаная, блядь! — заорал он, не думая о правилах разговора с самоубийцами.
— Не взорвется… Ну и взорвется… — сказала она сонным голосом.
— Все, я звоню в милицию, в газовую службу и в психушку! Хочешь в психушку?
— А ты адреса моего не знаешь, — лениво засмеялась она. — Куда они поедут? Так много машин, и все — в никуда…
Он кинулся в тумбочку к заведующей, где были переписаны адреса и телефоны сотрудников. Ее адреса там не было.
— Да тебя по телефону вычислят! — крикнул он в трубку. — Быстро закрыла, потом сама жалеть будешь! Сына ты все равно не сожжешь — за это в аду будешь гореть!
— Я закрою, — сказала она. — А ты будешь со мной? Один раз. Одного раза тебе жалко?
— Ничего мне не жалко, ты закрывай, завтра разберемся…
— Обещай…
Голос ее становился все спокойнее.
— Обещаю, обещаю, — закричал он, не думая, потому что голос ее был уже не совсем живой. — Я выебу тебя, как сидорову козу, я тебя расчленю, я тебя распашу и засею, блядь такая!
— Закрываю… — сказала она. — Не веришь, позвони мне через пять минут. Нет, я сама перезвоню. Сейчас проветрю только…
Он ждал ее звонка, куря одну за другой. Но что делать, если все обойдется? А может, позвонить в милицию, все-таки? И сдать ее в психушку? Нет, она же не полная дура, это обыкновенный шантаж. Завтра отказаться, сказать, что признание было выбито силой. А вдруг она опять, но по-настоящему?
Она позвонила через полчаса и сказала:
— Прогулялась, продышалась, голова болит. Спать пойду. Целую тебя, мой Аполлон…
Ему уже не работалось. Он так и уснул, думая, как теперь выкручиваться. Сдержать слово он не сможет, это ясно, — у него просто ничего не получится. Да что за хуйня, в самом деле?! — думал он, ворочаясь. — Что за насилие? Я никаких поводов не давал, просто относился благожелательно и все! И все! Никаких! Будь, что будет!..
Ему приснился Остап, бегающий по бесконечному ночному стационару от мадам Грицацуевой.
На следующий день она пришла к нему в кабинет.
— Ладно, — сказала она, целуя его в щеку. — Не загоняйся, я тебя просто помучила немножко. Ничего не надо. Но ты разрешишь мне тебя гладить иногда? Вот так… — она опустила руку. — И есть же еще другие способы. Посмотри на мой рот…
Он пожал плечами и вздохнул, глядя в потолок.
Автор тактично отвернулся и подумал: пора вспомнить про более оригинальные препоны, встающие на пути здоровой похоти, чем вкус и цвет…
СООТНОШЕНИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЕЙ
Коллектив стационара продолжал менять лицо. Невропатолог Л. и мануальный терапевт отправились торговать медоборудованием. На место заведующей пришла девочка после мединститута. Высокая, луноликая башкирочка из глубинки, в столице она жила в общежитии. Если вспомнить изыскания башкирских самодеятельных академиков, считающих, что Белокатайский район происходит от Китая, — вернее, что один из башкир правил в свое время Поднебесной, то становится понятным, почему новая заведующая была так похожа на китаянку.
Сразу по ее приходе за ней начал ухаживать молодой проктолог из поликлиники. Ухаживать не то чтобы в полную силу, — приходил, сидел, вздыхая и не зная о чем говорить. Безуспешно приглашал в кино. Массажисты шутили над профессией ухажера даже в присутствии новой заведующей.
— Смотрите, осторожнее с ним, — говорил массажист Х. — Его профессиональные навыки могут увести его в другую сторону.
Она смеялась, и это нравилось массажисту Х. Он начал приближаться. Иногда в разгар рабочего дня, входя в ее кабинет, говорил:
— Пора делать производственную гимнастику. Делать ее, как мы знаем, лень, значит, заменим легкой разминкой.
И, встав сзади, накладывал руки на ее плечи.
Она не сопротивлялась, когда он, закрыв дверь на ключ, приспускал халат на ее плечах. Она не сопротивлялась, когда он распрямлял ее плечи, притягивая спиной к себе. Только говорила:
— Вы мне спину не сломайте этим… валиком.
Потом был нормальный массаж на кушетке, где она разрешала некоторые манипуляции, обязательно замечая:
— А кто-то просто массаж обещал…
И был Новый год, когда они танцевали в полумраке, вдалеке от общего стола, и она закинула руки за голову, и его руки, конечно, скользнули под ее блузку и легко поднявшись по тонким бокам, к подмышкам, а потом чуть вниз, коснулись ее ничем не защищенных маленьких девичьих… Они танцевали, и от ее запаха у него кружилась голова, и он, не стесняясь, прижимался к ее бедру, и она не отстранялась.
А может, время было такое? — думает автор. Комета ударилась в Юпитер, и равновесие в солнечной системе пошатнулось. Но как узнать, творилось ли то же самое в других населенных местах, если даже в соседней кабинке все было намного спокойнее? Сейчас в ней вообще пусто. А вот в кабинке массажиста Х. сидят на кушетке двое сбежавших с праздника. Она говорит ему:
— Ну и что вы хотели показать мне здесь? Надеюсь, не что-то непристойное?
— Я хочу подарить вам свою маленькую книжку — вот. Четыре рассказа, издана при Альманахе "Вечерки". Чтобы понять меня, нужно ее прочитать.
— Я обязательно прочитаю, — говорит она, листая книжку, когда его губы едва трогают ее шею. Она пьяна. Когда шторка откидывается и в кабинку со словами: "Ты здесь?", заглядывает массажист У., она с расстегнутой на груди пуговкой падает навзничь на кушетку и делает вид, что читает, закрываясь от массажиста У. книжкой. Пьяный У. откровенно озирает ее бесстыдную позу, и, пользуясь тем, что она закрылась книжкой, высовывает язык и трепещет им как змей, целясь ей меж сжатых ног. Двумя руками показывает массажисту Х., что с ней нужно сделать и уходит. Массажист приподнимает ее блузку на животе и целует ее пупок. Тяжело дыша, она продолжает чтение.
Праздник начинает выдыхаться. Семейные уже разошлись по домам.
Все холостые остаются на ночь и ближе к утру разбредаются по палатам. Он приходит в ординаторскую, где она лежит на диване, укрывшись одеялом. Свет погашен, на столе горит свечка. Она уже протрезвела.
— Между прочим, я сегодня на дежурстве, и ночью это мое место, — говорит он.
— Садитесь в кресло, — говорит она. — Будем разговаривать. Рассказывайте о себе. Спать неохота.
— Что рассказывать? — говорит он. — Слова сейчас какие-то мятые выходят. Давайте, я вам массажик расслабляющий, сразу уснете…
Он садится с нею рядом, он берет ее за плечи… Нет, так неудобно, давайте я просто лягу рядом и буду поглаживать. Вот так, да. Снимем блузку, ляжем на животик… Вот какая девочка, вот она закрывает глазки, она полностью расслаблена, все внимание на мои руки…
Он целует ее спину, лежа рядом. Он поворачивает ее к себе лицом, он трогает языком ее соски, рука его где-то очень далеко, уже под резинкой колготок, но пальцы еще просят разрешения.
— Ммм, — говорит она, убирая его руку. — Там нельзя…
— Понятно, — говорит он. — Критические дни?
— Нет, — говорит она, застегиваясь. — И вообще, вы как змей, — опомнишься, а уже… Ужас. Идите, я спать буду. Расслабилась, однако…
Он бьет себя по лбу:
— Как я сразу не понял! Вы — девственница?
— А если и так, то что?
— Ничего. Просто у меня принцип… Я бы к вам и не приставал. Интересно, как это я ошибся…
И он уходит, пожелав спокойной ночи. Закрыв дверь, улыбается, и идет по коридору в свой кабинет на кушетку.
Заканчивались новогодние каникулы. Завтра — первый рабочий день нового года. Сторож Х., почистив дорожку перед стационаром, поднялся на второй этаж, разделся в своем кабинете, прошел в ординаторскую, заварил чай, согрелся им и сел к столу.
Наступала ночь, окна морозно сверкали, в кабинете было тепло, светила настольная лампа — вечная спутница его вдохновения. И самое главное — в тетради, лежащей перед ним на столе, рождалось очередное чудо. Нет, таких эпитетов к литературе он применить не мог. Ни к чьей, тем более к своей, — невозможно искренне радоваться собственному тексту. На то он и собственный, что не бывает неожиданностью, — он весь содержится в авторе, и его всего лишь нужно выложить на бумагу — удачно или не очень.
Но сейчас автор занимался другим.
Сторож Х. писал физику. Свою любимую физику, которая спустя двадцать лет занятий ею, наконец, начала приносить не обрывки, а настоящие, чередой идущие результаты. Только вчера он вывел, почему возникает дифракция материальных частиц, — получившаяся формула сразу объяснила опыт рассеяния пучка электронов на кристалле не с позиций волны вероятности. Вчера он в который раз почувствовал, насколько страшно и прекрасно ощущение открытия, — и привыкнуть было невозможно. Самое чудесное было в том, что это не твои слова, — это формула, слово Творца, которое ты — ничтожное существо, взятое в бесконечной отрицательной степени, с горсткой нервных клеток в первом позвонке — ты вывел и расшифровал! Ликование в этот момент не сравнить ни с каким жалким удовлетворением от искусства — это все равно, что сопоставить взрыв сверхновой и хлопок в ладоши…
