И мне поведал черный кот,
Что буду я судьбой наказан
И труп живой в меня войдет.
Идут года, а мне все хуже,
Давно издох мой черный кот,
Мои глаза наводят ужас,
Змеится злобой мертвый рот.
И думал я большую думу:
Уйти от мира вниз, во ад,
Чтоб встретить там родную душу
И жить с чудовищами в лад.
Но снова был я опозорен —
Бежали бесы от меня,
Сам сатана с тяжелым стоном
Сказал: «Мне жутко за тебя».
Куда идти? И где скитаться?
Где усмирить свою главу?!
Успел я с мыслями собраться,
Как вижу старца наяву.
И мне поведал старый дьявол,
Что есть под адом тьма одна
И в этой тьме найду я славу,
Страшнее ада та страна.
И я пустился в путь бездонный,
Чтоб обрести в душе покой.
Прощайте люди, черти, гномы,
От вас я взят своей судьбой.
Митя только головой покачал в ответ на такую поэзию и сказал, что стихи хорошие, но к Станиславу тут далеко не все имеет отношение. Михайловна же тупо твердила, что во всем этом стихотворении только одна правда, что есть на свете нечто гораздо страшнее ада.
Непредсказуемый Влад чрезвычайно удивился такой прозорливости невзрачной и пугливой деревенской старушки.
Он так удивился, что решил на все махнуть рукой. Закаты в этой местности бывали особенно глубокими, затягивающими в себя. Митя мог непрерывно глядеть на такой закат. Сердобольная Михайловна одергивала его за это. Две курицы в этом бедном дворике были вообще похожи по поведению скорее на собак, чем на кур.
Влад, конечно, любил хаос, но неподвижные глаза Станислава возбуждали его ум в нехорошую сторону. Он сам, в сущности, был уже не прочь съесть Станислава. Поэтому звонок по мобильной связи от Волкова раздался вовремя.
Руканов помнил, конечно, наказ шефа: «попробовать Станислава», и он, естественно, знал, что это значит. Нужно было этого парня испытать… О дальнейшем Руканов ничего не знал. Но испытание ничего не дало, и только Влад хотел сообщить об этом Волкову, как тот потребовал срочного возвращения Рукано-ва в Москву.
«Ты Таню Соснову из наших знаешь, конечно, — раздавался суровый голос Волкова. — Так вот, она такое натворила, хорошо еще, что на кладбище… Совсем отбилась от рук девка. А ведь талантлива, ничего не скажешь. Приезжай срочно. Надо. Твоя помощь нужна».
Пришлось расставаться с Тиховом. «Хорошо еще, Лев сюда не дополз, да нет, этот не доползет, застрянет, — подумал Влад. — Не нашенский он непредсказуемый».
И Руканов покинул Тихово. В деревне стало еще тише.
Правда, Михайловна обрадовалась исчезновению Руканова и за краюхой черного хлеба так говорила Мите:
— Не наш он, не наш, Митя. Он наполовину добрый, наполовину злой.
— А на третью половину, которая не существует? — перебил ее Митя.
— А на третью половину, — не смутилась Михайловна, — он непонятный, но наглый. Наглость в нем, Митя, есть, это точно. А я наглых не люблю. Кто смирный, тот и к небесам ближе. Ты посмотри на Стасика: ведь смирен он, ох как смирен…
Дни пошли в деревне не просто тихие, но до безумия тихие. Этот элемент безумия в полной тишине Михайловна хорошо чувствовала и потому ворочалась по ночам на скудной кровати. Тишина эта, длившаяся и длившаяся, напугала даже собачьих кур и кошек, не то что людей.
Соседка Михайловны ждала конца мира. Но ее кот не соглашался с этим.
Митя хоть и любил народ, но не до беспредела. Глаз его грустнел при взгляде на Станислава.
Станислав же, наоборот, вовсе не грустил. Отъезда Руканова он даже не заметил. Все шло своим чередом в этом доме, и казалось, ничто не нарушает черед. Михайловна, после ухода Влада, усиленно подкармливала домового, чтоб успокоить хозяйство. И внутри дома действительно становилось тише и домовитей.
Солнце на этот раз вставало нехотя, словно устало существовать. Но может быть, это только казалось. Утро становилось восхитительно нежным и в то же время далеким от происходящего на земле. Лес вдали замер в ожидании дневного покоя. Вода в речке блестела, словно плакала от нечеловеческого блаженства.
Проснувшись, Стасик вышел один за пределы деревушки. Ошеломленно и даже с испугом он почувствовал, что с ним происходит что-то радикальное и страшное. Но страшное в обратном смысле. Та необъяснимая, скрытая сила, которая увела его из дома, владела им все это время и выкинула его из мира, медленно, даже с легким смешком стала отпускать его. Отпускать так же внезапно и без всяких объяснений, как и овладела им когда-то. Никакого мотива, никакого следа, никакого контакта. Просто взяла, как мышь, пронесла и оставила в покое так же безучастно, как и взяла. Вот тебе и бессмертная душа.
Стасик, когда осознал это, остановился как вкопанный. Впереди было то же восходящее солнце и бесконечный лес. Но он сразу ощутил, что медленно наступает освобождение, что даже сердце бьется по-иному и чудовищный груз, невидимый и невесомый, сходит с него. Перемена была незримая, но глобальная: никто и ничто его уже никуда не вел. Он стал свободным.
Однако прежнее состояние сознания еще оставалось. Мир, как и раньше, казался чужим и неузнаваемым, а прошлая жизнь, до ухода от Аллы, виделась как нелепое и легкое сновидение. Но самое жуткое и непонятное было снято. Он был волен даже покончить самоубийством. Но это ему и в голову не пришло. Собственно, за это время он забыл, что такое смерть. «До» и «после» смерти — слились для него в одно.
Постояв в остолбенении некоторое время, Станислав кивнул головой птицам, летящим над ним, и отправился обратно, в избенку.
Прошло несколько дней. Мир оставался чужим. Но Станислав стал более словоохотливым. Это заметили и Митя, и Михайловна.
Одним утром в дверь домика постучали. Станислав открыл. Перед ним стояла Алла, его жена.
Перемену, происшедшую со Станиславом, первой зафиксировала мощная ясновидящая, из круга самого Антона Дальниева, Друга Ростислава. Она тут же сообщила Дальниеву, что покров непознаваемой тьмы сброшен и объект стал доступен, наблюдаем. Увидела она на дорожном указателе название деревни и другие координаты. Сразу же это громовое, разрывающее душу известие было передано Алле и Лене с Сергеем. Решили немедленно собраться в путь, для верности несколько человек. Но пока собирались, Алла не выдержала и, все бросив, приехала одна первая.
Перед Станиславом стояла Алла, его жена. Станислав широко посмотрел ей в глаза.
— Митя, это к тебе, — громко сказал он, повернув голову в глубь дома.
Алла заплакала. И послушно пошла внутрь. Но внутри никого не было. Митя и Михайловна куда-то ушли спозаранку. Они остались вдвоем в полутемной горнице.
Наконец Алла собралась с духом:
— Ты не узнаешь меня, Станислав? Ведь я люблю тебя. Разве можно не узнавать тех, кто тебя любил и любит.
Она по-прежнему плакала. Станислав растерялся. «Почему она плачет? — думал он. — Как неудобно. Кто она?»
Алла присела у стола.
Станислав в недоумении ходил по комнате.
— Не плачьте. Я, я…
И вдруг он пристально посмотрел на Аллу. Его лицо залихорадило.
— Теперь я знаю, знаю, — быстро заговорил он. — Вы Женя, Женя, Евгения… Только как вы явились сюда… Боже мой, я помню…
Алла с ужасом уставилась на него. Она пыталась угадать в нем прежние черты, да черты были прежние, но внутренний дух лица изменился: возможно, это был уже не Стасик… Нет, нет, это все-таки он, ее муж, ее любимый, с кем она разделяла и душу и тело и кого она возлюбила еще больше после того, как он исчез и, может быть, умер.
— Я не Женя, — пролепетала она. — Милый, я твоя жена. Меня зовут Алла.
— Нет, нет… Вы — Женя… Только вы из моих снов, но эти сны как явь — я видел вас много раз там, в этом другом мире. И я знаю, вы — мой друг.
Он сел около нее, рядом на стул.
— Да, конечно, я твой друг тоже, Станислав, — сквозь слезы проговорила Алла.
Станислав отпрянул.
— Но вы были там. Почему же вы здесь?
— Не знаю.
— Но там вы не были человеком. Только лицо то же, что и сейчас.
Алла не смогла больше такого терпеть. Собрав всю волю, она сказала:
— Стасик, родной, все будет в порядке. Мы поедем в Москву, и ты будешь тем, кем был. Нам помогут.
— Зачем ехать? Ты, Женя, мой друг, но ты — другая, чем я. Ты была только похожа на людей, а я принадлежу к людям. Куда же мы можем уехать? К тебе туда или ко мне?
Аллу охватила дикая, захлестнувшая все ее существо жалость к Станиславу. Она встала со стула и чуть не упала. Опустилась перед ним на колени, протянула к нему руки.
— Стасик, Стасик… Вспомни нашу квартиру, Москву, Андрея, Лену… Ты жил тогда другой жизнью, чем сейчас. Сейчас ты живешь совсем иной, не похожей на прежнюю жизнью. Но та жизнь была твоя, ты был там хозяин, она реальней, она вернется, потому что я люблю тебя.
— Любишь? — губы Станислава вздрогнули, но глаза оставались безумно далекими, в них не было ни тени любви или ненависти.
