— В общем… об этом трудно говорить… но мы с отцом… решили развестись.
58 Воспоминание о фильме «Крестный отец» (1972)
Фрэнсис Форд Коппола мог бы снять фильм о том, как он снимал «Крестного отца». И это была бы такая же мощная по силе воздействия лента, как сам фильм. Продюсеры сделали все возможное, чтобы отстранить его от съемок, потому что им показалось, будто этот режиссер им не подходит. То же касалось Аль Пачино, неизвестного в ту пору актера, которого привел Коппола. Удивительней всего, что режиссеру удалось продвинуть своего ставленника, равно как и свою концепцию фильма.
С Марлоном Брандо, получившим впоследствии «Оскара» за роль Дона Корлеоне, тоже не обошлось без проблем. Продюсеры и его не хотели брать. У него была репутация неуправляемого, и страховка его стоила баснословных денег. Коппола не сдавался; тогда продюсеры потребовали кинопроб. «Как! Да вы с ума сошли! Заставить Брандо пробоваться? Это же величайший из ныне живущих актеров/» У Копполы, не было выбора. Но как объявить это Брандо? Если сказать правду, тот уйдет и больше не вернется. Коппола решил схитрить: будто бы Брандо нужен ему для репетиции света. Поверил ли актер, — это вопрос, но так или иначе, именно в тот день он нашел элемент, который прославил его в роли Дона Корлеоне. Вдруг, посреди съемки, Брандо ушел с площадки и стал рыться у себя в сумке. Когда он вернулся, за щеками у него лежали ватные тампоны. Это изменило все: его лицо, манеру говорить, весь облик. Коппола никогда не забудет этот потрясающий момент — образ, который он вынашивал много лет, персонаж, придуманный Марио Пьюзо, ожил. Фантазия обрела жизнь.
59
Через некоторое время мама спросила:
— А что же вы? Какую новость вы хотели нам сообщить?
Мы сказали: нет, нет, ничего мы сообщать не собирались. Не говорить же им о помолвке в тот момент, когда они вывалили на нас известие о разводе. Оно подействовало на нас отрезвляюще. Мы пришли к ним счастливые, полные радужных планов, гордые будущими клятвами в вечной любви, — и попали на агонию их брака. Может, стоило увидеть в этом предзнаменование? Неужели родители вечно будут отравлять мне счастливые моменты жизни? Обед прошел в тяжелом оцепенении, мы почти стыдились своей радости, которую нам приходилось скрывать. Отец сказал:
— Все же удивительно, что ты позвонил вчера и сказал, что вы зайдете. Будто знал.
— Да, нас это и вправду удивило, — подхватила мама. — Мы думали, как тебе сообщить, и решили, что лучше сделать это лично, чем по телефону.
— …
— Что-то не так? — поинтересовалась она, обеспокоенная моим молчанием.
— Да нет… Просто я удивлен, вот и все. Я думал, что у вас столько испытаний позади, что вы теперь начнете новую жизнь.
— Твоя мать действительно начала новую жизнь, — неожиданно перешел в наступление отец.
— Послушай, не начинай все сначала!
— А ты им скажи! Скажи все как есть!
— Что ты должна нам сказать?
— Да нечего говорить. Просто в моей жизни появился человек. Так бывает. Я познакомилась с ним в клинике. Он преподаватель немецкого. Работал в школе на окраине, не выдержал, у него случилась депрессия. Сейчас ему лучше. Мне кажется, мы очень друг другу помогли. Он такой…
— Ну хватит уже! — перебил отец. — Скажи лучше, сколько ему лет.
— …
— Да столько же, сколько тебе! Он твой ровесник! Желторотый учителишка! — заорал отец, выпучив глаза.
— Ма, это правда? Он правда мой ровесник?
— Правда. Мне кажется, он даже чуть моложе… Но какое значение имеет возраст? Рядом с ним я дышать начинаю, я разговариваю, я живу. Я больше не могла жить с твоим отцом. С ним мир какой-то… тесный. Ничего не происходит спонтанно. Куда-то сходить — целая проблема, он сто лет готовится, зреет.
— Да уж не в пример тебе! Тебе и двух секунд хватает — схватилась, понеслась! Две секунды — это еще много.
— Ты просто хам!
— А ты пошлячка!
— Как же ты любишь сам себя, тебе ни до кого нет дела!
— А тебе есть? Кукла надутая!
— А ты вонючка! Отвратительная вонючка!
— Сразу видно, что с ребенком связалась. Детсадовская лексика! Педофилка несчастная!
— Импотент!
— Фригидная!
— Да как с тобой не быть фригидной? С тобой и нимфоманка зачахнет!
— Ну это уж совсем гнусно! Как базарная баба!
— Ах, ну да, мы же теперь в высоких сферах парим! Мы Ан-то-ни-о-ни смотрим! Да что ты в нем понимаешь? Кишка у тебя тонка! Индюк напыщенный! С тобой минуту достаточно поговорить, чтобы убедиться, что ты ни черта в этом не смыслишь. «Приключение» он смотрел!
— Это я-то ничего не смыслю? У меня кишка тонка для «Приключения»? У меня-а-а?!
На этом месте мы ретировались. Продолжение сцены, принявшей оборот кинодиспута, происходило без нас. Родители, ослепленные взаимной ненавистью, даже не пытались нас удержать. Мы молча дошли до станции. Выходные оказались похожи на русские горки: сначала резко вверх (наши романтические устремления и возлияния), потом стремительно вниз, в мрачную, отрезвляющую реальность.
— Вот, значит, что такое супружеская жизнь, — прошептала Луиза.
— Я тебя умоляю! Не бери в голову. Просто родители никогда друг друга не любили. Я не являюсь плодом счастливой любви. Я плод мимолетного затмения.
— Какого еще затмения?
— Их совместная жизнь — затмение. Я все детство наблюдал их изумление, оттого что они вместе. Отец никак не мог прийти в себя оттого, что женился на маме. И мама тоже. Само собой, немножко в другом ключе. Отец не ожидал, что мама согласится за него выйти. А мама так и не перестала сокрушаться, что ее угораздило выйти за папу.
— По-моему, ты ошибаешься. Я мало их знаю, но мне кажется, они друг друга любили. Более того, по-моему, это у них игра такая — друг перед другом характер показывать. Они все еще любят друг друга.
— Все может быть. Может, они и в самом деле сгорали от страсти, пока я спал или когда сбагривали меня на каникулы в летний лагерь.
— Ну уж твой отец — это совершенно очевидно — продолжает любить маму.
— Если только это любовь. На самом деле он страшно боится одиночества. А тут еще этот герой-любовник… Ничего себе, моложе меня.
— Да, это, пожалуй, малоприятно.
— Подумать только, он — с моей матерью… У него ведь тоже, наверно, мать ее возраста. Как это все странно!
— Ты знаешь, чтобы быть преподавателем немецкого, надо быть немножко странным, — заявила Луиза, пытаясь меня развеселить (она знала о моей почти эротической тяге к этому языку).
После сцены между моими родителями мы с Луизой долго разговаривали. Это, удивительным образом, пошло нам на пользу. Мы обсудили, как представляем себе совместное существование, любовь, жизнь вообще. Может, это было даже нужно, чтобы сделать прочнее наш союз? Значит, оказаться свидетелем распада другой пары тоже может быть полезным? Безумие моих родителей, сначала повергшее нас в замешательство, в конце концов сплотило нас. Мы хотели пожениться — теперь мы были в этом абсолютно убеждены. Нас вдохновляла иллюзия, что мы продемонстрируем миру (а значит, и моим родителям) всепобеждающую силу любви. Удивительно, думаю я теперь, что эта иллюзия так живуча, хотя мы буквально шагаем по трупам наших прекрасных надежд.
Когда мы объявили о нашей помолвке отцу Луизы, все, наоборот, прошло замечательно, и это вернуло нам хорошее настроение. Он был совершенно счастлив. Радость его даже показалась мне чрезмерной. Он посмотрел мне в глаза и объявил: «Теперь ты мой сын». Ну ладно… сын так сын… к этому, правда, еще надо привыкнуть. Но меня взволновало, что этот человек, потерявший жену, утративший вкус к жизни, так радуется за нас. Он очень нежно относился к своей дочери. Сначала я был смущен его ко мне расположением, но потом меня до глубины души тронула его доброта. В годы моего трудного отрочества я часто мечтал иметь других родителей, которые бы меня любили и уважали, — и вот нашелся человек, в котором была отеческая готовность любить. Он пришел в восторг от того, что я занимаюсь гостиницей.
— А сколько у нее звезд? — спросил он.
— Две.
— Ну, если моя дочь будет с тобой, значит, их будет три.
Мне невероятно понравилась его фраза, и несколько месяцев подряд я называл Луизу «моя третья звезда».
Поженились мы в начале лета. Церемония была скромная, но радостная. Мои родители делали над собой нечеловеческие усилия, чтобы не испортить нам праздник, и даже преуспели в этом. Они старательно улыбались во весь рот, точно рекламировали зубную пасту. Мои лицейские товарищи, с которыми я, по правде говоря, мало общался в последнее время, пришли все до единого. Мне было приятно разделить с ними свое счастье и показать жену. Просто уму непостижимо: моя жена. Я был действительно счастлив; после стольких лет одиночества и бесцельного существования я вдруг обрел нечто вроде социального статуса. Как было сладостно прикоснуться к нормальной жизни! Луиза сказала «да», я сказал «да», мы поцеловались, и я подумал: этот поцелуй и есть тот роман, который я так и не написал.
