Мы нашли квартиру недалеко от гостиницы. Из суеверия комнату нашего будущего сына мы до поры до времени оставили пустой. Как-то утром в воскресенье Луиза проснулась со схватками. До срока оставалось еще три недели, но, подобно моим суперактивным сперматозоидам, мой сын стремился выскочить наружу раньше срока. Как пить дать, ему не терпелось поскорей встретиться с нами. Я вызвал такси, мы поехали в роддом. Шофер попался разговорчивый.
— От детей одни неприятности, скоро вы в этом сами убедитесь, — заверил он.
— Угу…
— Неблагодарные существа. Ты им все даешь, а они все принимают, будто так и надо. Особенно парни. Надеюсь, у вас девочка?
Луизе было больно, и она всецело сосредоточилась на том, что ей предстояло пережить. Я никогда не видел ее такой напряженной. Я держал ее за руку и оставил без внимания несуразные речи шофера. Мы доехали, Луизу забрали в отделение. Медсестра подтвердила начало родовой деятельности. Длилось все тем не менее страшно долго. Не знаю точно, сколько времени я там провел, но мне кажется, не меньше шестнадцати часов. В конце этого длинного тоннеля раздался крик: это наш сын возвестил о своем появлении на свет. Вместе с медсестрой я отправился его обмывать в другой кабинет, потом мы вернулись к молодой маме и положили младенца ей на грудь. Она выглядела подавленной.
— Все хорошо, любимая? — спросил я.
— Да-да… все хорошо.
— Ты какая-то грустная.
— Просто я очень устала.
— Ну да, конечно… Тебе надо отдохнуть.
Она положила ребенка в маленький контейнер рядом с собой и попросила:
— Ты можешь оставить меня на какое-то время одну?
— Ты не хочешь, чтобы я побыл с тобой? Вдруг тебе что-нибудь понадобится? Я могу устроиться на диванчике.
— Нет, лучше не надо. Я хочу побыть одна.
Я вышел из роддома обескураженный ее словами. Ни она, ни я не выразили ни малейшей радости. Но я должен был уважать желание моей жены. На ее лице я прочел не только усталость. Ведь даже если человек смертельно устал, ничто не мешает ему улыбнуться… Надо пережить эту ночь. Домой возвращаться не хотелось. Я пошел выпить пива в бистро напротив. Пролистал список телефонов, ища, кому бы позвонить, чтобы отпраздновать событие. Ведь так, вероятно, поступают все мужчины, только что ставшие отцами? Потом я понял, что хочу побыть один. Поведение Луизы умерило мои восторги. Я убеждал себя, что плохое настроение Луизы наверняка как-то связано с ее собственной матерью. Так я пытался заглушить страх перед будущим, которое открывалось впереди.
В последующие недели наша жизнь представляла собой русские горки. Мы жили в маниакально-депрессивном режиме. На следующий день Луиза встретила меня радостной улыбкой. Она вся светилась какой-то новой красотой. Велела мне взять ребенка на руки: посмотри, какой чудный, посмотри, какой сладкий. Младенец напустил на меня слюней, чем привел меня в восторг: это были самые замечательные слюни на свете. Я вошел в некий параллельный мир, где никогда не буду судить объективно об этом новом маленьком человечке.
— Ты сказал своим родителям, чтобы зашли?
— Нет еще… Я не знал, как ты себя чувствуешь. А вдруг тебе захочется побыть одной?
— Нет, на этот раз все в порядке. Скажи им, пусть приходят. Только не оба сразу. Папа выехал рано утром. Скоро уже приедет.
Родители явились по очереди. Все прошло благополучно и даже довольно весело. Каждый счел своим долгом рассказать какие-нибудь случаи из жизни, поделиться опытом. Несмотря на мои протесты, мама капнула шампанского на губы малыша.
— Ничего ему не будет, — убежденно заверила она, вызвав у меня некоторое раздражение.
Немного погодя, когда мой сын протрезвел, явился мой отец.
— А как зовут моего внука? — поинтересовался он.
— Э-э…
— Что?
— Мы еще не придумали…
Когда мы вечером остались одни, Луиза сказала:
— Надо решить, как мы его назовем.
Мы были застигнуты врасплох его неожиданным появлением на свет и не успели заготовить имя. Смешно. Родители и гости не знают, как называть ребенка, и говорят просто «ребенок». Так он и вошел в этот мир безымянным. Как роман без названия.
Я стал перебирать имена всех моих кумиров… Федор как Достоевский, Фрэнк как Заппа, Франсуа как Трюффо, Альбер как Коэн, Вуди как Ален, Игорь как Стравинский, Жерар как Депардье, Джон как Леннон, Мигель как Индурайн, Уэйн как Шортер, Виллем как Де Кунинг, Аби как Варбург, Ален как Сушон, Макс как Жакоб, Рюдигер как Фоглер, Милан как Кундера, Казимир как Малевич, Зинедин как Зидан, Витольд как Гомбрович, Сергей как Прокофьев, Клод как Соте, Артур как Шопенгауэр, Поль как Элюар, Василий как Кандинский, Филип как Рот, Пьер как Депрож, Бруно как Шульц, Мишель как Уэльбек, Чет как Бейкер и… и… Луиза прервала меня:
— Его будут звать Поль.
На том и порешили (это имя входило в мой список).
Так Поль начал свое существование в этом мире.
62 Воспоминание Уэйна Шортера
Великолепный саксофонист, участник легендарного квинтета Майлза Дэйвиса, Уэйн Шортер представляет невероятно изысканный джаз на лейбле Blue Note. В семидесятых годах вместе с другими звездами джаза он создает группу Weather Report. Музыканты много играют, гастролируют и однажды, летом 1996-го, оказываются в Ницце, куда должны прилететь жена и племянница Шортера. Только им не суждено было встретиться. Самолет компании TWA, которым они летели из Нью-Йорка в Париж, потерпел крушение. Узнав страшную новость, Уэйн Шортер не шелохнулся. Организаторы концерта решили отменить мероприятие, но Шортер сказал: «Лучше играть». Он вспоминал, что для него единственным выходом было немедленно спрятаться в музыку.
63
Первые дни оказались особенно трудными, ничего удивительного в этом нет. Поль был активным ребенком, спал плохо. Луиза довольно быстро отказалась от идеи кормить его грудью, уж очень это было муторно; мне кажется, ей это просто не нравилось. Ночью мы сменяли друг друга у кроватки сына. Я ходил кругами по комнате и читал ему вслух «Невыразимую легкость бытия» Кундеры. Результат был почти нулевой — не годился Кундера для ублаготворения младенцев. Попробовал Пруста — дело пошло на лад. Несколько страниц — и Поль засыпал, я клал его в люльку. Сколько-то часов тишины. Только поди засни, если знаешь, что скоро снова вставать. Бывало, только задремлешь — а Поль уж проснулся. Днем я так или иначе должен был работать, поэтому иногда я сбегал в мою литературную мастерскую вздремнуть немного посреди рабочего дня. В целом жизнь была вполне сносная.
Но Луизе этот период давался с трудом. Теперь, оглядываясь на то время, я могу сказать это с уверенностью. Но тогда я не очень понимал, что с ней происходит. Судя по всему, это было то, что называют «беби-блюз». Она чувствовала себя подавленной и в те редкие разы, когда нам случалось говорить на эту тему, жаловалась, что не может понять, почему ей временами так тошно.
— Что именно ты чувствуешь?
— Поль, конечно, замечательный, все прекрасно… но внутри меня какая-то сосущая пустота. У меня такое чувство, точно я проваливаюсь в яму.
— Наверно, это просто не твое. Тебе надо выйти на работу. Станет лучше…
Так я говорил, а сам думал, что от наших метаний лекарства нет. Она не знала, что с ней. Я знал еще меньше. Временами я смотрел на нее и чувствовал, что она становится недосягаемой. Но я слишком уставал, чтобы от этого страдать. Я жил проблемами одного дня и старался не задавать себе лишних вопросов. И потом, грех жаловаться, были в нашей жизни и светлые моменты, не только тревога и усталость. Ощущение подавленности мгновенно исчезало, когда мы брали Поля к себе в кровать. Он улыбался во весь рот, дарил нам свое тепло, свою беспомощность, свое доверие к настоящему. Тогда мы с Луизой целовались и говорили, что любим друг друга.
А потом снова ссорились. В отличие от Луизы, я плохо переносил ссоры, совсем не выдерживал криков и истерик. Она же иногда просто выплескивала на меня раздражение. Получив поток отрицательной энергии, я мог переживать часами, тогда как она мгновенно забывала, из-за чего сыр-бор. Я понимал, что всему причиной наш хронический недосып, но меня это все равно надолго выбивало из колеи. После размолвок трудно вернуть нежность. Мы мирились, целовались, но что-то сломанное уже было не восстановить. Наша любовь дала трещину, хотя, по идее, должна была бы с рождением ребенка окрепнуть.
Все более или менее наладилось, когда Луиза вышла на работу. Вернувшись к детям, она обрела былую жизнерадостность. Полю мы нашли очень толковую няньку, польку по происхождению. Я сказал Луизе: «Надеюсь, она не будет разбавлять смесь для кормления водкой». Конечно, это была не самая блестящая моя острота, но я рассчитывал хоть на какую-нибудь реакцию со стороны Луизы. Она помолчала, потом наконец выдавила из себя улыбку — чтобы доставить мне удовольствие. Я воспринял эту улыбку как начало новой жизни. Поль подрос и стал спать по ночам. А мы, жертвы счастливого события, кое-как начали выкарабкиваться из хаоса первых месяцев.
