Другой шарлатан в колпаке звездочета подпрыгивал вверх, быстро перебирая ногами в воздухе, и гнусавым голосом выкрикивал:
— Я три ночи не спал! Я устал! Мне бы заснуть, отдохнуть…
Потом он пробежался с дурацкими ужимками по залу, несколько раз перекувырнулся и затих, распластавшись возле орущих и визжащих от радости детей.
— Но только я лег! — трагично каркнул он. — Композитор в это время ударил негнущимся пальцем куда-то в область низкого звучания, наверно, претендуя на нечто таинственное.
— Звонок! Звонок! Звонок! — вскочил звездочет. Кто говорит?
— Носорог… — зажав пальцами нос, прогудел композитор, — ох, ох, ох…
Я с тоской смотрел, как отнимают мой хлеб народные артисты, которые не были подвластны ни одной филармонии мира, чью бурную деятельность пресечь было невозможно. Они откуда-то доставали билеты тысячелетней давности и гастролировали по всему Союзу с концертами. Билеты были очень дешевые, и заведующие без всяких сомнений отдавали деньги артистам из народа, которые скармливали детям свои собственные сказки, трактовали по-своему классиков, выдавали на-гора пикантные частушки для воспитателей, пели, плясали — словом, демонстрировали все то, чем так богато и удивительно самобытное народное творчество.
Народные артисты, как саранча, как смерч, проносились по детским садикам, и после них заведующие вообще отказывались разговаривать с администраторами филармоний.
Я продолжал смотреть на самозванцев, когда они уже вместе с детьми начали скандировать:
— Уточки заквакали…
— Ква, ква, ква! — хором орал детский садик вместе с воспитателями.
— Ква, ква, ква! — прыгал звездочет, изображая лягушку.
«Надо пресекать, — подумал я, — иначе сорвут гастроли».
Я позвонил в милицию и заорал:
— Вы что там, спите, что ли? Детский садик «Ах, Мальвину» грабят, а вы даже рогом не шевелите! Совсем и своей Мухоморовке бдительность потеряли! Срочно выезжайте и проверьте документы на право проведения спектаклей у самозванцев.
Я стоял за углом и смотрел, как к месту ограбления подъехала милицейская машина.
«Ква, ква» — передразнил я звездочета, когда их вместе с композитором сажали в машину.
Пролетел первый день заделки. Несколько раз просыпался ночью от оглушительной пустоты в желудке.
«А если Левшин не приедет? Господи, хоть бы кто усыновил на пару дней… ведь помру…»
Но я выживал, с трудом и мучительно. Воровал хлеб в школьных столовых, и когда школьники на перемене кричали мне: «Здравствуйте, дядя Мойдодыр!», я подходил к ним и спрашивал елейным голосом: «Ну как, вкусный пирожок? Хочешь фокус покажу? Сейчас пирожок подпрыгнет и без всяких веревочек, лесочек — исчезнет!»
Они наперебой совали мне бутерброды и ватрушки, которые тут же под оглушительный хохот бесследно исчезали в моем чреве.
— Еще, еще! — прыгали вокруг меня откормленные дети. — А мой?
— Давай твой! — выхватывал я ветчину. Утром кое-как перебивался в школе, а днем вопил в детском садике дурным голосом:
— Как вкусно пахнет! Детство вспомнить, что ли? Дайте-ка манной каши единственному в мире черному администратору.
В мухоморовской гостинице «Медовый месяц» вечерами я устраивал пиршества. Раскладывал на столе украденные в школе корки хлеба, солил и запивал водой из крана.
«А Боря сейчас супчик из черепашьих хвостов берляет, — ломал я зубы об огрызок коржика. — Министр наводнений и землетрясений… такого друга потерял. Эх, горяченького бы…»
* * *
Детские садики для любого администратора — это изюминка, если до тебя еще не обгрызли. Никаких проблем с заделкой в портовом городе Мухоморовке у меня не возникло, если, конечно, не считать интернатов, из которых выбить наличные деньги… все равно что продать зимой тележку снега.
Когда я зашел в интернат, мне вдруг вспомнились гастроли в Иркутске. Такое же старое массивное здание, вместо окон — бойницы, стены, поросшие мхом…
— Интернат… — только успел прочитать, как из двери вышел пожилой, представительный, хорошо одетый мужчина и внимательно посмотрел на меня строгим взглядом.
— Извините, директор у себя? — спросил я его от «фонаря».
— Слушаю вас, — ответил он. — Что вы хотели?
Через несколько минут директор угорал от смеха.
— Ой! — бился он головой об стену. — Ой, не могу! Прыг… и полетел!
— Да-да! — кривлялся я, размахивая руками. — Именно так, прыг-прыг — и без всяких там проволочек, ниточек…
— Ой, не могу! — рыдал директор. — Да ведь у нас же…
— Ничего! — трещал я. — У кого нет денег, может пройти без билета, идем навстречу!
— Да ведь у меня же… — стонал он, не в силах выговорить, что у него. — Ой, без лесочек… ну все, больше не могу… прыг-прыг!
— И веревочек, проволочек, ниточек! — добивал я директора.
Я так и оставил его, изнемогающего от смеха, пытавшегося мне что-то объяснить, с билетами в руках. Вскоре я наткнулся еще на один интернат.
— Вы понимаете, в чем дело, — начала мне объяснять молодая женщина с воспаленными розовыми глазами и глубокими морщинами на детском застенчивом лице. — У нас ведь не простые дети…
— Аннушка Потапов«а! — тут же прерывал я директора этого интерната. — У кого нет денег, идем на уступ — и один-два человека могут пройти без билета.
— Они что, по рублю? Видите ли…
— Ничего! Все будет как в сказке! Прыг — и полетел! Мне некогда было выслушивать ее печальные рассказы, которых я наслушался на всю оставшуюся жизнь не дав Аннушке рассказать что-то очень важное, оставил билеты и уже летел дальше в поисках зрителей.
Когда же на один спектакль пришли два приглашенных мной интерната, Закулисный чуть не спрыгнул с ума. «Мойдодыровцы», оцепенев от страха, таращили глаза на приближавшуюся толпу древних, беспомощных стариков и старушек. Человек пять везли на инвалидных колясках, другим помогали идти нянечки, остальные шли, поддерживая друг друга.
— Они что, идут сюда умирать?! — схватился за голову Закулисный. — Или это массовое самоубийство? Кого пригласил этот болван?
Интернатовцы остановились возле афиши, и до ушей «мойдодыровцев» донеслось:
— Надо же — Мойдодыр…
— До чего додумались…
— Что ж вы хотите, прогресс!
— В демократию играют.
— Но от веревочек все-таки отказались. Директор, возглавлявший необычное шествие могикан, восторженно кричал:
— Сейчас сами увидите! Вот прямо — прыг… и полетел! — замахал он руками, как воробей. — Еще Мойдодыр должен полететь, там все будет летать, это «черный кабинет» самого Смоктуновского! А попрошу администратора — и вы будете летать в «черном кабинете»!
При слове «черный кабинет» старички притихли и с боязнью посмотрели на дышащего здоровьем директора.
— Скоро все разлетимся, — протянул кто-то робко.
— Я, наверно, не пойду, — пискнул другой жалостливо.
— Да… — поддержала его старушка. — Если б «черного кабинета» не было, а то просто ужас.
— Маркел Купидонович, а без кабинета никак нельзя посмотреть? — зашептались интернатовцы, крестясь.
— Разговорчики! — прикрикнул Маркел Купидонович. — Оплачено государством, все за мной!
Старички, как мышки, тихо и безропотно прошмыгнули в зал мимо ополоумевшего Закулисного и затихли. Кто был в колясках, тех расположили в проходах.
Женек убежал на сцену и из-за занавеса выглядывал, не понимая, что же это творится.
— Вот это интернат! — подбегал он к Горе. — Петякантроп, ты только посмотри, кого Евгеша на спектакль пригласил!
— За Петякантропа — расплющу! — шипел Петя. — Вижу, что не детский садик.
Закулисного чуть не вырвало, когда он увидел следующий интернат.
— Петя! Петя! — завопил он. — Что это за люди?
— У нас необычные дети, — подошла Аннушка Потаповна к Елене Дмитриевне, которая, вцепившись в стол, с ужасом в глазах глядела на стоящих перед афишей детей. — Я уже говорила вашему администратору, но он как на иголках, отдал билеты, даже не выслушав.
— Да-да, — бессознательно кивала Елена Дмитриевна. Дети с абсолютно одинаковыми лицами вдруг разом заревели, пуская слюни.
— Они у нас тихие, — как бы оправдываясь за их трагедию, сказала Аннушка Потаповна, умоляюще подняв розовые воспаленные глаза на Елену Дмитриевну. — Кто же виноват, что они такие…
— Да-да, — замерла Елена Дмитриевна. Она задрожала, когда дети внезапно остановились перед зрительным залом и посмотрели неживыми глазами на нее и на груду железных и бумажных рублей. Мальчик лет десяти подошел к столу и что-то гортанно прокричал, трясущейся рукой протянувшись к деньгам.
— Уберите его! — не выдержала Елена Дмитриевна, судорожно сгребая деньги со стола. — Пшел прочь! — завизжала она.
Мальчик плюнул ей в лицо и, заплакав, побежал к своим.
— Володя! — забилась в истерике Елена Дмитриевна.
— Володя!
