Кати с мамой присели на лавочку, слон грустно лежал на асфальте. И тут произошло то событие, которое перевернуло весь характер Кати. Этот случай показал, что, стоя там и проявляя жуткую черту ― бездействие, жизнь закручивала гайки, формируя в ней мужество и терпимость к происходящему. Она стояла и наблюдала за чьей-то болью, испытывая помимо своего сострадания боль этого маленького желтого слоника от ее бездействия. Узнай тогда мать, что именно испытывала Кати и как тяжело ей давалась каждая минута этого ожидания, она бы бросилась, взяла этого желтого слона и, обняв его и собственного ребенка, понеслась бы наутек от этого места. Но родители редко придают значение минутным мыслям и расстройствам детей. Хоть и чувствуют все даже на расстоянии самых далеких из погасших светил.
Несколько мальчишек, проходя мимо желтого слоника, о чем-то нагло и голосисто смеялись. Один из них шел в рваных шлепках, показывая всему миру грязные пятки, уже пару недель как нестриженые ногти с черной каемкой. Это были младшие дети одной неблагополучной семьи, коих много располагалось в старой деревне. С глистами, вшами и в то время даже чахоткой. Они с завистью и негодованием (в чем ни один из нас не решится их по праву обвинить) смотрели на городских, приезжавших летом и выходивших на дачные линии с бадминтоном и красочными пинг-понговыми ракетками, как на дефиле. В школу эти дети не ходили. Наверное, уже сейчас, после девяти, они и не стремились туда ― познавая свободу, леса, пиво и соседские огороды с лихвой. В какой-то момент, осознав, что им не постигнуть счастья первого букваря, они, не читая Маугли, пошли навстречу животному и нечеловеческому, обыденному, что так часто встречалось в этих неблагополучных краях. Родители уже давно спились и не пытались выбраться. К чему? Зачем? Да гори оно все синим пламенем. Тем самым пламенем, которое Кати с мамой разжигали в старом дырявом ведре, уничтожая бумажный мусор на участке. Кати давали в руки спички, и она поджигала пустые пакеты молока, от них оставалась краснеющая фольга и воспоминания. Как слова Марка Аврелия «Что есть жизнь? Пепел, зола и еще рассказ». И этот рассказ уже писался на израненном чужой болью сердце Кати, бьющемся так сильно и так честно. И так против правил о блаженстве детства.
Сердце Кати колотилось и сейчас, она боялась, что кто-то из них заберет слона в этот ужасный грязный мир дурных анекдотов, один из тех, что она подслушала у шпаны на детской площадке, пошлый, гадкий, сказанный на непереводимом пока для нее языке. Она смотрела на них и не чувствовала их страданий. Наверное, возможность увидеть и услышать этих детей перекрывала та самая злоба, злоба уязвленных, обиженных, непонимающих. Они шли в нескольких метрах от нее. И вместо того самого сострадания она ощущала опасность. Дети останавливались, плевали на асфальт, и тут один из них пнул своей грязной ногой в заляпанной чешке слона. И Кати не выдержала, она поняла, что еще одна минута промедления ― и она уже не выдержит, не переживет, неистовое желание справедливости заставило ее подбежать к слону, схватить его в руки и с такой злобой и отвращением посмотреть вслед этим оборванцам. Это был не просто взгляд осуждения, это был взгляд самой страшной ненависти и самой страшной любви к беспомощному и, может, бездушному существу, которое не могло за себя постоять.
Кати плакала, обнимала грязную игрушку и плакала. Она исходила истошными воплями на плече матери, держа этого слоника как венец мироздания. Мать Кати сама пустила немало скупых слез, потом более щедрых, тех, что невозможно сдержать, давая понять, что Кати не одна в этом мире и всегда будет человек, готовый пойти ей навстречу подобно тому, как Кати сейчас пришла на помощь маленькому желтому существу, наделенному для них каким-то потаенным смыслом, открывающим ворота в познание самих себя. И они, смахнув всю шелуху, заботу о мнениях и пересудах, обе сидели на грязном холодном асфальте, обнимая незнакомую игрушку, и понимали, как важна, как ценна и болезненна на свете добродетель. Как много приходится переживать, совершая маленькие и незаметные дела на пути к чему-то высокому и первозданному, что может никогда не наступить. Но добродетель ― всегда риск быть непонятым в своих порывах. Но это риск сознательный ― и этот риск и есть добро. Один шаг в сторону действия, один вызов тем, чье молчаливое согласие ежечасно подписывает миру смертный приговор. И лишь истинная добродетель оспаривает его. Мать Кати видела, что есть какой-то светлый след божественной печати в этих действиях, что есть что-то отрицающее общечеловеческие нормы ― и это что-то честное, разрывающее руками асфальт жило в ее дочери, пусть делая так больно, пусть убивая веру в чудеса, сметающее на своем пути все иллюзии. Оно жило вопреки всему в ее Кати. А значит, теперь оно жило и в ней.
Поднялся ветер. Он зарождался где-то под ногами, кружил листву, разносил пыль по закоулкам. Кати с матерью шли, держа каждая за свою из лап желтого слоника, обсуждая, как они возьмут голубой тазик и будут его стирать, потом прикрепят за уши к веревке для сушки белья на крытом балконе на втором этаже, а с утра возьмут у соседки фен и будут его сушить, чтобы слон ни в коем случае не протух. А с утра они уже вместе ели творог со сгущенкой на маленькой пятиметровой кухне. Обеденный стол образовывала разделочная доска, которая с усилием выдвигалась из кухонного гарнитура. Кати назвала желтого слоника Ромкой, постирала и сохранила на всю жизнь. И каждый раз, когда человечность в ней ломалась подобно прутику или стакану, брошенному оземь, Кати вспоминала Ромку. Но он и не давал ей о себе забывать.
Светлое мерцание посреди мглы
Кати с В. переписывались почти каждый день. Но не виделись до июля. Сначала В. на месяц уехал в Италию, потом Кати отправилась в Америку закупать оборудование для своих студий. Их сообщения носили романтический характер. В. часто говорил, что ему не хватает Кати, как сильно он хотел бы, чтобы она сейчас лежала рядом с ним. Они обменивались эмэсками сексуального содержания, она отправляла ему свои фотографии в нижнем белье перед сном, а он, выпив пару стаканов виски, писал, что если бы мог сейчас к ней приехать, как развернулись бы события...
Танцевальную школу Кати назвала «Сабина».
К июлю она уже полностью определилась с местом ― выбрала большой торговый центр и подписала договор аренды. Дело оставалось за малым ― согласовать установку душевых и небольшое изменение планировки.
Кати приехала к управляющему ровно в десять. В небольшом подсобном помещении сидел пожилой мужчина лет шестидесяти ― он отвечал за пожарную и санитарную нормы, весь обслуживающий персонал и договоры аренды ― торговый центр предпочитал работать напрямую ― без посредников.
― Меня только смущает, что танцевальная студия будет находиться рядом с детским магазином, ― не мог он никак успокоиться со своей природной дотошностью.
― Что именно вас смущает? Громкая музыка? ― уточнила Кати.
― Ну, естественно.
― Все решается звукоизоляцией... Конечно, гробовой тишины не будет ― но все в рамках нормы. Поймите, я могла бы перенести студию йоги с третьего этажа на второй ― но тогда детские крики и музыка из магазина будут мешать уже мне... Так что, поскольку я снимаю два помещения сразу ― давайте сойдемся на звукоизоляции и на том, что особо громкие занятия я буду ставить на 7–8–9 вечера, когда все дети уже разбредаются по люлькам. А с перепланировкой что?
― Вообще мы не предусматриваем перенос стен ― мы разрешаем устанавливать дополнительные перегородки, но демонтировать то, что было установлено нами, мы позволяем лишь в особых случаях.
В этот момент в кабинет зашел мужчина чуть за тридцать.
― Сань! ― обратился он к управляющему, который был в два раза старше его, ― тут мой приятель вечером приедет, я тебе говорил про помещение под супермаркет... Ты ему все покажи... Он, правда, после закрытия уже будет. Задержишься, ничего?
― Хорошо! А ты какими судьбами тут? ― поинтересовался управляющий у мужчины.
― Да так на массаж заехал. Я после той игры в хоккей вообще разогнуться не могу.
― А в Балашихе все играют в хоккей, тем более летом? ― улыбнулась Кати.
― Нет, только избранные. Я ― Олег! ― представился мужчина и протянул ей руку в целях рукопожатия, но потом лишь мягко провел большим пальцем по ее ладони ― прямо по линии судьбы.
― Олег Викторович, ― поправил управляющий, ― один из учредителей этого торгового центра!
― Ах, учредителей! Тогда дайте отмашку, чтобы мне разрешили капельку передвинуть одну стену ― она не несущая. Глобальных разрушений мои действия не повлекут!
― Стеночку точно маленькую?
― Пойдемте, я сама все покажу! ― подмигнула Кати.
― Ох, лиса! ― шутливо шепнул управляющий.
― Пойдем! Ладно, Сань, я сам, ― улыбнулся Олег.
Кати с Олегом поднялись в стеклянном лифте этажом выше и прошли практически до упора, Кати открыла дверь своим ключом и пригласила его внутрь. Большая часть помещения была уставлена коробками ― все необходимо было собирать: шкафчики, стойку ресепшн, балетный станок. Но все эти действия были возможны только после переноса стенки, отгораживающей душевую от раздевалки.
