– Хорошо, это я и хотела знать – значит, все вместе. Мне не хотелось бы разделяться надвое.
Посмотрел на нее с любопытством.
– Разве не обидно исчезать, когда умираешь? Для того и душа, чтобы после смерти жить.
– Мне не обидно. Я уже недавно не умерла. Я бессмертная, была здесь всегда и буду всегда.
– А я вот не считаю, что ты здесь была всегда и будешь! Я… – начал слишком громко, Нора перебила:
– Да, я была не здесь, но, когда я сюда попала, я попала во всегда и теперь бессмертна всегда, но только пока я здесь. В любом другом месте я погибну. Но это неважно, потому что меня все равно не отпустят.
Он хотел спросить, желает ли она быть отпущенной, ведь спросить об этом не только стоило – было необходимо, но вопрос застрял в горле, и шли молча.
В спальне пришлось долго целоваться, чтобы прогнать мысли: ему – о намертво приплавленной к телу, ей – об ускользающей, неверной – душе. Наконец мысли растаяли в нежности, так невинно, словно навсегда перестали они думать, словно навсегда разрушилась эта преграда между ними, и они теперь могут не сравнивать, не сопоставлять, не отличать, не разделять – и значит, могут быть одним. Соединение длинное, удивляющее, светлое, почти бесконечное, словно идти по морю, позабыв зачем, просто легко и упруго, вместе, осязая одно и то же, качаясь на волнах, поднимаясь и опускаясь, прижимаясь все плотнее и проще, сросшись невесомым поцелуем.
Лежать рядом. Свела колени. Он вспомнил, что принес радиоприемник, чтобы не было ей так скучно ждать. Чего ждать? Пока он ее заберет. Куда?
Он жал на стрелочки, искал радиоволны. Резко пробилась музыка.
– Что это?
– Музыка.
– Нет.
– Просто поют на английском.
– Нет. Он звучит не так. Можно понять, но не так.
Пожал плечами, не до конца поняв – то ли музыка не подошла, то ли английское произношение.
– Ну уж прости, что имеется.
– Ты не бойся. Я не сержусь, – ответила серьезно. И добавила: – Стой. Хочешь танцевать со мной?
Николай отрицательно покачал головой, но оставил незнакомую инструменталку.
– Я не умею.
Нора прислушалась, как животное прислушивается к шорохам леса, начала танцевать. Сначала танцевала неловко – непривычно без платья, потом освоилась. Он смотрел, вспоминая все странные пугающие вещи, поведанные ему в баре на окраине, и думал: «Все равно хочу. Заберу. Значит, так и будет».
Вспомнила о радио (рядом с ним Николай забыл зажигалку, впрочем, неважно, купит другую). Пока одевали, причесывали, белили, по радио транслировались разные песни мужскими и женскими голосами. Прислушивалась, стараясь понять, что голоса хотят ей сообщить, – и раздражало, что не понимает их шарад, все проходит мимо. А Мани нравилось, что есть музыка, не так нудно возиться («осторожно, принцесса, поверните голову… прикрепим подвесочку…»).
Поначалу Мани нравились ее ежедневные обязанности. Это было так, словно ей подарили куклу в натуральную величину, и к кукле прилагались наряды, украшения и разные милые штучки, мебель и умывальные принадлежности – наряжай, украшай, раскрашивай, играй – делай как хочешь. Однако со временем стало надоедать, в особенности раздражала необходимость заботиться о принцессе ежедневно – в то время как Гуидо предлагал другие, более порочные, а значит, интересные игры. И Мани вспомнила о том, что, кроме нее, есть много молодых девушек-прислужниц, которые с удовольствием (или без удовольствия) ее заменят в заботе о тихой принцессе. Однако сегодня у Мани и в самом деле было хорошее настроение, даже вдохновение. Под веселые барабанчики из радио она увлеченно увешивала Нору бриллиантами: начиная с двурогого металлического убора, заканчивая подолом платья. Нора сияла так, что любо-дорого посмотреть: саму принцессу видно не было, блеск да сияние – как от включенной хрустальной люстры. Мани сделала шаг назад. Готовая кукла поднялась самостоятельно, пошла бог ее знает куда. Мани положила оставшуюся бриллиантовую подвеску к себе в карман – по привычке. Без интереса – слишком легко.
Нора шла. Окна. Зеркала. Окна. Засохшие потеки. Подвески не вздрагивали – как если бы она не ступала, но скользила по полу или над полом. Светили ровно. Вчера было что-то очень приятное. Вспоминала: механические игрушки? Нет. Тепло тела: был ее возлюбленный, и его тело было таким же теплым, как ее тело. Сейчас, когда ни того ни другого не было (платье), да и она сама то пропадала, то появлялась в своих зеркалах, оставалось думать о механических игрушках в шкафах, о себе, об игрушках, о себе – эти мысли текли в отражающих поверхностях, так же, как ее шлейф: «Кожа пошита из бархата, из ценного дерева косточки, шелковые нити сходятся от рук и ног к трубочке позвоночника, и в ней сплетением поднимаются к голове, где спрятана важная часть механизма. По ниточкам достигает механизм рук да ног, натягиваются ниточки, и я делаю шаг за шагом, как и было задумано. Я – одна из моих механических игрушек».
«Когда меня обижают, во мне появляются темные капли, и я становлюсь грустной, когда лелеют, от светлых капель я светлею… Но почему никогда не наоборот? Потому что механическая игрушка не может выходить за пределы своей механики, и, если игрушечная балерина создана, чтобы танцевать быстрый танец, никогда не сможет она танцевать медленный. Не только не сможет – не захочет, ведь желания возникают из натяжения шелковых струн, движения серебряных шестеренок. Надолго ли хватит завода? Кто завел сердце?»
«А когда завод кончится? Нет, я не могу умереть, здесь я бессмертна. Но если… Если попробовать наоборот – радоваться, когда обижают, и расстраиваться, когда лелеют. Исполнить другой танец. Не получится, а если получится, значит, предусмотрено механикой. Но если игрушка, то игрушка очень, очень сложная. Самые сложные игрушки быстрее всего ломаются».
«„Эмерджентность“ – написано на полу мелом, печатными белыми буквами, слово хочет утешить: мол, игрушки все же больше, чем нити и шелк, больше, чем косточки и кожа, выше своего механизма, но Нора проходит, и шлейф стирает слово, остаются белые точки, ведь ей все равно, она идет дальше, чтобы оставаться бессмертной, надо оставаться здесь, внутри игрушки, не выходить, здесь влажно, с электричеством – тепло. Но кто играет? Я? Но я – сама игрушка. Он? Оставаться здесь. Здесь не слышно завода, здесь не стучит сердце. Здесь нет времени. Здесь есть я. Нора».
– Почему не вымыли стекла? Что за потеки? Сколько можно ждать! Всё вымыть! – кричит Нора, и эхо: «Вымыть, вымыть, вымыть!» – отзывается голосом Гуидо, голосом Мани и многими незнакомыми голосами, до тех пор пока не появляются девушки с ведрышками, со спреями в синих бутылках, с замшевыми тряпочками для стекла. Но ей мало.
– Хочу цветов! Гуидо! Хочу сейчас же! Чтобы этот зал был украшен розами, моя спальня тюльпанами! Найди! И карты.
Голос тает, не долетев до стен, и непонятно, каким образом эхо возникает в соседних залах и проносится по всем помещениям.
Проходили мимо нее: безмятежное белое лицо с закрытыми глазами, с крошками белил на ресницах и бровях не тревожило слуг. Прикрепляли к стенам розы скотчем. Шептались за работой:
«…такое происшествие! Нервный шок. Да уже пару месяцев тому, ты что, не слыхала? Ты сама представь ситуацию: они приходят и смотрят как будто на статую. Ну надо постоять и посмотреть! Наряженную, красивую статую. Зачем-зачем, я не знаю, как им объяснили, но как-то, значит, объяснили, стоят, отрабатывают свои десять долларов, и тут статуя и говорит что-то. Вот эта новенькая и заорала как ненормальная – нервный шок. А ты себя на ее месте представь».
«А говорили о крысах… Будто испугала крыса».
«Но это неправильно, потому что при электрическом свете крысы не появляются. К тому же их травили, разве не знаешь?»
«Но это же до того было?»
Не сошлось, пасьянс закончен. Стены в розах, окна в пене. Возможно, стоит заговорить с кем-нибудь из окружающих людей? Нужно придумать, о чем. Например: сегодня хорошая погода. Или: сегодня плохая погода. Скорее, плохая, потому что с потолков стекают капли – значит, дождь. Это правильно – по радио обещали дождь. Промолчала.
Работницам стало скучно, и они перенесли приемник из спальни, поставили себе. Вытерев насухо стекла и зеркала, музыку не выключили – устроили веселые танцы в украшенном розами зале, сначала возле, потом вокруг искусственной Элеоноры Фелисии, созданной в величественной позе: прямые шея и спина, левая рука равнодушно покоится на юбке темно-зеленой парчи, под которой угадывается придающая форму металлическая конструкция, по пальцам стекает вода, правая рука периодически поднимается, чтобы переместить карту, – такой механизм.
Работницам было удивительно весело, и приходили в голову мысли о медленно приближающемся празднике Нового года. Водили хороводы вокруг Норы. Она не замечала. Вечером, когда все разошлись и Мани готовила принцессу ко сну, Гуидо зачитывал корреспонденцию. Распечатывал конверты, письма от дальних родственников. Было и короткое сообщение от кузена Алекса: «Рад, что наши разногласия улажены, дальнейшие действия обдумаем совместно. Предлагаю организацию праздника в честь объединения компаний». Вспомнила о небольших разногласиях во время танца, когда Алекс навещал ее в последний раз.
