Ознакомительная версия.
– Ты здесь с ума не спрыгнул?
– Черт меня знает.
Отец поднялся, собрал бумаги в папочку. Ушел… «Интересно, – подумал Юрий как-то отстраненно, будто не его касалось, – пришлет врача или нет? Может, на психическое расстройство станет давить? Тоже ведь – вариант».
«…Сынок! Если ты во всем признаешься и назовешь этого изверга, тебе самому ничего не будет. Так говорит отец. А он знает, что говорит. Когда он, сынок, нас обманывал? Отец тебя любит, так же, как и я. А может, даже больше. А ругает потому, что любит. Он даже плакал по тебе. Вчера мы с ним маленько выпили, поговорили. И вот поплакали.
Что тебя лишат поездок твоих домой, то ты не очень отчаивайся. Мы к тебе будем ездить. А, сынок! Халда-то твоя все равно ведь не дождется. Сколько еще впереди – срок большой, а ей на передок без этого нельзя. Уж больно она на это слабая, сынок. Прости господи, как говорится.
Шибко в голову ты все не бери. И веди себя хорошо. И скажи там, кому надо, кто мог такое с твоим начальником сделать. А там уж и увольнение твое не за горами, может, будет…»
Мусоровоз…
Да, заветная, несбыточная мечта… Юрий не сомневался, что коменданта уханькал так Иван Иваныч. И правильно. Но сейчас, здесь, в подвале, он частенько материл друга за это. Ведь получилось, пусть и по правилам мафии каменного века, – справедливо, только ему, Юрию, вышло-то боком. Острым, колющим чуть не насквозь, боком-шилом…
Но перемены к лучшему все-таки бывают: через неделю послабление сделали. Вернули в общую казарму. Снова потекли дни то на строительстве коттеджей, то на заводе. Привычный, в общем-то, конвейер жизни. Но чтоб шаг вправо или влево – и речи не могло возникнуть. А Иван Иваныч как исчез или забыл о нем. И отец не появлялся. Короче, внешне полный штиль.
Юрий работал, по вечерам ожесточенно, до сипения, горланил свои «ретроримейки», в воскресенья плесневел во дворе части… Комендант, слухи доходили, оклемавшись и вставив зубы за казенный счет, куда-то перевелся. Новый комендант оказался не лучше – по крайней мере, за Юрием следил, как за опаснейшим рецидивистом. Н-да, рецидивист…
А через месяц вызвали к самому начальнику их альтернативной части. Отставной полковник, но при форме, встретил сидя, и объявил сурово, словно приговор о казни зачитал:
– Вам разрешен один раз в неделю свободный выход в город, а именно – в воскресенье. – И подчеркнул: – С семи утра до семи вечера. Вам ясно?
– Да… Так точно… Благодарю.
Начальник стал еще суровей:
– Благодарите не меня, а другого… м-м… человека.
Юрий не решился уточнять, какого именно. Получил в канцелярии справку и стал ждать воскресенья.
– Ну что, явился? – вроде даже с неудовольствием встретил его друг и благодетель. – Долго ж ты с похмелья проболел. Коньяк-то, в самом деле, был неплох.
«Что он, издевается? Или действительно – не в курсе?» – Юрий растерялся, присел на стул. Молчал.
– Я тебе, парень, – продолжал Иван Иваныч, – хотел бы предложить чего получше мусоровоза. Освободилось тут одно местечко…
– Не надо.
– Ну да, понятно, – голос друга потеплел. – Проблемы у тебя, скажу… – Тепло мгновенно переросло в иронию; Юрий чуть ли не криком перебил:
– Проблем хватает!
– Н-да-а, – сочувствующий вздох, – я в курсе. Но, думаю, проблемы такого рода укрепляют. Муху превращают в кое-что покрупнее… Ладно, добро, мусоровоз – валяй в мусоровоз. Это тоже должность, к тому ж тебе не должность здесь важна – хе-хе… Так, нет?.. Что же, тогда – о’кей.
Маршрут через родную деревушку, путевка, груз. И неофициально – список, куда что выгружать.
Мусор был, как давно догадывался Юрий, довольно ценный. В бункер сперва загнали осторожно белые, из полиэтиленовых жил, мешки без маркировки. Затем – железные бочонки.
– Отходы ликеро-водочного, – хлопнув одну из бочек, пояснил Иван Иваныч. – Не выливать же в самом деле… – И так же, как бочку, хлопнул по плечу Юрия. – Счастливо!
– Можно ехать? – он никак не верил.
– Давай, давай, гони.
Юрий ликовал. Хотелось петь – слова пропали. Лишь что-то такое:
– Мы с тобой, как в бой… Всюду я за тобой… Иван Иваныч дорогой…
Мусоровозы имели мигалку «опасный груз» и мимо многочисленных постов гаишных проскакивали безбоязненно. Или проскакивали не из-за мигалки, а благодаря договоренности в верхах? Черт разберет, нет – и черт скорее копыта пообломает в хитросплетениях бизнеса, мироустройства…
Выкатывая очередной бочонок в очередной деревне – у обозначенных в списке ворот – Юрий, не заметив, вспорол мешок. Посыпались желтоватые, похожие на пшено, только прозрачные, крупинки. Упали, запарили на влажной от росы траве. К ним голодной стаей устремились куры.
Пока Юрий вошкался с бочонком, закрывал люк бункера, куры тут же, где клеванули крупки, полегли.
Через минуты, до деревни своей так и не дотянув, Юрий остановил машину. Его с кровью вырвало.
5
Мать бродит по дому осторожно и потерянно. На болезного сына ворчать не смеет. Да вроде и нет причин ворчать – парень торопится работать. Изголодался по хозяйству в своей альтернативке… Вчера на пару с халдой (прилипли, прям, друг к другу) притаранил с поля шампиньонов чуть ли не кузов домашнего «зилка-бычка». Отец их мигом сдал скупщикам, но разве ж это деньги на зиму?! А с клубникой… с клубникой-то – беда… Душа зудит, требует ворчанья. Приходится выговаривать отцу:
– Лампочки опять… Горят, как свечки. Ты б там, в своем-то пункте этом… Хоть лампочек наворовал бы. А? Торчишь-торчишь там, и без зарплаты… Все пускай польза лично нам какая-никакая от пункта этого… Ведь по миру пойдем!..
Болезнь Юрия придавила, в момент состарила родителей. Совсем не так и не таким ведь они его ждали… Юрию больше жаль отца. Тот еще дерганее стал, пуще прежнего старается чего-то там везде успеть: и мать задобрить, и авторитет Опорного пункта не уронить. Но плохо у него выходит. И он делается всё меньше, малосильнее, как будто усыхает, и только хорохорится заместо реальных достижений.
Сегодня, в выходной от заседаний день, отец с утра, сменив отвальный плуг на плоскорез и борону, погнал их изржавевший, кособокий «Беларусь» на поле. Его инициативу мать не одобрила:
– Пропало поле! Господи… А и взрыхлит – кому рассаживать? Там дел-то – до зимы спать не ложиться.
– Поправим, – говорит с кровати Юрий (после вчерашних шампиньонов опять ему худо), истощавший, стриженный под ноль.
– Кто будет править-то?
– Что ж ты, мам, одного на свет произвела? Пахали бы сейчас тут табуном… Семь братцев-бугаев…
– Так ведь и ели бы…
Мать неожиданно приняла его слова всерьез. Присела, принялась с ним откровенничать.
Отец-то, дескать, он же смолоду здряшной такой. Общественник… Где каша и где ложка отличал, а где мешки пустые и сколько полных – не больно-то. Ему бы на соседей, мол, больше наработаться. Порядок навести. За всех, гляди ты, у него душа болит, а тут – хоть пропадай. Такой общественный – что делать? – человек. А общество в ответ… Ох-хо-х…
«У каждого своя неправда», – вспомнилась Юрию услышанная когда-то где-то поговорка.
Да, отчего-то, чем дальше, тем все меньше лично ему встречалось «правды». Правильности той, неоспоримой, в людях, которой хотелось бы.
– Потом, сынок, я же думала, как лучше. И все так думали, сынок. Тогда же бедлам стоял – и страшно вспомнить! Здесь, в деревне, народищу: битком!.. Пруд летом кишмя кишел шпаной. Днем купались, пили под березами, а ночью на разбой. Огороды… что не унесут, то вытопчут. А попробуй сопротивляться – избу сожгут и не подумают… Сейчас в сравнении – благодать, тишь прямо. Одни борзые сидят, других переубивали. Разве кто курицу спьяну когда утащит…
– Да. Кислороду больше.
– Только, – не унималась мать, – кому работать? Годили бабы всё, годили, вот догодились.
Она воспринимала жизнь с той колокольни возраста, где была сейчас сама. Вот они, люди старые, когда-то (да уж не за горами) перемрут. Поддерживать хозяйства уже и нынче некому. Хотя бы поле их клубничное. И так во всей деревне. Дома трухлявые, сараи рассыпаются, даже пастуха в общественное стадо, коров блюсти, днем с огнем не отыскать. И стадо-то – с десяток коровенок… Один сын, считай, у них на двоих – и что?.. Вот дождались служивого…
Заплакала.
– Ладно, мам. Сказал: поправим.
– Ла-адно!.. А как опять запомираешь?
– Чё ты в самом деле! Отлежусь – и снова первый парень.
Был, да уж, был первый парень. Хулиганил, конечно, помаленьку, от девок не оттащишь. Уж он бы мог поправить, табун бугаев наделать, конечно. Да сложится ли? А?..
Пошла на кухню, щелкнула выключателем. Лампочка вспыхнула, одновременно легонько хлопнув, и погасла. И снова плачущий, негодующе-бессильный голос:
– Ну вот – опя-ать! Ну ты гляди!.. Что булку в день купи, что лампочку… Ой-ё-ё-ёй… Каким местом их только делают?!
Примчалась Ленка, прилипла к Юрию банным листом.
– Не боишься, – в который раз с каким-то странным удовольствием спрашивал он, – что и у тебя лохмашки твои повылезут?
Ознакомительная версия.
