Ознакомительная версия.
– Не боишься, – в который раз с каким-то странным удовольствием спрашивал он, – что и у тебя лохмашки твои повылезут?
– Юр-р!.. Ну до чего же ты у меня зануда!
Ленка его так сейчас любила, своего зануду, что на груди ее, как на наковальне, впору раскаленное железо молотом ковать – только брызги брызнут огненные. Какие там жалеть лохмашки? – чумной, действительно.
– Юр, дунем на поле?
Мать шуганула кур из сенок на двор (те сразу же за гостьей – в гости), услышала слова халды, напряглась.
– А как там с трактором? – продолжала та. – Поехал?
Вот, скажи, ведь в курсе всех их дел, чуть ли не раньше их самих!..
– Посмотрим, у? Отцу, может, поможем.
Слова «отец» из ее уст мать уж выдержать была не в силах. Рванулась в комнатку, затараторила:
– Куда ты опять его? Видишь, лежит! После вчерашних этих ваших шампиньонов… Беги куда, если не терпится!.. Дай ты ему покою!..
– Теть Ань, – холодное, со спокойной наглостью в ответ, – я разве с вами говорю?
– А?.. А я тут кто?!
– Юр, – халда будто не слышала этих задыхающихся вскриков, – Юрочка, теперь нам надо ходить-ходить на воздухе. Ты сам, наверно, это чувствуешь.
И он, как зачарованный какой, стал подниматься.
…Халда одержала первую свою победу в этом доме тем, что однажды сумела предсказать, что вот сейчас поцелуй ее заставит сына не только открыть глаза – такое уже неоднократно было – но даже улыбнуться и чего-нибудь сказать. В те времена он только ложке один-два раза в день рот открывал… Все получилось, как сказала. Он растворил глаза и брякнул: «Сучонка ты моя любимая». Все обомлели… С того момента в несгибаемом погляде на «самозванную невестку» у «будущей свекрови» появился легкий, почти что незаметный со стороны прогиб и некоторая неуверенность. И халда, почувствовав такое дело, тут же стала в их доме чуть не хозяйкой.
– Ну хотите, можем еще грибов нарезать? – Из вежливости как бы лишь обратила она внимание на мать. – Там их пропасть. Сдадим опять. – Ленка закатала рукава, готовая хоть за руль, хоть к черту на кулички.
– Отец аккумулятор взял для трактора…
– Ох, вечно что-нибудь не так.
– Всё б по тебе! – тут как тут мать вздернулась.
И снова нагловатое в ответ:
– Неплохо бы.
– В своей избе распоряжайся.
– Юр… а? Пойдем?
– Ну чё ты его тянешь! Куда ты его тянешь-то! – уже им в спину вскрикивала мать. – Кого ты всё!..
К воротам мягко подкатила блестящая, большая, вся из себя, машина. В их тупичок у пруда такие забирались редко. Разве что к березкам – к безлюдному чаще всего теперь, общественному и стихийному, на воле, «ресторанчику» на берегу.
Подкатила, остановилась. Стекла мутно-темные – людей внутри не разглядеть… Казалось, очень долго дверцы не открывались, мотор работал с тихим, угрожающим ворчаньем… Но вот неторопливо, с ленцой уверенных людей, из нее полезли, вырастая, по мере того как распрямлялись, трое. Широкие, здоровые, лобастые – быки. Тот бык, что постарше, двинулся к калитке.
– Иван Иваныч! – в одно мгновение обрадовался и испугался Юрий.
Из молодых один остался при машине, второй пошел за старшим. Иван Иваныч молча подал Юрию руку, а затем без приглашения прошагал в избу. Сел за кухонный стол. Молодой же уселся на лавку у сеней… Мать испуганно и бестолково металась со двора на кухню, из кухни в сенки и во двор… Ленка порхнула в огород. Вернулась с дыней.
– Списали тебя там, значит? – спросил Иван Иваныч.
Юрий кивнул, уставился глазами в стол.
– Гм… Что дальше думаешь?
– Что – что?
– Что делать, чем заниматься… Чем, эт самое… ну – жить?
Юрий пожал плечами:
– Клубникой буду жить. Клубничкой…
Иван Иваныч опять гымыкнул. Хотел, наверное, по своему обыкновению, что-нибудь такое сказануть, но удержался. Шутка сейчас бы прозвучала издевательством… Он сам прошел такое состояние, в каком здесь вот обнаружил Юрия, – оставшись без ступни и получив медальку и пенсию на хлеб без масла… Догадываясь, что за «клубничкой» скрывается нечто не совсем понятое им пока, переспросил:
– А именно?
Юрий пододвинул ему тарелку с нарезанными желтыми ломтями.
– Да-а, дынька воняет восхитительно, зараза! – Иван Иваныч взял ломоть, куснул. – Значит, огородом кормиться думаешь? Ну-ну…
– А что? Мы ж тут крестьяне.
– Так-то так. Не в курсе? – земли ваши в частное владение скоро отойдут. Вам будет компенсация, выбор других мест для жительства. В-во-от так…
Юрий отвалился на спинку стула. Смотрел в лицо гостя с изумлением и недоверием. «Как это? – застучало в голове. – Как это так…» Однако Иван Иваныч, конечно, знал, что говорил. Захоронения отходов дальше за деревнями, куда ходили его мусоровозы, – дела его конторы. Как ему не знать? Насколько Юрий был несведущ во всех этих премудростях, но слышал, что те захоронения – а главное, дорога к ним – дорогого стоят; и что захоронения планировали расширять. Строить какой-то комбинат для переработки, что ли… В целом понятна ситуация: дорога и земля вокруг станут собственной чьей-то, частной территорией, а это – не клубника, не поля, не пруд и не бор, но – денежка. Хм… Кому-то хорошая такая, безразмерная, надежная, что обозначается странной то ли буквой, то ли просто закорючкой – $.
– Дай-ка вчерашнюю газету, – попросил Иван Иваныч, наверно, по-своему понимая молчание собеседника, думая, что тот ему не верит. – Там сообщение и сроки.
Тут ожила, очнулась оторопевшая от сообщения мать. Почти что прорыдала:
– Да не выписываем мы! Откуда такие деньги?! И так ведь с копейки на копейку!..
Иван Иваныч вздохнул, поднялся. Мать умолкла.
– А что, отец не знает, что ли? Ничего не говорил?
– Не говорил… – далеким эхом мать.
Юрию было не просто жалко – конечно, и это тоже – и пруд, и деревеньку, домик… Просто действительно не верил. Он здесь родился, вырос, на клубничной каторге пыхтел с тех пор, как научился более-менее соображать. Проклинал это болотистое поле, клубничные усы, ящик с рассадой, но о поле тосковал, болел душой, к нему – к нему в первую очередь – стремился всю альтернативку…
А кто?.. Кто покупатель-то?
– Иван Иваныч, – позвал вслух, – может?..
Иван Иваныч, как ожидал, понял с полуслова. С готовностью ответил:
– Что это даст? Замочим одного-другого. Всех не перемочишь. – И дал понять: в конце концов замочат нас.
Раньше Юрий, может, плюнул бы – до болезни, до возвращения сюда, до той поры, пока с Ленкой встречался так – сунь-высунь. Может, узнав об этом не здесь, на службе, конечно, побесившись, сотворив очередной какой-нибудь дебош, угон машины, в итоге бы упал на койку и сказал: «А, до фени, блин!» Но в том и дело, что теперь совсем, и всерьез, и, может, навсегда, ему стало не до фени. Ему сегодня просто так не светит даже комплексный обед. Даже в чайной ему с его «регалиями»: ни кавалера, ни лауреата, ни депутата, без костылей не то что не нальют, на понюх к коктейлю и закуске не подпустят.
«Как дальше?.. Что?.. Куда?..»
Впервые лезли в голову (так настойчиво, всерьез) мысли, что касались, вернее, тормошили, донимали других всегда. Тех, взрослых, но беззащитных, вроде кладовщицы… И что же те – все они – всё это время молча думали, вяло барахтались в тех рамках, что ограждают вроде бы дозволенность? Не взрываясь, не разевая пасть… За него, Юрия, думал в основном отец.
Так. Отец. А он что же? С соумниками своими, с Опорным пунктом, так называемым, цивилизации? Кого и почему и от кого защищать, если задуматься? Какая опора? Где враг реальный, ощутимый? И как случилось, что так стало?.. Всегда так было? Нет, не всегда.
Идиотизм какой-то: как – так, тык – мык, тырк – пырк…
Он посмотрел на Иван Иваныча, как когда-то, когда пришел просить устроить на работу. Мусоровозчиком.
– А в самом деле, как получилось-то? Что мы, действительно идиоты, эти… мухи?
– Кто – мы? – На лице его друга прежняя ухмылочка.
– Ну, я, – Юрий нашел глазами стоящих в ряд у печки мать и Ленку, – они?
– Я понимаю, в смысле, что небогатые?
– М-м… И это тоже.
– А завтра можете стать: вооще! Всё может измениться неузнаваемо… хе-хе… – Иван Иваныч прошелся по кухоньке, спросил сочувственно: – Хорошая клубника-то? Ну, в смысле урожая?
– Тонн до тридцати в хороший год…
– Тэк-с, тэк-с. – Остановился перед полочкой, потрогал корешки книжонок, в основном – стихи, истрепанные песенники, откуда Юрий черпал свои «ретроримейки».
– Всё может очень даже измениться, – повторил гость, глядя по-прежнему на книги. – Но, понимаете, есть… назовем его как-нибудь… ну – дядя. Дядя из дядь. Дяде этому проще гонять с лужайки на лужайку стадо баранов, чем умных козлов, которые сами его могут погонять. Бараны бегут, куда велят, и стричься ложатся без особой волокиты. Но… Лужайки, которые бараны эти вытаптывают, выгрызают до предела, гораздо больше стоят в денежном исчислении, чем сами бараны. И если все эти лужайки взять да запродать – как ты, Юрок, считаешь? – ведь оченно шикарно даже можно жизнь прожить.
Ознакомительная версия.
