Затем была обратная теорема теории Галуа…
Последней аксиоматическая теория множеств ZFC — теория Цермело-Френкеля с аксиомой выбора. Он нашел три непротиворечивости этой теории и создал модель для нее, введя в математический анализ понятие «горшок старухи Мейсен» как синоним Провидения, как поправку Вселенной.
Анцифер хотел решить еще несколько задач впрок, но талант весь вышел, а эликсир гениальности был вычерпан из души до пустынной сухости.
— Все! — сказал себе Анцифер, разглядывая совершенно сухой крючок. — Я больше не математик и не физик. Кто я? — спросил. — И какого черта я истратился для бездарного учителя?.. — И сам себе ответил: — Пусть к учителю вернется его рыжая Джоан, ведь без любви этот мудак руки на себя наложит!
Надо сказать, что учитель на все сто процентов воспользовался подарком ученика. Вернувшись в Лондон, он представил в университет решение уравнения Ван дер Поля, был прославлен во всех средствах массовой информации и получил собственную лабораторию для свободных поисков, а также неограниченное финансирование свободных изысканий.
Учитель послал чек на три тысячи фунтов старухе Мейсен, но чек вернулся по причине смерти адресата…
А Джоан все не появлялась, оставляя его душу в смятении… Где же она, где любовь его жизни?.. Кто разделит с ним его успех?! Слава нуждается в истинном сопереживании с ней!.. И тут он понял! Настоящая девушка, а такой он считал Джоан, настоящая аристократка не читает газет и не смотрит новостийных программ!.. Как же он раньше не додумался! Вот ведь осел!..
Соискатель на любовь собрал газетные вырезки, сложил их в большой конверт, прикрепил визитную карточку и выслал послание специальной курьерской велосипедной почтой по адресу, где проживала его мечта, его главная составляющая счастливой жизни… И она появилась! Вся облитая солнцем, Джоан космическим вихрем вернулась в его судьбу и вверила всю себя его гениальному разуму и безграничным чувствам.
В новом доме они предавались любовным утехам, особенно ярок и изобретателен был он. Бывший учитель дышал Джоан, слизывал с бледного английского тела веснушки, зарывался в ее рыжие волосы и кричал на весь свет, что горит в солнечном огне! А когда длинной дорожкой поцелуев он спускался к ее животу, к маленькому рыжему солнцу, почти терял сознание. Волшебные молекулы заселяли его нос, кора головного мозга приходила в движение, и он чувствовал себя собакой Павлова, которой показали кусок колбасы и разрешили наброситься на нее…
А потом они поженились, и она стала миссис Иванофф. Вот такую фамилию прославил учитель на весь мир, дав ее родившимся у Джоан близнецам.
Со временем коллеги и студенты стали называть ученого дядей Ваней, он не протестовал, становясь все известней благодаря решениям все новых нерешаемых задач.
На одной из пресс-конференций он рассказал о том, как произошел термин «горшок старухи Мейсен», позабавив научное сообщество оригинальностью и изысканным чувством юмора.
В тридцатых годах его дважды выдвигали на Нобелевскую премию, и в две тысячи тридцать девятом он ее получил — за открытие трех последовательных ключей, которые носят его имя. «Ключи Иванова».
Читая Нобелевскую лекцию, дядя Ваня вспомнил гениального русского мальчишку Анцифера Сафронова, слегка запнулся и про себя обозвал его говном.
Учитель Иванофф прожил потрясающую жизнь, наполненную любовью и наукой. Он умер лишь в две тысячи семьдесят втором году почтенным долгожителем. За три дня до кончины в бреду он повторял какое-то сложное русское имя и все ругал это русское имя словом «Люцифер»…
Решив для учителя пять неразрешимых задач, опустошенный, он вернулся к Алине сердцем и спал с нею, как спал бы с сестрой, с чистым помыслом. Она мучилась, не понимая, что с Анцифером, почему он охладел к ее телу, почему отстранился душой. Он не объяснял, вообще не чувствовал, что она мучается, просто ел жареное мясо с кровью и глядел в черную дыру, уговаривая и ее делать то же самое. В его взгляде больше не было стали. Глаза сделались обыкновенно карими и слегка отрешенными.
А потом она не выдержала, кинула в него куском сырого мяса и заорала:
— Я не могу больше смотреть, как твой отец умирает! Мне от этого больно!
Он посмотрел на нее с жалостью:
— Да, тяжело, когда любимый человек ежедневно расстается с жизнью на твоих глазах! Так ты говоришь, что Нестор утонул?
Она вдруг увидела себя со стороны. С растрепанными волосами, почти тридцатилетняя женщина в бешенстве кричит на шестнадцатилетнего мальчишку, зависимая от него, больная им, изуродованная им!.. Она взяла себя в руки и сказала как можно спокойнее:
— Уходи, Физик.
— Почему?
— Я тебя больше не люблю, Физик.
Он долго смотрел ей в глаза, одновременно протирая спиртом телескоп для подмышки. Потом опустил взгляд и стал собираться.
— Прощай! — сказал в дверях.
— Прощай, Физик.
Она думала несколько дней. Не спала, лихорадочно анализируя, что с ней случилось. Всего несколько месяцев с этим мальчиком, который не сделал ей ничего плохого, а ощущение, будто всю жизнь с властным мужиком мучилась. Мучилась и любила мучительно… А может, и не его любила, а продолжение Нестора, то, чего ей в нем не хватало, что было в Анцифере… К черту все их семейство!.. Сил нет больше!!!
Через неделю, похудевшая, подурневшая лицом, Алина позвонила Мебельщику.
Птичик вновь поселился в материнской квартире. Он совершенно ушел в себя и не обращал внимания на свихнувшихся домочадцев.
— Почему ты не ходишь в институт? — наезжала мать, впрочем, без всякого энтузиазма — так, побурчать лишь.
— Мне шестнадцать лет…
— Тогда на кой черт поступал?
— Ошибся.
— А я только в седьмой класс хожу, — удивилась Верка. — Может, мне тоже в институт?
— Ага, — ехидно смеялась мать. — Лучше в армию!
— Зачем?
— Там мужиков много! Ха-ха!
— Сука! — прокомментировал Анцифер.
Она переменилась в лице и оборотилась к сыну:
— Я у вас сука! А вы кто? Один долбанутый на всю голову! Разожрался, как кабан, моими трудами и тунеядствуешь в моей квартире!
— Ты ни одного дня в жизни не работала, — уточнил Птичик.
Она, казалось, не слышала и принялась наседать на дочь:
— А ты! С бешенством матки в четырнадцать лет! Это я сука?!
— Что такое «матка»? — поинтересовалась Верка.
Здесь появился Соевый Батончик. Принялся цепляться за мать.
— И этот еще здесь! Пошел отсюда! — и пнула ногой Ивана Хабибовича Оздема, как когда-то пинала Анцифера.
Впрочем, отлетевший к окну Соевый Батончик не заплакал, сел возле батареи и пытался понять, что с ним произошло.
— Я его усыновлю! Ванька, иди ко мне! — закричала Верка. — Ты не мать, а фашистка! Хабиба выгнала, собственного ребенка издеваешь!
— Издеваешься, — поправил Анцифер.
— Нас всю жизнь мучила, папусю до смерти извела! Как теперь жить?!! Как на мир смотреть человечьими глазами!!!
— Ты не очень! — грозно зашипела на Верку мать. — Ишь, театр устроила!
— Ну ладно, — тотчас согласилась Верка, отказываясь от гневного пафоса. — Может, мне в артистки пойти?.. И вообще, давайте жить дружно!
— Давайте, — согласился Анцифер. Во всю физиономию улыбался Ванька.
— Я вам кое-что должна сказать, — сделалась совсем серьезной мать. — Вы уже все взрослые, справитесь!
— С чем? — Верка была заинтригована.
— Я должна уехать на несколько дней… На неделю… Может, больше…
— Куда? — удивилась Верка.
— Я тут с теткой Раей помирилась… Мне надо в Турцию… По делам…
— К Хабибу? — совсем обалдела Верка. — Возьми меня с собой!
— Да нет, — уточнил Птичик. — Зачем ей Хабиб? Нового найдет! Натрахается и вернется!
— Сволочь же ты! — рявкнула мать в ответ.
— Разве не правда, мам?.. Ну признайся!.. Нам все равно!
— Мам, возьми меня с собой! — уговаривала Верка. — Ну пожалуйста!
— Тебя там утащат, — предупредил Анцифер сестру. — Сделают наркоманкой и в публичный дом за сто долларов продадут!
— А чего так мало?
— Вот дура!
— А мамусю в публичный дом не продадут?
— Она бы бесплатно пошла, да не берут!..
Мать хотела было огрызнуться, но здесь в дверь позвонили. А на пороге — тетя Рая…
Уж сколько обнимались, целовались! Даже Птичик чмокнул тетку в мягкую щеку, а со своей стер ее помаду.
Тетка как-то незаметно наготовила всяких вкусностей, успевая приласкать всех детей, дать им досыта женского тепла. Даже Анцифер с удовольствием поддавался Раиным объятиям, так в них было уютно и радостно. И Антипу досталась ласка теплой руки, от которой он отвык со времен Нестора.
— Я тебя люблю, теть Рай! — признался Птичик.
— А я тебя люблю еще больше, чем он! — Верка. И Ваньку расцеловали всласть.
