— Здесь прямо как в лагере, — со смехом говорит Макс, пока они распаковывают рюкзаки.
Но Гоголь никогда не был в лагере, для него это — совершенно незнакомый мир, такого отпуска он еще не знал, и это несмотря на то, что они всего-то в трех часах езды от родительского дома.
Дни они проводят с родителями Макс, сидят на стульях или валяются на траве, бездумно смотрят в лазурное небо или в столь же лазурные воды озера. Вдоль берегов озера расположены другие дачи, деревянные мостки уходят далеко в воду, на берегу лежат перевернутые лодки. Вода у берега рябит от бесчисленных мальков. Гоголь во всем копирует хозяев дома, на голове у него белая панама, и каждые полчаса он втирает себе в плечи, лоб и щеки крем от загара. Он пробует читать, но засыпает, не прочитав и страницы. Когда ему становится слишком жарко, он бросается в воду и плывет вдоль берега до чьих-нибудь мостков, потом обратно. Дно озера покрыто мелким, чистым песком без камней, без водорослей. Иногда их навещают родители Джеральда Хэнк и Эдит, их дом стоит на том же берегу примерно в полумиле отсюда. Хэнк, профессор-античник, сейчас на пенсии, всегда приносит с собой томик греческой поэзии и читает отрывки из Гомера, переворачивая страницы длинными, покрытыми старческими пятнами пальцами. Почитав, он, кряхтя, опускается на одно колено, стягивает с ног носки и сандалии, подворачивает брюки и заходит по колено в воду. Там он встает, упирает руки в бока и разглядывает окрестности, горделиво подняв голову и поводя носом. Эдит, его жена, — маленькая хрупкая старушка с девичьей фигурой и изборожденным морщинами лицом. Ее абсолютно белые волосы обрамляют лицо пушистым нимбом. Она рассказывает Гоголю, как много они с мужем путешествовали: побывали в Италии, в Греции, в Египте, в Иране.
— А вот в Индию так и не попали, — вздыхает она с сожалением. — Такая жалость, мне так хотелось бы съездить туда!
Они с Макс целыми днями бродят в купальниках. Иногда по утрам Никхил совершает пробежки вокруг озера вместе с Джеральдом. Они бегают по дорогам и тропам, забираются в совершенно дикие места, где, кажется, вообще не ступала нога человека. Примерно на середине их маршрута расположено семейное кладбище Ратклифов, там они обычно останавливаются, чтобы перевести дыхание. Здесь будет похоронена Максин, когда умрет, а до этого — ее родители и дедушка с бабушкой. Все свободное время Джеральд проводит в огороде, он выращивает укроп и петрушку, салат и помидоры. Ногти у него обломаны, под ними вечная, несмываемая грязь. Однажды Максин и Никхил доплывают до дома Хэнка и Эдит, и старики угощают их обедом — салатом с яйцом и томатным супом. А по ночам, когда в хижине становится слишком жарко, они берут фонарик и идут на берег озера понырять и поплавать голышом. Они шепчутся, тихо смеются, стараясь не нарушать очарования ночи, в свете луны совершают заплывы до соседских мостков и обратно. Незнакомое доселе ощущение обволакивающей мягкости воды возбуждает Никхила, он ловит Максин за талию и опрокидывает на землю. Они занимаются любовью на траве, сырой от росы и их мокрых тел, и, пока Максин сладострастно изгибается, сидя на нем верхом, Никхил смотрит мимо ее хрупкого плеча в небо. Небо необыкновенно высокое, как огромный купол, оно вобрало в себя столько звезд, рассыпанных по нему драгоценными камнями, сколько он никогда в жизни не видел.
Несмотря на то что делать на даче абсолютно нечего, дни проходят по определенному порядку, заведенному и поддерживаемому годами. Они просыпаются рано под щебет и гомон птиц, когда восточную сторону неба прочерчивают розово-черные полосы рассветных облаков. Завтракают всей семьей на веранде с видом на озеро — обычно домашними заготовками, намазанными или положенными на толстые куски хлеба. Единственный источник новостей — местная газета, которую Джеральд приносит из сельского магазина. Вечером они принимают душ и одеваются к ужину, а потом какое-то время сидят на лужайке перед домом, потягивая коктейли и наблюдая, как солнце закатывается за верхушки гор, освещая их разноцветными тонами — от розового до багрового. После захода солнца начинается ночная жизнь. Мелкие летучие мыши шныряют между величественных сосен, поднимающихся на высоту десятиэтажного дома, а их разноцветные купальники висят в ряд на веревке. Они закусывают вино сыром, привезенным из Нью-Йорка, затем идут на веранду ужинать.
На ужин Лидия готовит простую пищу: салаты из собственных трав, помидоров и огурцов, вареную кукурузу, макароны с соусом песто, курицу. А еще Лидия печет пироги с ягодами, которые собирает в лесу. Иногда она исчезает на целый день — или за черникой для варенья, или проверить блошиные рынки в окрестных деревнях, откуда частенько возвращается с какой-нибудь антикварной покупкой. В доме нет телевизора, только старый проигрыватель, на котором они слушают классические симфонии или джаз. Когда наступает дождливая погода, Джеральд и Лидия учат Гоголя играть в бридж и покер. Спать они ложатся часов в девять. В доме есть телефон, но звонит он крайне редко.
Никхилу нравится такая жизнь в полном отрыве от цивилизации. Он привыкает к тишине, к ароматам цветов и трав, к острому, свежему запаху наколотых дров. Тишину нарушает только тарахтение далекой моторки на озере или хлопанье оконной створки. Гоголь дарит хозяевам рисунок их дома, который он сделал в какой-то из дней, — первый рисунок за долгое время, выполненный не на заказ и не для работы. Его ставят на захламленную каминную полку вместе с другими рисунками, фотографиями и книгами. Джеральд обещает окантовать его. Гоголя поражает то, что двери не запираются ни в хозяйском доме, ни у них с Максин. Кто угодно может запросто войти внутрь. Он вспоминает сигнализацию, которую установили в своем доме его родители, — ну почему они не могут просто наслаждаться жизнью, почему им надо всего бояться? Вот Ратклифы живут в гармонии с жизнью, посмотришь на них, так кажется, что они владеют правом на луну, что пускает серебряную дорожку над озером, и на солнце, и на облака. Они так любят свою дачу, что она вросла в них, стала частью их самих. Гоголю ужасно нравится идея проводить лето в одном и том же месте, возвращаться туда год за годом. Однако он не может представить себе своих родителей живущими на такой вот лесной даче. Как им было бы скучно играть в бридж в дождливые дни, считать падающие звезды по ночам, варить варенье и щипать базилик! Ашок и Ашима в жизни не пошли бы гулять по горам, как это делают они с Максин и ее родители почти каждый день, чтобы полюбоваться на закат из разных точек окрестных вершин. Мать жаловалась бы на то, что она все время одна, что вокруг нет других бенгальских семей, кроме того, она не любит купаться и не умеет плавать. Он с содроганием вспоминает о путешествиях, в которые ездил с семьей. Вечно они куда-то спешили: то мчались в Калькутту, то путешествовали по местам, не представляющим для них, детей, никакого интереса. Несколько семей объединялись вместе, брали напрокат фургон, набивали его едой, одеждой и спальниками и отправлялись в Торонто, Атланту или Чикаго — к очередным бенгальским друзьям. Отцы сидели впереди, изучая карту, дети — скорчившись на задних сиденьях, с бутербродами и пирожками, обернутыми в фольгу, которыми они перекусывали на заправках и стоянках дальнобойщиков. Ночевали в мотелях, для экономии все в одной комнате, купались в придорожных прудах…
Однажды они с Максин решают переплыть через озеро на каноэ. Максин учит его грести, стоя на одном колене, перекидывая весло с одной стороны на другую, рассекая им тугую, стального цвета воду. Она рассказывает ему о детстве на даче. Это ее самое любимое место во всем мире, говорит она, и Никхил понимает, что этот пейзаж, эта вода, это озеро — неотъемлемая часть ее, так же как и дом в Челси. Максин признается, что здесь она потеряла девственность: это случилось, когда ей было четырнадцать лет, в старом лодочном сарае, с мальчиком, родители которого привезли его сюда погостить. Он вспоминает себя в четырнадцать лет — надо же, как это не похоже на его детство! Тогда он был Гоголем, и только Гоголем. Впрочем, когда он рассказал Максин историю своего имени, она ужасно смеялась. «Никогда не слышала ничего прикольнее!» — заявила она и поцеловала его в щеку. А потом, видимо, начисто забыла об этом, пожалуй, самом важном факте его биографии, видимо, он вылетел у нее из головы, как вылетала вся кажущаяся ей ненужной информация. И Никхил понимает, что для нее это место — последнее убежище, куда она будет стремиться всегда. Он представляет ее себе старухой, сидящей на раскладном стуле на берегу озера: ее изборожденное морщинами лицо все еще красиво, ее гибкое тело только слегка раздалось в бедрах, а волосы подернуты сединой. Он представляет себе, как она скорбит, приезжая сюда проведать родительские могилы, как учит своих детей плавать и нырять с мостков в воду, как берет их за обе руки и кружит по воде вокруг себя.
