Сьюзен наблюдала за процессом преображения, усевшись на пол.
— Какой тонкий цвет, — промолвила она, — если, конечно… — тут Диди углядела намек на улыбку, — …если считать красный цвет тонким.
Соскочив со стола, Диди раскатала красный хлопковый половичок, выуженный ею из-под кучи всякого старья, и разбросала по нему пять здоровенных подушек различных оттенков, близких к фиолетовому: цвета фуксии, клюквы, апельсина и жарко-розового. Она предложила включить в «русский» интерьер акцент другой страны, каковой и был обеспечен изображением матадора в полном облачении, дразнящего мулетой свирепого «эль торро». Место для этого постера, подобные которому красовались в каждом магазинчике, куда они заходили, Диди отвела над каминной доской. Яркий костюм тореадора гармонировал с пестротой подушек. Немаловажным аргументом в пользу именно этого плаката явилась и его цена, самая низкая на улице. Хозяйка была так рада избавиться от зависевшегося у нее щеголеватого тореро, что в придачу к нему подарила литографированное объявление об открытии галереи. — «Для таких хороших покупательниц», — сказала она с сильным акцентом. Литографию девушки поместили позади двери, а ароматические свечи, приобретенные в Ист-индском торговом ряду, спорадически рассредоточили по всей гостиной.
Диди помогла Сьюзен распаковать и разложить вещи, в результате чего спаленка той стала такой же ухоженной и аккуратной, как ее собственная. В десять вечера, покончив с делами, соседки расположились на тонком коврике. Вокруг подрагивали язычки испускавших пикантные ароматы свечей.
Диди погрузилась в свои мысли.
— О чем задумалась? — лениво окликнула ее Сьюзен.
— Да так, ни о чем. Совершенно ни о чем, — отозвалась Диди, и вправду ни о чем особо не думавшая. И думавшая обо всем сразу. Например, о том, что Сьюзен слыхом не слыхивала про ее родителей и знать не знает про их деньги. Они с ней сразу приглянулись друг дружке, и это никак не связано с престижем фамилии. Возможно, ее родители ошибались, и чтобы наладить отношения, деньги вовсе не обязательны. Диди испытывала совершенно новое для нее ощущение — неожиданный прилив уверенности в себе.
Спустя двое суток начиналась летняя программа. В воскресенье Диди и Сьюзен зарегистрировались в Мемориал Холл, получили в академическом Центре свои удостоверения и с понедельника — во всяком случае теоретически — должны были приступить с занятиям. Изучив расписание Гарварда с интересом, какого не выказывала к учебе никогда прежде, она выбрала для себя в качестве основного курса «введение в психологию» — один из тех предметов, изучение которых не требовало предварительной подготовки и которые поднаторевшие студенты в шутку именовали «болтологическими». Единственным его недостатком являлось время: он читался пять раз в неделю с 10 до 11 утра — час, который Диди при любых обстоятельствах не сочла бы удачным. Но и это не обещало стать серьезной проблемой: благодаря огромному числу записавшихся «введение в психологию» предстояло читать в большой лекционной аудитории, где не было никакой возможности заметить отсутствующих. Прогулять, если захочется, можно будет безнаказанно. Сьюзен должна была посещать лекции после обеда, с 1 до 1.30, причем всего два раза в неделю, и Диди хотелось проводить побольше времени с новой подругой. В конце концов сейчас лето. А лето предназначено для развлечений. А для развлечений компания Сьюзен очень даже подходит.
Однако как бы ни тянуло ее развлечься, Диди решила, что коль скоро уж она добралась до Гарварда, то ей не помешает прослушать заодно курсы искусства и археологии эпохи Возрождения. Страсть, воплощенная Микеланджело в образе Давида, гений Леонардо да Винчи и других живописцев Ренессанса, представленных в галерее Уфицци — все это увлекло Диди еще при первом посещении Флоренции. Отсутствие у нее формального искусствоведческого образования не смущало: какой может быть спрос с вольнослушательницы? Этот курс читался по вторникам и четвергам с 6 до 8 вечера, то есть все равно почти совпадал по времени с ужином. Студенты собирались потусоваться перед библиотекой Виденер не раньше 8.30.
Прежде она никогда не отличалась особым пристрастием к учебе и в Брэнксом Холле занималась с прохладцей. Зато ее отцу школа выразила благодарность за приобретение нового лабораторного оборудования.
Не то чтобы изучавшиеся в старших классах предметы давались ей с трудом, просто они были скучными. Такими же скучными, как и девочки, с которыми Диди пришлось жить, когда родители определили ее в пансион.
В тот вечер, словно в день рождения, они сводили ее в любимый ресторан. А потом сообщили, что собираются уехать на всю зиму. Отец и мать старели и считали, что для здоровья им необходимо сменить климат.
— Это будет совсем неплохо, — уверяла ее мать, прерывая увещевания отца. — Мы ведь расстанемся ненадолго, а летом снова будем все вместе. Отправимся в Европу, как всегда. А в пансионе тебе понравится.
Единственной альтернативой пансиону, которую родители уже рассмотрели и отвергли, было оставить Диди в Форест Хилле на попечении Веры. Но они чувствовали, что пожилой экономке не справиться с такой заботой, у нее просто не хватит сил присматривать за подросшей девочкой так, как бы им того хотелось.
— Нельзя, чтобы молоденькая девушка вроде тебя оставалась в Торонто предоставленной самой себе, — рассуждал отец, — город уже не тот, что прежде. С каждым годом он все больше походит на Нью-Йорк грабят и насилуют на каждом шагу, не говоря уж о всяких сомнительных заведениях…
Все его доводы сводились к тому, что пусть ей это и не по нраву, другого выбора, кроме поступления в пансион, у нее нет. Ведь если она любит своих родителей (мама уверяет: очень любит), то сама должна хотеть, чтобы они держались подальше от здешней суровой, холодной зимы. Она всегда была хорошей дочерью.
— Итак, детка, что ты на это скажешь?
— Тебе виднее, что лучше для Диди, — стоически отозвалась она. — Как ты скажешь, так я и сделаю.
Ничего другого ей попросту не оставалось. Просить их не уезжать, не оставлять ее, не имело смысла: если бы они и вправду ее любили, то не обошлись бы с ней таким образом. Нашли бы какое-нибудь другое решение, как находят родители всех ее друзей. Те тоже немолоды и богаты, однако же не сплавляют детей в пансионы, а если и уезжают, то каждые несколько недель прилетают домой, чтобы побыть с ними. И у ее родителей нет никакой необходимости пропадать на целых пять месяцев. Просто им так хочется.
На самом деле мало что могло быть непривлекательней тех историй, какие ей доводилось слышать о жизни в пансионах. И, уж конечно, она предпочла бы остаться с заботливой, любившей ее Верой, а не жить невесть где с такими же брошенными девочками, как и сама. Но Диди не стала выплескивать свою боль. Они так и не узнали, как тяжело было у нее на душе. Не могла же она сказать родителям: «мне больно оттого, что я вижу: вы меня не любите». Разве родители не единственные люди на свете, на любовь которых — истинную, неэгоистичную — можно положиться? Ничего подобного Диди говорить не стала. Не желая показать им, как глубоко уязвило ее их решение, и согласившись с ним как с таковым, она проявила редкостную несговорчивость, когда речь зашла о его воплощении в жизнь, то есть о выборе конкретного пансиона.
— Чтобы я поехала в Академию Пайнхерст?! Ни за что, все знают, что там учатся одни неудачники… Нет, только не Торонто Френч. Там девочки, которые изучают французский уже девять лет, как я буду среди них выглядеть? В Трафальгар это все равно, что в никуда. Я не смогу видеться ни с кем из своих знакомых!
Когда наконец удалось достигнуть компромисса, сойдясь на расположенной в живописной местности Роуз-дэйл закрытой школе для девочек Брэнксом Холл, отец вздохнул с облегчением и сказал:
— Ну теперь, когда ты приняла решение, забудем обо всем этом. Давайте радоваться жизни.
Он подозвал Нормана — бывая в этом ресторане, отец всегда требовал, чтобы его обслуживал исключительно Норман, ибо, по его словам, ни один другой официант не умел обслужить как следует, — и заказал чау мейн — блюдо из грибов, мяса и креветок с гарниром из жареной лапши, — и цыплят с ананасами, присовокупив требование, чтобы «все было с пылу с жару, как любит моя дочурка». К этому он добавил и еще несколько блюд — например, утку по-пекински и цыплят феникс в корзинке, которые заказывал лишь по особым случаям. Таким образом, вечер был гастрономически обозначен как праздничный.
Насколько Диди могла припомнить, то был первый случай, когда ей удалось съесть все, что отец накладывал в ее тарелку. И даже больше. Аппетит ее был просто неутолимым…
Но все это осталось в прошлом. Сейчас, впервые в жизни, она распоряжалась собой сама. У нее была отличная подруга, а впереди ждало многообещающее лето.
