– Я уже иду! Иду! – кричу я, чтобы она не забеспокоилась, и бегу в противоположную сторону. Забираюсь на кривую, сломанную колонну, спугнув прогуливавшихся по ней коростелей.
Рея не заметила моего отсутствия. Из-за балюстрады доносятся приглушенные отзвуки – она продолжает бить известковые скорлупки. Убедившись в этом, я мчусь к Сарторису.
Он один.
Он вылетит из гнезда, я сяду на ближайшую ветку и снова ненадолго стану его самкой – он будет ласкать мой клюв, спинку, крылья, ноги, задний проход. Я прикрываю глаза, представляя себе касания клюва, удары крылышками и в конце концов – восхитительное, упоительное трепыхание, когда он наконец покрывает меня, в экстазе прижимая к ветке.
Я приближаюсь к сплошной стене зелени, за которой скрыто его гнездо, и чуть не сталкиваюсь с летящей против солнца пустельгой, которая тащит в когтях водяную черепаху.
Это к тебе я так спешу, Сарторис! К тебе!
Все. Прилетела. Среди темной зелени виднеется устроенный из веток шатер. Я лечу ко входу – туда, где внизу среди ветвей белеют следы птичьего помета.
– Сарторис! Это я! Я жду тебя! Иди сюда, Сарторис! – повторяю я, стоя на выдающемся вперед толстом суку.
Я помахиваю крылышками и хвостом, подпрыгиваю, приседаю, верчусь, пытаясь обратить на себя его внимание.
Шелест, движение – Сарторис поворачивает голову, прикрывая крыльями яйца.
– Выходи, Сарторис! Я жду тебя! Я хочу тебя! – взываю я, прикрывая глаза от страсти. – Рея не сможет помешать нам! Выходи!
Я кружусь, поворачиваюсь то в одну сторону, то в другую, встряхиваю крылышками, приседаю, демонстрируя покорность, прошу... Вижу, как пух на головке Сарториса то встает дыбом, то опадает. Он слышит меня – значит, он ко мне неравнодушен.
Почему он молчит? Почему не отвечает? Почему не бежит навстречу? Сколько же мне еще придется ждать?
– Выходи, Сарторис! Быстрее! Выходи! Я хочу тебя!
Я дрожу от страсти. Дрожу, представляя, что он скоро будет со мной. Может, он не слышит? Может, шум листьев заглушил мои призывы? Может, он не видит, что я совсем рядом?
– Выходи, Сарторис! – изо всех сил кричу я, больше не думая о Рее, которая тоже может меня услышать.
Меня охватывают злоба, гнев, разочарование.
Я бегу по сучку прямо в шарообразное гнездо, прикрытое сплетенным из ветвей шатром.
Ошеломленный Сарторис теснее прижался к яйцам, развел крылья пошире и разинул клюв.
– Уходи отсюда! – шипит он. – Уходи! Нахохлив перышки, я верчу головой, перебираю ногами, надеясь пробудить в нем желание.
– Это я! Я пришла к тебе! Я твоя! – повторяю я голосом, клювом, крыльями, всем телом. – Летим со мной!
Сарторис, как бы испуганный, поворачивает голову и закрывает от меня крыльями гнездо. Его глаза расширены и неподвижны.
– Уходи! – еще раз повторяет он, и я уже знаю, что он не полетит за мной, что мои мольбы, кокетство и все, что я делала, чтобы притупить бдительность Реи, были напрасны.
Я подхожу ближе. Склоняюсь над ним. Пытаюсь погладить клювом взъерошенные перышки на лбу.
Сарторис лежит в гнезде, закрывая от меня яйца, как будто боится, что я могу разбить, раздавить их. Может, он слышит доносящиеся из-под скорлупок шорохи? Может, я мешаю ему прислушиваться к этим звукам?
– Уходи, иначе мне придется прогнать тебя! – грозно кричит он, а пух у него на голове, груди, спинке встает дыбом. – Это гнездо принадлежит только мне и Рее! Уходи прочь!
До меня доносится крик злобы, гнева, ненависти. В нем слышится жажда убийства.
– Смерть тебе! Смерть! – кричит несущаяся к гнезду Рея.
Я поворачиваюсь и выскакиваю из гнезда, удирая буквально в последний момент. Сверкающая черно-белая молния падает на ветку, сбивая клювом листья.
– Убью! Убью тебя!
Я лечу низко над развалинами, площадями, улицами. Меня преследует эхо разъяренного голоса ревнивой сороки, защищавшей свое гнездо и своего самца.
Засуха мучила Сарториса и его сорок куда меньше, чем других птиц. Когда не было воды, Сарторис всегда находил иные жидкости, способные утолить жажду. Он знал, что в ракушках прячутся улитки и моллюски и достаточно лишь посильнее ударить клювом или бросить их с высоты на камень, чтобы добраться до вкусной, насыщенной влагой пищи.
Сарторис разбивал птичьи яйца и выпивал их содержимое. Он знал также, что жажду можно утолить и теплой, свежей кровью. Поэтому он каждый день охотился не только за маленькими птенцами, как раньше, но нападал и на взрослых воробьев, синиц, жаворонков, соловьев, овсянок, славок, зябликов, щеглов.
Преследуемые сороками мелкие птицы старались прятаться в самых густых и недоступных зарослях. Но резкие крики Сарториса спугивали их с этих укромных местечек, и они в страхе неслись, не разбирая дороги, прямо в лапы притаившихся на ветвях сорок.
Вскоре мелкие птицы начали собираться большими стаями и улетать в более безопасные места, где было не так много сорок. Сарторис охотился и на мышей, хомяков, на небольших ужей и желтопузиков, хватая и убивая намного больше, чем могли съесть его сороки.
Свою добычу он закапывал в листья или в песок, а иногда просто бросал под стеной или под деревом.
Рея уже сидела в гнезде, снова готовясь снести яйца, которые уже начинали двигаться к выходу. Она чувствовала это движение и с дрожью ожидала того мгновения, когда они начнут давить изнутри, раздвигая в стороны узкие стенки родового канала. Рея боялась нести яйца, потому что теряла при этом много крови и потом довольно долго была просто не в состоянии вылетать из гнезда. Сарторис заботливо кормил и поил ее. Но Рея еще долго испытывала боль, высиживая снесенные в муках яйца. Но все же иногда, устав подгребать их под себя, согревать, снова переворачивать, она вылетала из гнезда и садилась на соседнюю ветку.
Сарторис с гневными криками тут же кидался загонять ее обратно, ударяя клювом по затылку.
Рея послушно возвращалась на твердые, неудобные яйца. В полдень она вылезала из гнезда, расправляла крылья и отдыхала, а Сарторис забирался в нагретое ею углубление. Клювом и лапами он поворачивал яйца так, чтобы удобнее было обхватить их крыльями. Время от времени он издавал громкие пронзительные крики.
– Убирайся отсюда! Немедленно! Я тебя вижу! Убирайся, иначе... – грозил он, злобно моргая.
Среди кипарисов, магнолий, платанов, каштанов порхало множество разных птиц...
Сарторис ненавидел кукушек, которые внимательно наблюдали за нашими гнездами. Стоило кукушке появиться поблизости, как он впадал в ярость. Он фыркал, шипел, дергался, словно готов был мгновенно сорваться с места и кинуться на незваного гостя.
– Убью! – грозился он.
Рея тоже боялась кукушек и постоянно была начеку, если где-то неподалеку слышались их голоса.
Кукушки постоянно кружили поблизости от чужих гнезд, стараясь подкинуть в них свои яйца. А яиц кукушки несли много, больше, чем другие птицы, они несли их каждый день... Они летали с готовым выскочить наружу яйцом, чувствуя, что, если не найдут подходящего гнезда, оно просто выскочит на лету и разобьется о камень или ветку. Даже их хорошо развитые мышцы с трудом удерживали продвигающиеся к выходу яйца.
Но если бы кукушки и захотели свить свое собственное гнездо, у них не нашлось бы на это времени, потому что их постоянно подгоняли, торопили эти беспрерывно зарождающиеся в них новые жизни.
Они поедали огромное количество известняка, штукатурки, яичной скорлупы и ракушек – и все это тут же преобразовывалось в их собственные, все время растущие внутри яйца. С раннего утра они пронзительно куковали, пытаясь найти хоть какое-нибудь гнездо, лишь бы избавиться от все возрастающей, давящей изнутри тяжести. Поэтому они так нервно били крыльями, судорожно крутили хвостами, отчаянно перелетали с ветки на ветку, с крыши на крышу лишь бы побыстрее найти, куда подбросить яйцо. Все это ужасно раздражало Сарториса, который бдительно высматривал из прикрытого кипарисовыми ветвями гнезда – не появились ли поблизости кукушки... И они прилетали... Коричневые, серые, с поперечными полосками на грудках и хвосте, пестрые, с серыми хохолками, с гладкими белыми и желтоватыми грудками, маленькие и большие. Некоторые были даже крупнее сорок – со светло-коричневыми, почти оранжевыми маховыми перьями.
Громкие, хриплые, булькающие крики кукушек издалека были похожи на трескотню синих сорок... Они бегали по веткам и сухой траве, собирая гусениц, червяков, жуков, улиток и даже муравьев.
Но весь этот шум всегда заканчивался кукованием.
Перья вставали дыбом на голове Сарториса, глаза округлялись, клюв впивался в прикрывающие гнездо ветки. Он с трудом сдерживал ярость.
Сквозь щель он заметил сидевшую поблизости кукушку, которая явно наблюдала за их гнездом. Длинный хвост, серый хохолок, белая грудка и живот, пестрые темно-коричневые крылья. Она подпрыгивала на ветке, поглядывая на высиживающую яйца сороку. Разъяренный Сарторис с подернувшимися белой пленкой глазами выскочил из гнезда и бросился на прыгавшую по веткам птицу.
