Филип Рот - Профессор желания

Перед кем это я стою на коленях, давая этот обет? Кто должен определить, какую дистанцию я должен держать с Клэр? Уважаемые члены литературного совета, как думаете вы? А я думаю, что это я сам. Должен и буду.

В конце одного из роскошных августовских дней, когда позади осталось уже около пятидесяти таких дней и было приятно сознавать, что еще больше двух десятков впереди; когда меня переполняло безграничное чувство радости и того, что трудно представить себе кого-нибудь более счастливого, чем я, мне нанесла визит моя бывшая жена. После этого долго еще при каждом телефонном звонке или, услышав звук разворачивающейся на повороте к дому машины, я буду думать, что это возвратилась Элен. Я буду готов к тому, что получу письмо от нее или, скорее, о ней, информирующее меня, что она или опять уехала в Гонконг, или умерла. Когда я, проснувшись среди ночи, вспоминаю о том, как я когда-то жил и как живу сейчас — а это случается теперь со мной регулярно, — я теснее прижимаюсь к моей спящей подруге, как будто это она старше меня на десять лет, на десять, двадцать, тридцать лет меня старше.

Я сижу в саду, голова в тени, ноги на солнце, и вдруг слышу, что в доме звонит телефон. Там Клэр, которая переодевается перед купанием. Я еще не решил — решениями именно такого рода наполнены теперь мои дни, — пойти с ней на пруд или посидеть и спокойно поработать до того времени, когда пора будет поливать маргаритки и откупоривать вино. Я сижу здесь с послеобеденного времени — только я, пчелы, бабочки, да время от времени Даззл, старый Лабрадор Клэр, — читаю Колетт и набрасываю заметки для того курса, который известен теперь в доме, как «Страсть». Просматривая книги этой писательницы, я думаю о том, что едва ли в Америке найдется такой писатель-романист, мужчина или женщина, который как Колетт исследовал бы природу наслаждений, был таким же чувствительным к запахам, теплу и цвету, так же разбирался в тончайших проявлениях любви и в то же время был чужд любому проявлению фанатизма. Она кажется исключительно чувствительной ко всему, к чему страстно стремится желание — «к этим удовольствиям, которые необдуманно называют физическими». При этом ей совершенно не свойственны пуританство, дурные побуждения, мания величия, амбиции или ярость классового или социального недовольства. Некоторые считают ее эгоистичной в самом жестком смысле этого слова, самой прагматичной из сенсуалистов, а ее способность к самоисследованию равной способности к исследованию вообще…

Первый лист моего блокнота весь исписан зачеркнутыми-перечеркнутыми фрагментарными набросками начала вступительной лекции. На одном поле, сверху вниз — длинный список современных писателей-романистов, европейских и американских. Мне кажется, что среди них Колетт выделяется своей сдержанностью, ясностью мысли, буржуазным язычеством. Из кухни выходит Клэр в купальнике и с белым махровым халатом на руке. В руках у нее книга Музиля «Молодая Терлесс», над которой я закончил работать накануне. Мне так приятно, что она интересуется теми книгами, которые входят в мою учебную программу. А еще приятно видеть ее грудь в вырезе купальника.

— Скажи-ка мне, — говорю я, хватая ее за ногу, — почему в Америке нет своей Колетт? Может быть, ближе всех к ней Апдайк? Во всяком случае, наверняка, не Генри Миллер. И безусловно, не Готорн.

— Тебя к телефону — говорит она. — Элен Кепеш.

— О, Господи. Я смотрю на часы. — Сколько же времени сейчас может быть в Калифорнии? Что ей понадобилось? Как она меня разыскала?

— Это местный звонок.

— Да?

— Да, думаю, что так.

Я все еще не двигаюсь с места.

— Она прямо так и сказала, — Элен Кепеш?

— Да.

— А я думал, что она снова взяла свою девичью фамилию.

Клэр пожимает плечами.

— Ты сказала ей, что я дома?

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что тебя нет?

— Что ей может быть нужно?

— Тебе следует спросить у нее, — говорит Клэр. Может быть, и не следует.

— Будет неправильно, если я просто пойду и повешу трубку?

— Нет, не правильно, — говорит Клэр. — Чересчур эмоционально.

— Я и так чувствую себя чересчур эмоционально. Я чувствую себя чересчур счастливым. Это настолько неотразимо.

Растопырив все десять пальцев, я прижимаю их к выпуклости в вырезе купальника.

— Я подожду тебя здесь, — говорит она.

— Я пойду с тобой купаться.

— О'кей. Хорошо.

— Подожди меня!

Это будет не бессердечно и не малодушно, — говорю я сам себе, — это будет самое благоразумное, что я могу сделать. Я смотрю на телефон на кухонном столе. Элен все еще остается одной из самых близких мне людей.

— Алло, — говорю я.

— Алло. О, привет. Послушай, мне так неудобно, что я тебе звоню, Дэвид. Я еле решилась на это. Просто я оказалась в твоем городке. Мы на заправочной станции «Тексико», напротив агентства по продаже недвижимого имущества.

— Понятно.

— Мне показалось, что было бы глупо уехать, даже не позвонив тебе. Как твои дела?

— Как ты узнала, что я отдыхаю здесь?

— Я попыталась разыскать тебя в Нью-Йорке несколько дней назад, позвонила в колледж. Секретарша сказала, что не получила разрешения на то, чтобы давать твой летний адрес. А я сказала, что я твоя бывшая студентка и уверена, что ты не будешь возражать. Но она была непреклонной, не хотела, чтобы нарушили покой профессора Кепеша. Эта дама — просто крепость.

— Ну, и как же ты меня нашла?

— Позвонила Шонбруннам.

— Ну и ну.

— Тем не менее, на этой заправке я оказалась совершенно случайно. Звучит странно, я понимаю. Но это так. Хотя происходят и более странные вещи.

Она лжет. Я ей не верю. Я вижу в окно Клэр. В руках у нее нераскрытая книга. Мы могли бы уже в это время ехать по дороге к бассейну.

— Что ты хочешь, Элен?

— Ты имеешь в виду, от тебя? Ничего. Абсолютно ничего. Я замужем.

— Я не знал.

— Вот почему я и оказалась в Нью-Йорке. Мы были в гостях у родных моего мужа. А сейчас едем в Вермонт. Там у них летний домик. — Она смеется призывным смехом, который вызывает во мне воспоминания о ней в постели. — Ты можешь поверить, что я никогда еще не была в Новой Англии?

— Знаешь, — говорю я, — это мало напоминает Рангун.

— Теперь ничто не напоминает Рангун.

— Как у тебя дела со здоровьем? Я слышал, что ты серьезно болела.

— Сейчас лучше. Хотя одно время было тяжело. Сейчас все позади. А как ты?

— Мое тяжелое время тоже позади.

— Мне бы хотелось тебя увидеть, если бы это было возможно. Мы очень далеко от твоего дома? Я бы хотела поговорить с тобой, хотя бы недолго…

— О чем?

— Я должна кое-что тебе объяснить.

— Не должна. Так же, как и я. Я думаю, что нам лучше обойтись без объяснений.

— Я была не своем уме, Дэвид. Я просто сходила с ума… Дэвид, трудно говорить о таких вещах, стоя среди банок с машинным маслом.

— Тогда не говори.

— Я должна.

Теперь Клэр сидит в моем шезлонге и просматривает «Таймс».

— Тебе придется отправиться плавать без меня, — говорю я. — Элен едет сюда со своим мужем.

— Она замужем?

— Говорит, что да.

— А почему же тогда представилась как Элен Кепеш?

— Видимо, чтобы ты поняла, кто это. И чтобы я понял.

— Или она сама, — говорит Клэр. — Ты бы хотел, чтобы меня здесь не было?

— Конечно, нет. Я просто думал, что ты предпочтешь пойти поплавать.

— Только, если ты это предпочитаешь…

— Это абсолютно не так.

— Где они сейчас?

— В городке.

— Она проделала весь этот путь?.. Я не понимаю. А если бы нас не оказалось дома?

— Она говорит, что они едут в летний домик его семьи в. Вермонте.

— И они не воспользовались скоростным шоссе?

— Милая, что с тобой? Нет, они не воспользовались скоростным шоссе. Может быть, им больше хотелось любоваться пейзажем. Да какая разница? Они приедут и уедут. Ты сказала мне, что не надо относиться ко всему этому чересчур эмоционально.

— Но я не хочу, чтобы тебе было больно.

— Не беспокойся. Если ты из-за этого осталась…

Тут она поднимается и, еле сдерживая слезы, чего я раньше никогда не видел, говорит:

— Послушай, ты так очевидно хочешь выпроводить меня…

Она быстро идет за дом, где в пыльном покосившемся сарае стоит наша машина. Я бегу за ней, а впереди меня бежит пес, который думает, что мы играем. В результате мы оба стоим у сарая, когда подъезжают Лауэри. Пока их машина направляется по длинной грязной дороге к дому, Клэр накидывает на купальник махровый халат. На мне шорты, старая вылинявшая майка, потрепанные теннисные туфли. Кажется, весь этот наряд у меня еще со времен Сиракуз. У Элен не будет проблем с тем, чтобы меня узнать. Но вот узнаю ли ее я? Смогу ли объяснить Клэр, что хочу только увидеть…

Я слышал, что одним из результатов ее болезни стало то, что она поправилась килограммов на десять. Если это было так, то теперь, кажется, она потеряла не только набранный вес, но и значительно больше. Она выходит из машины совершенно такая, какой была раньше. Ее кожа бледней, чем мне казалось раньше, но эта бледность совсем другого рода, нежели квакерская, к которой я теперь привык. Это бледность какая-то светящаяся и прозрачная. Только худенькие шея и руки выдают, что она перенесла тяжелую болезнь, а главное, что ей уже хорошо за тридцать. Во всех других отношениях она снова Сногсшибательное Создание.