Степке толстая, малопривлекательная и липучая баба быстро надоела,
Он и не считал нужным скрыть это от нее. Вконец разочарованная женщина покинула чужую глушь – и возвратилась в собственную, привычную.
Степан, между тем, ничуть не считал себя в чем-либо виноватым – в том числе и перед Гришей. Самое пикантное, что и тот не предъявлял товарищу никаких претензий. Их мужская дружба продолжалась вплоть до того момента, как капитан покинул нашу часть – его перевели куда-то в совсем другой гарнизон и соединение. И вот что Ваня Оленченко мне рассказал. У них как-то речь зашла обо мне, о моем намерении вступить в партию.
– Хорошо, что он заболел, и прием в партию сорвался, – убежденно сказал парторг Шутовских Ивану. – Понимаешь, Рахлин – парень хороший, честный. Сейчас, когда его родителей реабилитировали, он, конечно, на седьмом небе и считает себя полностью советским человеком.Но он никогда не простит коммунистической партии и советскому государству судьбу своих родителей. Я бы, например, на его месте не простил.
А ведь правда, неглупо рассуждал наш колобок?!
Великий драматург – жизнь! Она позаботилась о том, чтобы мы с
Иваном, одновременно демобилизовавшись из армии после сдачи экстерном на звание младших лейтенантов запаса, при отъезде еще раз встретились с капитаном… нет, теперь уже с майором Шутовских.
В своем солдатском – правда, новеньком – обмундировании, но при золотых офицерских погонах мы с Ваней сидели в вокзальном ресторане станции Ворошилов Уссурийский в ожидании поезда и, конечно, выпивали. Делали это с тем большим удовольствием, что не боялись теперь никаких патрулей. Солдатам выпивка была воспрещена под страхом ареста и гауптвахты. Но выпивающий за столом ресторана офицер – ничуть не преступник, лишь бы не хулиганил, не дебоширил.
Так что мы боговали, наслаждаясь обретенной независимостью. Заказали бутылочку, распили ее под хорошую закусь и собрались уже было идти на перрон, как вдруг со стороны одного из столиков услышали радостный возглас:
– Кого я вижу! Оленченко! Рахлин!
Да, это был наш Гриша, наш полковой симпатяга! Он провожал в отпуск старшину-сверхсрочника из своей новой части, и они оба тоже уже достаточно клюкнули. А тут вдруг нашелся еще один повод!
– Товарищ майор, да мы спешим – у нас ведь поезд сейчас придет!
– Ни-ни-ни, что вы, я вас так не отпущу: надо обмыть ваши звездочки!
Минут пятнадцать времени у нас еще было, пришлось подсесть к майору и его старшине, тут же на столе появилась новая бутылка, и мы
"добавили": и за свои звездочки, и за его – тоже.
Мы как мы, но майор набрался изрядно. Веселый до предпоследней степени, вошел он с нами в солдатский вагон поезда "Владивосток -
Харьков" (пусть мы и в офицерских погонах, но проезд нам оплатили по солдатской расценке) и, после прощальных пожеланий, вдруг запел своим тенором, сбивающимся на фальцет:
– Проща-а-айте, друзья-а-а, ведь за-втра-а в по-хо-о-о-од!!!
Пассажиры, слушая эти рулады, снисходительно и доброжелательно поглядывали на коротышку майора. От него, даже пьяного, исходили необъяснимые флюиды симпатии и харизмы. Вдруг он прервал свои трели и с неожиданной грустью в голосе сказал:
– Эх, Рахлин, Рахлин, ты едешь к своей учительнице литературы, а я…
Махнув безнадежно рукой, вдруг с новой и пьяной радостью опять запел:
– Первым делом, первым делом самоле-о-о-ты, ну а девушки, а девушки пото-о-ом!!!
Поезд тронулся – пьяный майор едва успел выскочить…
Грустная эта история – лишь одна из тех, какие поневоле довелось узнать за время службы в дальнем гарнизоне.
Много лет о быте военнослужащих, заброшенных в медвежьи углы советских просторов, ничего не говорили, не писали, не показывали.
Лишь недавно в фильме "Анкор! Еще анкор!" эта тема предстала во всей своей неприбранной наготе. Готов подтвердить правдивость ленты замечательного режиссера Петра Тодоровского.
Рядовой или сержант срочной службы, при всех лишениях и ограничениях, которыми она сопровождается, чувствовал и знал, что дело это – временное. Ну, три года, ну, от силы три с половиной продлится такая жизнь, а потом его ждут все преимущества
"гражданки". Но офицер, как солдаты во времена императора Николая
Палкина, был навек прикован к своей военной тачке. Жена его (если была) особенно остро ощущала и переживала тяготы существования в гарнизонной глуши. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год одни и те же лица, одни и те же проблемы с рабочими местами, одно и то же и едва ли не единственное культурное развлечение: кино в гарнизонном клубе – чаще всего в солдатской "Клуб-столовой", где вечно пахнет горелой кашей, кирзовыми сапогами и задубевшим мужским потом, а во время сеанса то и дело в темноте раздаются от входных дверей в самую неподходящую, напряженную минуту развития киносюжета, зычные, грубые выкрики: "Старщий лейтенант Зотов – на выход!",
"Дежурный по части – срочно явиться в штаб зенитного полка!"
От скуки и однообразия жизни офицеры и их жены буквально дурели.
Домашние вечеринки, как и вылазки на природу, на охоту, на рыбалку, сопровождались обильными возлияниями. Неизбежно вспыхивали и гасли летучие романы, не обходившиеся, понятно, без сцен ревности и без мордобоя. Отношения между полами порой принимали форму первобытного промискуитета (это когда живут "все со всеми"…). Мне известна доподлинно такая история. Старший лейтенант Л. и капитан П. дружили семьями, их жены были между собой закадычнейшими подругами. Правда, детей ни у той, ни у другой пары пока что не завелось. Вот однажды
Л. говорит своему другу П.:
– Слышь, Серега, что-то скучно… Надо бы для разнообразия что-нибудь придумать позаковыристее… Но – что???
– Ты знаешь, Леха, есть у меня мыслишка: а давай бабами поменяемся!?
– Вот молоток! Здорово придумал! У тебя не голова, а Дом Советов!
А когда?
– Да хоть сегодня. Поговори со своей Ленкой, а я – с Жанкой!
И что б вы думали? Обе боевые подруги пришли в восторг, и тем же вечером Лена Л. перебралась к капитану П., а Жанна П. – к старлейту
Л. Пожили так недельки две или три, опять стало скучно – тогда восстановили status quo..
Историю эту рассказал мне сам Сергей П. в присутствии своего друга Алексея Л.
И оба при этом заливались счастливым смехом.
Вот вам третья история из того же тематического ряда.
Еще когда командиром нашего взвода разведки был лейтенант
Андрусенко, к нам прибыл второй офицер. Два офицера в одном маленьком штабном взводе – для мирного времени случай редкий. Однако в составе нашего подразделения был локатор, командовать им и назначили новенького.
Командовать? Вот этого новоприбывший как раз и не умел! Лейтенант
Решетняк был на удивление невоенным человеком. В один из первых дней по прибытии в полк ему поручили провести со взводом занятие по строевой подготовке.
– Равняйсь, – тихо и буднично попросил нас лейтенант со смущенной улыбкой на простецкой курносой физиономии деревенского пастушка. И еще сильнее стесняясь, словно бы даже извиняясь перед солдатами за причиняемое им беспокойство, добавил: – Сми-рно…
Это слово, которое в армии звучит чаще и повелительнее, чем
"Но!!!" и "Тпру!!!" в устах извозчика, он произнес с таким выражением, как если бы собирался сказать: "Приветик, мальчуганы…".
Мы развеселились. Занятие было, фактически, сорвано. Лейтенанта это нисколько не смутило. Да, он оказался никудышним строевиком, а еще хуже – физкультурником: не умел не только показать солдатам, как выполняется "переворот в упор" на перекладине, но даже и подтянуться на ней не мог. Решетняк оказался типично, классически штатным человеком. Зато материальную часть локатора и всю работу на нем знал, как бог!
Придерживаясь в общении с ним устава, мы, тем не менее, чувствовали себя с ним как равные и задавали прямые вопросы.
Непонятно было, как и почему такой сугубо штатский человек оказался в армейских кадрах, да еще и офицером.
– А меня в армию продали родители, – со всегдашней своей смущенной улыбкой объяснил капитан.
– ???
– Да, продали, – беззлобно, но убежденно повторил он. – Они меня сначала отдали в подготовительное училище. Ну, в спецшколу военную, после седьмого класса. И подписали обязательство: если не поступлю после десятилетки в нормальное военное училище, то родители внесут деньги, потраченные на мое питание и обмундирование за три года. Я спецшколу окончил, а на офицера учиться не хотел. Мои родители – колхозники под Полтавой. Деньги-то у них, положим, есть, но возвращать стало жалко. Вот и пришлось в радиотехническое военное училище поступать. Я по всем предметам учился на "пятерки", а вот
"физо" и строевая – это для меня гроб с музыкой. Не даются. Врач сказал – это врожденная связанность движений…
Стало понятно, почему командование нашло для свежеиспеченного офицера такую тихую заводь, такой служебный тупичок, как морально устаревшая, подлежащая списанию "малая обнаружительная станция" – радиолокатор МОСТ-2. Демобилизовать Решетняка по тем временам было еще невозможно (уверен, что вскоре, при первом сокращении армии на хрущевские миллион двести тысяч человек, он в эту цифру вошел среди первых!).
