– О каком капитальном ремонте ты говоришь? – уточнил я. – Ясное дело, что все мужчины бабники и пропойцы, и если их на этом поприще обескуражить, то всю освободившуюся энергию они направляют в литературу. И пишут, и пишут разную дребедень, а ведь в бабниках больше толку, чем в литераторах, не говоря уже о пропойцах…
– Я говорила о доме Трагического поэта, – перебила меня Юлия Феликс, – что находится на моем участке земли и только разрушается в запустении. Я думаю, что тебя пора переселить в отдельно стоящее помещение. Как злостного нарушителя девяти с половиной заповедей. Ибо сказано: не прославляй, не восхищайся, не цвети, не пой, не танцуй, не чувствуй, не обожествляй, не беснуйся, не голоси и не хлопай женщин по попке!
– Вот так так! – нахмурился я и мысленно распрощался со своей каморкой на втором этаже. – И что я тогда буду делать в этом доме Трагического поэта?
– Предаваться поэтическому вдохновению, – фыркнула Исида.
А могла бы и промолчать, негодяйка. Вот кто подначивал этого «гладиатора» устроить бардак в борделе?!
– И, чтобы тебе не было скучно, – добавила Юлия Феликс, – и не возникало соблазна снова пройтись по девочкам, мы разделим неделю на количество дней!
– Как это? – заинтересовался я.
– А сейчас увидишь, – пообещала Юлия Феликс и обратилась к Исиде: – Ты что выбираешь – вторник или четверг?
– И то и другое! – вольно определилась бесстыжая Исида, да еще и откинулась развратным образом на спинку стула.
– Будь осторожнее, – предупредила Юлия Феликс. – Он очень древний, того и гляди развалится…
– Кто?! – взъерепенился я.
– Стул, – сообщила Юлия Феликс. – А я тогда выбираю среду и пятницу!
– Да вы ополоумели! – взбунтовался я. – Или хотите сказать, что четыре раза в неделю я буду вынужден заниматься сексом?! И непосредственно с вами?!
– Сам напросился, – отрезала Юлия Феликс. – Ведь одной жены тебе не хватало! А теперь у тебя их две! И целых три дня для свободного времяпрепровождения! Или ты недоволен?
– Я просто хотел напомнить, что жены это тебе не девочки, – пояснил я.
– Ну что же, – ответила Юлия Феликс, – мне остается только посочувствовать. А станешь возникать, пригласим и третью жену, чтобы тебя не посещали мысли о девочках в субботу и воскресенье! Так что займись-ка лучше ремонтом…
Спорить было бессмысленно. Поэтому я демонстративно покинул этрусский атрий, где состоялся этот беспрецедентный разговор, и пошел поглазеть на дом Трагического поэта, для общего понимания возникшей проблемы. А может быть, и дилеммы: послать всех сестер к чертовой матери или проигнорировать. Потому что с женой необязательно заниматься сексом, ведь можно прикинуться наполовину больным и до утра читать Геродота.
Итак, в двенадцать часов пополудни я вышел в сад, плюнул на дом Трагического поэта с приличного расстояния и отправился прямиком в кабак, благо он находился буквально рядом. И поэтому в пять минут первого я наливал себе первый бокал фалерна и размышлял о судьбах римской интеллигенции, что не может спокойно заложить за галстук у себя дома.
А заниматься бумагомаранием надо на склоне лет, когда нет никакой возможности и выпить бочку, и обнадежить пятьдесят девушек, ну разве что – пощипать. Мол, у дедушки руки загребущие, глаза завидущие, словом – не проходите мимо! И что я хочу сказать начинающим литераторам: берегите потенцию смолоду, тогда и на старости лет порадуетесь. А то неудобно смотреть на немощные мемуары. Что может о нас подумать подрастающее поколение, когда в академических сочинениях нет бравых примеров из личной жизни?!
Короче говоря, трезвый мужчина упирается рогом в какую-нибудь проблему, а даже слегка подвыпивший – находит ее надуманной! И как только я осушил первый бокал, то почувствовал целый ряд преимуществ, что сулило мне проживание в доме Трагического поэта. Во-первых, никаких тебе вазочек! А во-вторых, никаких цветочков! И в-третьих, покуда я находился в кабаке и дегустировал за бокалом бокал, у меня образовался философски настроенный собутыльник, который тоже поплевывал на проблемы в порядке их поступления. И едва мы уравнялись в своем настроении – выпить море, я задал неактуальный вопрос:
– А чем вообще занимаетесь?
– Предохраняю скалы от столкновения, – охотно ответил он.
– Симплегады? – уточнил я.
– Их, – заверил он.
– И как вы это делаете? – заинтересовался я.
– Качаюсь вместе с ними, – поведал мой собутыльник.
– А пьете для пущей синхронности? – не унимался я.
– Вот именно, – подтвердил он. – Дабы войти в резонанс.
Тут он решил, что от слов пора перейти к делу, и стал совершать колебательные движения из стороны в сторону, не забывая при этом таращиться во все глаза на далекие симплегады.
– Но если скалы столкнутся, – заметил я, – у вас появится шанс протрезветь.
– А что толку в таком реализме? – возразил мой собеседник, не прекращая свои безобразия. – Что толку в таком реализме, – повторил он, – где скалы стоят на месте, где у каждого человека две руки, две ноги и одна жена…
– Вы просто не понимаете своего счастья, – горько ухмыльнулся я. – Намного хуже приходится человеку, у которого две жены.
– И что же здесь плохого? – удивился он. – Они же не сталкиваются?
– Между собой нет, – согласился я. – Но мне все равно перепадает.
– А для чего же вы шляетесь между ними? – озадачился собутыльник. – И проявляете чудеса акробатики. Ну, значит, судьба ваша такая – вечно летать между скалами белым голубем и защемлять себе хвост.
– А тут вдобавок меня одолели музы… – пожаловался я.
– Я что-то не понял, – развел руками мой собеседник. – Кто в конечном итоге вас одолел? Музы или жены?
– Точно не знаю, – ответил я. – Я еще нахожусь в творческом поиске.
– Пора заканчивать эти поиски, – посоветовал собутыльник. – И начинать качаться…
Тут он снова продемонстрировал, как это делается надлежащим образом.
– Вы ведь писатель? – осведомился он.
– Какой-никакой! – подтвердил я.
– А значит, способны в любой момент написать «Vale!», поставить точку и праздновать победу здравого смысла над графоманией! – резюмировал мой собеседник. – Я видел много литературных деятелей, что так и поступали: два месяца пишут, а два вибрируют… Войдите с ними в резонанс!
– Сейчас времена не те, – возразил я. – Статуи прежних литературных кумиров, можно сказать, довибрировались и попадали со своих постаментов, а просто взять и поставить «Vale!» я не могу – читатели таких слов не поймут и обвинят в скотоложстве. Ну или в чем-нибудь похуже… Короче говоря, черт его знает, что им взбредет в голову.
– Это какие-такие читатели? – поинтересовался мой собутыльник. – Которые даже Пушкина не читали? «…Потолковать об Ювенале, в конце письма поставить vale…» Да и какая вам разница – обвинили, не обвинили, когда вы поставили точку и уже качаетесь во всю ивановскую! Ну и пусть не входят с вами в резонанс! А пребывают в гармонии с окружающей литературой.
– Они просто очень озлоблены, – пояснил я, – нынешние читатели. Ведь раньше дела обстояли как? Собиралась банда литературных подонков и диктовала свои условия – какого писателя можно читать, а какого в бараний рог заворачивать. А после недавнего землетрясения всех бросили на произвол судьбы. Писателей развелось, как тараканов – они-то всегда выживут, а вот читателей заметно поубавилось.
– Их потравили новой литературой, – поддакнул мой собеседник.
– Давайте не будем столь определенны, а скажем «современными препаратами», – предложил я. – Или «пиаром». Тоже ядреная штука для разгона демонстраций, должен вам доложить, все мозги вышибает напрочь! Вдобавок литература осталась какая была, но мнения у читателей разделились. И нынче уже немодно поставить книгу на полку и похвастаться дефицитным товаром, а считается сверхостроумным заявить о собственном идиотизме под видом личного мнения. Ведь это позорище, когда говорят, что приключения Дон-Кихота Ламанчского – наискучнейшая книга всех времен и народов, а Вася Ляпкин – наоборот, великолепный автор.
– Да где же взять столько Гомеров?! – ухмыльнулся мой собеседник. – Для беспробудного книгопроизводства.
– Надо не брать, а понимать, – возразил я, – что Вася Ляпкин пишет руками. А его поклонники читают глазами. То есть ни в том, ни в другом случае мозг не задействован. И можно здесь говорить о продажах, но оставьте в покое литературу.
– Это ваше личное мнение? – с ехидцей спросил мой собеседник.
– Ну разумеется, – подтвердил я. – Но я на нем не настаиваю и в прениях не участвую. Это мое впечатление.
– Импрессионизм, – кивнул собутыльник. – А вот у меня складывается впечатление, что все лежит в руинах, а тут выезжает некий писатель на белом росинанте и декламирует свою поэму «О погибели Трои»! Я безотносительно, – быстро добавил он.
