– Мама, знаешь, что я хочу тебе предложить? Она смотрит на меня недоверчиво и не удостаивает ответом.
– Я расскажу тебе твою собственную жизнь, как будто ты – героиня романа…
При этих словах мать выпрямляется и с интересом слушает, изумленно глядя на меня. Ее глаза блестят как у ребенка. Ей предстоит сольный выход, и зрители будут смотреть только на нее.
По мановению волшебной палочки дочь превратит ее в Скарлетт О'Хара. Жалкие наряды вечной труженицы падают на пол. Она заплетает волосы в тугие косички, щиплет себе щечки, чтобы они порозовели, ее черные глаза теплеют. Она раскладывает в коляске юбки и кринолины, и замирает в томной, чувственной позе прелестной южанки. Она становится красивой, совсем как раньше…
– Значит так… Жила-была девушка. Она была самой красивой, самой способной, из прекрасной семьи. Все юноши изнемогали от любви к ней. Она не знала, кого выбрать…
– Все так и было… Это не выдумки.
– Но едва ей минуло восемнадцать, как отец решил, что ей пора покинуть родительский дом, выйти замуж и жить самостоятельно. Итак, ей предстояло выйти замуж. Замуж так замуж, но за кого? Она не знала кому отдать предпочтение. Ей нравилось возбуждать в молодых людях безумную страсть, заставлявшую их сражаться за право сидеть с ней рядом, но остановить свой выбор на ком-то одном она не могла. К тому же, все они были еще студентами, не имели профессии. А ей нужен был человек с деньгами, с жалованьем, чтобы она не сидела на шее у отца. Другая на ее месте разозлилась бы на отца, упрекала бы его в том, что он родную дочь выставляет за дверь, выкидывает на улицу, но она ничего ему не сказала…
– Я всегда слушалась отца и не смела его судить! Его воля была для меня законом!
– И тогда она вышла за молодого человека, покорившего ее своим красноречием и безграничным обаянием, а также своим якобы колоссальным состоянием. Она была не уверена, что выходит за него замуж по любви, но мать объяснила, что любовь и брак – две вещи несовместные. Так она стала замужней дамой…
– И тем самым загубила свою жизнь! – вставляет мать, допивая шампанское. Жерар заботливо наполняет ее бокал.
Она благодарит его с растроганной улыбкой.
– … Муж из ее кавалера вышел никудышный. Он был бесконечно обаятелен, обворожителен, но на него нельзя было положиться. Он проматывал деньги, играл в азартные игры. Его взгляд действовал на женщин чарующе, и временами он ей изменял. Очень скоро она поняла, что, выйдя за него, совершила ошибку, ужасную ошибку. Но вернуться назад было невозможно. Она была замужем и ждала ребенка. Первого, потом второго, потом третьего, и наконец, четвертого. С четырьмя ребятишками на руках о будущем можно было забыть. Она даже не помышляла о работе или учебе: шутка ли – кормить четырех детей. Ждать помощи было неоткуда, ей пришлось смириться и до конца нести свой крест. Чувство долга она впитала с молоком матери. С самого детства ей втолковывали, что единственное предназначение женщины – исполнить свой материнский долг. Вся жизнь ее матери, бабушки и прабабушки служила прекрасным тому подтверждением. Надо сжать зубы, собрать волю в кулак и выстоять во что бы то ни стало! Жизнь – это вам не пикник. Надо оставить девичьи мечты, и не пытаться изменить свою жизнь, свою судьбу, чтобы жить так, как ты заслуживаешь…
– Я тысячу раз хотела уйти, тысячу раз… Но не могла: куда бы я вас дела? Я была так несчастна. Я два раза пыталась покончить жизнь самоубийством. Ты это знала?
– Но страшнее всего, – продолжала я, удостоверившись, что она все больше и больше увлекается моей историей, своей историей, и все реже меня перебивает, – но страшнее всего была другая мука, которую она терпеливо сносила. То была тайная, смутная мука, терзавшая ее изнутри. Даже лучшей подруге она бы не посмела признаться в этом несчастье… Она хранила его в своем сердце, временами сгорая от стыда и позора.
Мать смотрела на меня с нескрываемым любопытством.
– У всех ее детей был один недостаток, ужасный недостаток: все они до удивления походили на человека, которого она презирала настолько, что втайне желала ему смерти. Все они были точной копией своего отца, и всякий раз, нагибаясь, чтобы обнять их, она невольно замирала, узнавая в них его улыбку, его волосы, его интонации, его роковое обаяние. Дети не позволяли ей забыть ненавистного мужа. Она была окружена плотным кольцом врагов. Вечерами она плакала над своей загубленной жизнью, которая, по сути, кончилась, так и не успев начаться.
– Ты права, в двадцать шесть лет я поняла, что мне нечего ждать от жизни… Подумать только! Сколько всего я могла бы сделать! У меня было столько грандиозных планов, столько надежд, столько сил… но судьба распорядилась иначе!
– Она была зла на весь мир, на своих подруг, выглядевших счастливыми, имевших работу, надежного мужа, деньги. Чудовищно нелепое существование приводило ее в отчаяние. У нее не было ни денег, ни профессии, ни покровителей. Помощи и поддержки ждать было неоткуда. Безвыходность ситуации приводила ее в неистовство, в бешенство, и она невольно срывала ярость на близких, которых кляла на чем свет стоит, и на четверых своих детях. Дети были ярмом, которое ей предстояло нести до тех пор, пока они не вырастут и не смогут сами себя прокормить.
Ее жизнь была невыносимой, но бросить детей на произвол судьбы она не могла. Она была полна решимости тянуть ношу до конца, работать не щадя сил, исполняя материнский долг. Она сделала все, чтобы быть хорошей матерью: зарабатывала на жизнь тяжким учительским трудом, терпеливо снося все тяготы: неудобное расписание, утомительные поездки на метро, скучных коллег, дежурства по столовой, дополнительные занятия, приносящие жалкие гроши – все это она принимала, не смея роптать. Ее лучше годы были безвозвратно потеряны. Она работала как проклятая, не разгибаясь, не позволяя себе ни минуты отдыха.
– Дорогая, – произнесла она со слезами на глазах. – Как ты сумела все это угадать?
– Дело привычки, – ответила я. – Когда пишешь, придумываешь истории, поневоле учишься примерять на себя чужую шкуру…
Я еще не знала, что в порыве волнения она откроет мне страшную истину, что невинная игра, которую я затеяла, только чтобы разрядить обстановку, самым чудовищным образом обернется против меня.
Я жду, жду, что мать сама завершит начатый мною рассказ. Я хорошо ее знаю. Для меня не секрет, что она человек суровый, привыкший прямо говорить все, что думает, ведь в ее системе ценностей эмоции занимают последнее место. Для нее по-настоящему важны лишь внешние признаки благополучия: деньги, репутация, материальные блага, положение в обществе – ко всему этому она относится серьезно, а эмоции… Глупости какие!
Я напряженно замираю, готовлюсь принять удар. Я еще не знаю каким он будет – слабым или сокрушительным, не знаю, следует ли мне ждать новых страшных откровений. Я ничего не знаю, но напрягаюсь всем телом, чтобы встретить его во всеоружии.
– Ты угадала… Я никогда вас не любила. Никогда. Вы были слишком на него похожи… Все, что я для вас делала, я делала только из чувства долга. Вы ни в чем не знали нужды! Мне есть чем гордиться! Но в глубине души… В глубине души я всегда мечтала родить ребенка от любимого мужчины. И этого ребенка я бы любила по-настоящему… Как я об этом мечтала, ты бы только знала, как я мечтала встретить такого мужчину и родить ему ребенка… Но жизнь распорядилась иначе.
Она опускает плечи, оседает всем телом, всецело отдаваясь своей старой мечте. Ее взгляд теплеет, на губах вырисовывается улыбка, предназначенная этому несуществующему любимому ребенку. Она могла бы описать мне его во всех подробностях, но воздерживается. Мы принадлежим к разным мирам – я и этот ребенок. Мать сейчас далеко-далеко, рядом с ним. Она меня не замечает, она пестует давнюю мечту, которой так и не довелось стать реальностью.
Я догадывалась об этом и потому сама подтолкнула ее к роковому признанию, но в глубине души продолжала надеяться на лучшее. Я рассказала ей самую ужасную версию в надежде, что она опровергнет мои слова, возмущенно возразит, что всегда любила нас, просто не умела выразить свою любовь, признаться в ней, что мы были замечательными детьми, что я замечательная дочь, что она гордится мною, верит в меня.
– Я так рада, что ты мне все это рассказала, – говорит она, что ты догадалась о моей драме, о моей страшной пытке.
Счастливая, успокоенная, мать наклоняется через стол, протягивает ко мне руки, ищет ласки, единения. Она облегченно вздыхает, улыбается. Я сняла с ее плеч непосильную ношу. Я ей больше не дочь, а подруга, лучшая подруга, сумевшая прочесть то, что камнем лежало на дне ее души, избавить от грязи, не тыча в эту самую грязь лицом.
