Я беру ее руки в свои и сжимаю их сильно-сильно.
В тот вечер я мысленно с нею простилась.
Я простилась с мамой, которую так долго ждала, о которой так долго мечтала, мечтала так сильно, что шла за ней по пятам в надежде поймать на себе ее взгляд, получить немного внимания, услышать, что она меня любит. От одного ее слова у меня бы выросли крылья, я бы повзрослела на тысячу лет, не совершила бы тысячи ошибок, тысячи смертоубийств. Я знала это. Я желала ее любви, желала изо всех сил. Так солнце обжигает кожу, так горит жаркий огонь, так вода спасает от жажды. Я требовала ее настойчиво, беспощадно. Ее любовь была для меня вопросом жизни и смерти. Я неотступно следовала за ней, надеясь, что она одарит меня взглядом, спасая тем самым саму себя.
Я простилась со всеми матерьми, чей взгляд я украдкой ловила, чтобы заменить тот, единственный…
Я стерла из памяти эти глаза, никогда на меня не смотревшие. Я стерла все взгляды, о которых молила, которых искала, кипя от ярости, и не находя, в порыве бешенства, отправлялась искать на стороне то, в чем она мне отказывала. Я готова была убить всех кто на меня смотрел, ведь я хотела, чтобы на меня взглянула именно она. Я искала ее взгляда, ее глаз. Другие не могли мне ее заменить. Ничто не могло заменить тот первый взгляд, каким мать смотрит на свое дитя, вдыхая в него силу, побуждая жить и любить, любить других и самого себя.
Я готова была убить любого, кто смотрел на меня с любовью, только за то, что это была не она.
Не она. Не мать, которую я любила больше всех на свете.
Я поняла это в тот вечер.
Я поняла все. Поняла откуда возникла эта злость, эта беспощадность по отношению к людям, которые пытались ко мне приблизиться, любить меня. Я не хотела их любви. Я хотела, чтобы меня любила ТЫ, только ты, ТЫ, ТЫ, ТЫ, моя мать. Ты, которая меня не любила, которая, по воле судьбы, не могла меня любить.
В тот вечер я в мгновение ока оказалась одна, осталась наедине с самой собой.
Мои глаза обратились внутрь меня, и прочтя эту страшную истину, сказали мне: ну вот, теперь ты все знаешь, ты все поняла. Ты дошла до самого конца истории, открыла постыдную тайну, даровала себе свободу.
Ты свободна…
Свободна.
Она сделала тебе неслыханный подарок. Мало кто из матерей так щедро одаряет своих детей: она вернула тебе свободу. Другая на ее месте стала бы возражать, сказала бы: «Ну что ты, милая, это неправда! Я вас так любила, так любила», сделала бы все для поддержания имиджа любящей матери. А она была честна. Ей хватило смелости, легкости, отваги, чтобы бросить тебе в лицо всю правду, излить всю душу. Скажи ей спасибо. Больше тебе некого бояться. Отныне никто не помешает тебе расти!
Благодари ее, превозноси ее за этот страшный подарок.
И подняв бокал шампанского, ибо она была так взволнована, от такого груза избавлена, что захотела со мной чокнуться, выпить, забыться, я с наслаждением выпила за свое здоровье.
Назавтра она все позабыла.
Она сама мне позвонила.
Хотела поблагодарить? Поговорить со мною на равных, а не как невидящая мать с озлобленной дочерью?
Отнюдь.
Она позвонила, чтобы спросить:
– Почему ты вчера не заплатила?
– Жерар пожелал угостить нас за свой счет.
– Почему? Ты что, спишь с ним?
Расход-приход, расход-приход.
Я даже не рассердилась. Она вдруг предстала передо мной в новом свете. Я увидела ее такой, какой никогда еще не видела: маленькой девочкой, лишенной внимания и любви, наученной преклоняться перед могуществом денег, сбережений, биржевых котировок, приемников, передающих свежие сводки, и мужчин в подтяжках, потрясающих пачками долларов и франков.
Расход-приход, расход-приход – вот все, чему ее научили в этой жизни.
Она повторяла твердо усвоенный урок как подобает примерной благовоспитанной ученице. Смирившись со жребием, что был ей уготован, она повторяла пройденное, не смея роптать, как прежде это делали ее мать, бабушка и все женщины, жившие до них. Ее ничто не могло выбить из колеи: порывы чувств и всплески эмоций были ей неведомы.
Я ничего не сказала.
Я мысленно с нею просилась.
Я готова прощаться с тобой снова и снова.
Теперь я была свободна, я была вольна любить тебя, мое каменное изваяние, тебя, так сильно меня любившего.
Моя свобода начиналась с тебя.
Ты был первым мужчиной, которому предстояло отведать со мной этой новой радостной жизни, полной взаимных приношений и наслаждения.
Мне не терпелось сообщить тебе эту великую новость, убедиться, что я не ошиблась. Я хотела, чтобы ты сказал «я люблю тебя» и упал к моим ногам, расстелив передо мною карту двух полушарий, подарил мне эту землю со всеми населяющими ее племенами. Я хотела забыться в твоих объятиях, требуя любви и новых трофеев, и новых дротиков. И младенцев, тысячи младенцев, чтобы принять всю ту любовь, которую я хотела тебе подарить.
Я смотрела на свое отражение в зеркале, сама себе посылая воздушные поцелуи.
Я пригоршнями черпала слова и писала взахлеб.
Именно в ту ночь, вернувшись из ресторана, я принялась за эту книгу. Мне не терпелось выразить словами все то, что вертелось в моей голове.
«Эту книгу я пишу для своего мужчины…»
Я написала эту фразу, просто чтобы с чего-нибудь начать. Вероятно, потом, найдя верный ритм, верную мелодику, я отброшу ее и начну иначе.
«Для мужчины, которого я люблю, и от которого, тем не менее, пыталась убежать, уйти, как неоднократно делала в прошлом с другими мужчинами. Сама того не желая. Вопреки своей воле. Я говорю об этом так прямо, потому что не желаю бросать его внезапно и безжалостно как бросала других. Я пишу эту книгу для мужчины, которого готова любить целиком, с головы до пят, для мужчины, которого злой и нелепый жребий пытается у меня отнять.
Я пишу эту книгу, потому что по многу раз слушала одну и ту же историю, свою историю, из уст других людей, таких же как я, и совсем на меня не похожих, из уст потерянных мужчин и самых разных женщин, и молодых, и старых, и покинутых седовласых китов, оказавшихся на мели, на пустынных берегах одиночества.
Я пишу эту книгу, чтобы попытаться дойти до сути, пока еще не поздно, чтобы выключить адский проигрыватель, на котором из года в год крутится одна и та же пластинка. Только сейчас я начинаю разбираться в происходящем, но достаточно ли этого, чтобы проклятье утратило свою силу? Достаточно ли, чтобы справиться с механизмом, заведенным сотни лет тому назад? Хочется верить, что это возможно…»
Первые наброски языками пламени вырывались из-под моего ликующего пера.
Она вернула мне свободу. Теперь я снова могла писать.
Она никогда не читала моих книг. Никогда.
Красивая блондинистая дама помогла мне вкусить волшебную силу слов. Она вселяла в меня уверенность, незримо стояла за моей спиной, пока я не написала свою первую книгу. Она подсказала мне, что слова можно трогать и даже гладить, брать руками, присваивать себе. Она научила меня не бояться слов на бумаге. Посмотрите! Они же не кусаются! Чего вы так испугались? Попробуйте их приручить! Главное, не спешите, действуйте мягко. Пишите.
И я писала. Сперва – с удивлением, потом, несколько осмелев, с возбуждением, и наконец, с упоением.
Благодаря ей я обрела свою территорию, свое пространство, и чувствую себя в неоплатном долгу. Она уступила мне свое место, предложила делать то, чем не желала заниматься сама. Она открыла мне воображаемый мир, тот запретный мир, который возникал в ее сознании, стоило ей прикрыть глаза. Она наслаждалась им тайно, не позволяла себе писать. Почему? Ответа на этот вопрос я не знаю. Я знаю только, что она, словно добрая фея, подарила мне власть над словами. Она была ко мне внимательна и требовательна, но не пыталась меня подавить. Она никогда не позволила бы себе заявить, как это делают иные властные, самоуверенные матери: «Вы – мое творение. Без меня вы бы ничего не добились». Она тихонько смотрела как я пасусь в своем загончике, ничего не требуя взамен.
Моя мать…
Она отказывалась их читать, потому что я писала их под своим именем, под именем ее недостойного мужа. Это ненавистное имя, набранное крупными буквами, смотрело на нее с каждой обложки.
Когда я посылала ей очередную книгу (иногда я не посылала их вовсе, я была слишком зла на нее, чтобы послушно положить свое детище в конверт, подписанный ее именем), она откладывала ее в сторонку, чтобы прочитать когда-нибудь потом. В данный момент ей было некогда.
Она листала их прямо в магазине, но покупать не хотела. Книги нынче недешевы! Приходится платить сумасшедшие деньги, ты не находишь? Она листала их стоя, потом закрывала и говорила мне: – Не понимаю как такое можно печатать.
