— Смотри-ка, — проворчал папаша. — Так и думал, что эта штука никуда не годится.
Я сразу понял, о чем он, но извращенцам понадобилось время, чтобы понять: от всего Черепа на снимке виднелся только фартук. Тогда они решили сделать второй «Поляроид» и отдать его нам насовсем, будьте любезны, беда невелика.
Сняли фото, которое вполне удовлетворило Черепа, преподнесли ему снимок и СВАЛИЛИ. Кто мог бы сказать, куда их еще занесло?
— Полумать только, — бормотал папаша, изучая свое подобие, постепенно расцветавшее перед ним. Лицо у него, точно топор, и злобные красные глазки, но когда он поставил «Поляроид» на каминную доску, он и сам словно стал другим человеком. — Подумать только, — повторял он. Склонил голову набок и чуть ли не улыбнулся. — Только подумать, так их и разэтак!
Поляроид выцветал и становился все хуже, а через неделю полностью ИСЧЕЗ. Казалось бы, папаша мог впасть в обычную свою ярость, но ничего подобного, словечка ни сказал, и «Поляроид» оставался на камине, пока Черен был жив, порой я видел, как папаша сверяется с ним, словно с барометром или часами. А теперь он умер, и все пошло прахом, и сорняки проросли сквозь пол террасы, служившей нам спальней.
Много дней я сидел в кладовой, дожидаясь, пока брат уладит С ДОЛГАМИ. Скверная это была комната, раковина, ведро, и колонка для нагрева воды, ревевшая глухой ночью. УМММ, УММММ. Нагоняла страх Божий. Я пристроил медведя и венок, включил радио, оно молчало, но хоть мигало зеленым глазком, успокаивало.
Открываю я однажды утром глаза и вижу: из прачечной идет пар, сквозь это облако пробивается солнечный свет и в облаке НЕБЕСНОЕ СОЗДАНИЕ, хотя это был МУЖЧИНА, однако красив, как знаменитый портрет ФИЛИППИНО ЛИППИ[75], и одет в костюм тусклого белого серебра, я видел такую изнанку у крыльев мотыльков, когда они умирали в священном свете.
Камень откатился, я последовал за этим посланцем по коридору, старики выходили навстречу и предупреждали меня, чтобы я не споткнулся о шнур, тянувшийся от моего радио, а до восьми часов еще оставалось время: Джексон сидел за своим столом.
И ангел молвил:
— Отдай ему его деньги!
Джексон протянул мне конверт. Без обид, приятель, сказал он.
На улице ждал белый «мерседес-бенц», как будто на свадьбе. Я сел рядом с ангелом. Темные кудри его блестели недавним благословением.
— Очень рад знакомству, — сказал он. — По-видимому, нам предстоит путешествовать вместе, — сказал он. Господи! Это куда же? Тут я маленько струхнул.
Он сказал:
— Я — Оливье Лейбовиц, мы сегодня вместе отправляемся в Нью-Йорк.
Вы уж простите, думать я мог только об одном: мой брат ИМАЕТ его жену. Сказать ему? А что из этого выйдет? Вместо этого я сказал, что забыл свой стул. Надо вернуться за ним.
— В Нью-Йорке полно стульев, — возразил он. — Я куплю вам на базаре на 3-й улице.
В Международном Аэропорте Кингсфорд-Смит Оливье принял таблетку.
— И вам лучше принять, — посоветовал он. Дал мне коку и две таблетки. Я заглотал обе и вскоре обнаружил, что у меня и паспорт есть. Понятия не имел, что у меня есть паспорт и даже как он выглядит. Садясь в самолет, я думал об отце.
Я спросил Оливье, сколько часов лету до Америки.
Тринадцать часов до Лос-Анджелеса, сказал он. Боже благослови бедного милого покойного папашу! Он бы этого не перенес, кабы увидел Заторможенного Скелета на самолетном сиденье.
Всего два бара имелось в СоХо в ту пору. Один — «У Китти», а второй — «У Фанелли», и там Марлена с опухшими глазками разыскала меня через полчаса. Подошла к моему столику у дальней стены, легче мотылька, принесла два «Роллинг-Рокса» и один вкрадчиво поставила передо мной.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Ты даже не представляешь себе, как сильно!
Меня раздирали всякие чувства, и я не решился ответить.
Она скользнула на скамью напротив, поднесла бутылку к губам.
— А ты не сможешь меня любить, пока не узнаешь, во что я в тебя втянула.
Именно об этом я думал, поднимая пиво и отхлебывая из горла.
— Итак, — она аккуратно поставила бутылку на стол, — я тебе все расскажу.
Она умолка на миг.
— Знаешь, когда ты впервые меня увидел… в тех нелепых туфлях, от которых ты так возбудился…
— Туфли я возненавидел!
— Хорошо-хорошо, только не вздумай ненавидеть меня. Я этого не вынесу. И о Хью не волнуйся. Я позабочусь о Хью.
Я фыркнул, и все же ее слова меня тронули. До тех пор никто даже не врал мне, что о нем позаботится.
— Оливье подтвердил подлинность картины Дози Бойлана, — продолжала она. — Пока меня не было. Приехала в Австралию — а он уже все сделал. Господи, вот дурак! Бойлан — друг его клиента, и Оливье было неловко признать, что он ни уха ни рыла не смыслит в творчестве своего отца.
— Это знаменитая картина. В чем проблема?
— Будь он способен смотреть дальше своего носа, он бы знал, что Музей современного искусства отказался от нее. Выбросил на помойку.
— Я знаю, что это значит, крошка.
— Знаю, что ты знаешь, и ведь это дурной признак. Почему от нее отказались? Даже Оливье следовало бы призадуматься.
— Но ты сказала, что все в порядке. Это были чуть ли не твои первые слова: «По крайней мере, мистер Бойлан знает, что его Лейбовиц — подлинник».
— Ш-ш. Слушай. — Она взяла обе мои руки в свои и поднесла их к губам. — Слушай внимательно, Майкл! Я расскажу тебе всю правду.
— Его Лейбовиц — фальшивка? В этом все дело?
— Хочешь знать мое мнение? Это незаконченная послевоенная картина, которую Доминик и Оноре спрятали в ту ночь, когда старый козел откинул копыта.
— Блядь, Марлена!
— Ш-ш. Успокойся. Та картина стоила недорого, но они ее подправили. Датировали 1913 годом, и она превратилась в большую ценность. Музей современного искусства вцепился в нее, как только она появилась на рынке в 1956 году. Прямиком из наследия художника. Безукоризненное происхождение, полно репродукций. Но это подделка. Оноре, конечно же, знал в точности, как и что в ней подправлено. Ему для этого не требовался рентген. Вероятно, Доминик все проделала у него на глазах.
— Но ты же нашла в архивах заказ на краски? Ах, черт, ты сама напечатала эту квитанцию.
— Милый, милый, пожалуйста, не сердись на меня! Я же не преступница. Нам нужно было заполучить эту картину, а кто бы одолжил нам полтора миллиона долларов, который Бойлан просил за нее? Никто.
— И ты подделала расписку за титановый белый?
— Все равно что затыкать протечку жевательной резинкой. Примерно два дня картина вновь числилась подлинником. Но рано или поздно рентген бы все-таки сделали, и тогда бы мы оказались — уж извини — в полном дерьме.
Теперь я все понял.
— Картина была застрахована. Ты организовала кражу.
Глаза у нее слегка опухли, с Принс-стрит проникал смягченный, фиолетовый свет.
Весь рассказ она вела как бы со стороны, а потому я не сразу разглядел тень улыбки, проступившей теперь в уголках ее губ.
— Ты сама украла ее!
— Не Оливье же это поручать.
— Ты прошла милю через буш — ночью?
В Нью-Йорке пошел дождь, большие жирные капли били в окна «У Фанелли», по ее милому, сиротливому личику пробегали тени, словно в дискотеке, пока она продолжала рассказ, все время стараясь понять, как я это приму: она заплатила наличными за пару садовых перчаток, набор отверток, нож для раскроя ковров, кусачки для работы с проволокой, долото для работы по дереву, гвоздодер, фонарь, лейкопластырь и лом. Два дня она провела в мотеле «Графтон», а когда узнала, что Дози уехал в Сидней, поехала безлюдной окольной дорогой в Землю Обетованную. Взятую в аренду машину припарковала на заброшенной просеке, оттуда прошла пешком вдоль хребта холма, через заросли, и хотя не сразу нашла столб, зато вскарабкалась на него без труда и отключила и электричество, и телефон.
— Откуда ты знала, как это делается?
Она только плечами пожала:
— Прочла.
К тому времени, как она добралась до порога Дози, ночь превратилась в поток кристальных звезд на бархатных небесах. При свете луны и звезд она разогнула литую решетку на стеклянной панели двери. Этот момент я помнил из газет: местные детективы говорили, что грабитель был «помешан на аккуратности». Решетки Марлена добросовестно сложила на посудомойке.
Благодаря Дози она заранее знала, где висит картина и как охраняется. С помощью болтореза рассекла кабель сигнализации и сняла безвкусную, раздражавшую ее раму. Запаковала картину в несколько слоев наволочек, заклеила сверху скотчем и пошла обратно через буш.
— А дальше что?
Опушенные долу глаза вдруг расширились, взгляд стал жестким.
— Ты еще не решил порвать со мной? Ответь!
Я мог бы испугаться, но ничего подобного.
