Марк знает, что потратил полжизни на попытки спрятать часть самого себя от глаз остальных людей, в основном он пытался спрятать свои слабости, к примеру, свое жалкое телосложение, а еще свою любовь к сопливым песням. И кто же застукал его, когда он слушал Fernando, вперившись в задницу блондинки, которая мягко покачивалась, идеально обтянутая парой белых атласных брюк? Когда Марк уже успел растрогаться от этой музыки? Его папаша. Его ебаный папаша, который сказал, что должен сообщить ему нечто важное.
И Марк чувствовал себя ужасно неловко от того, что его поймали за просмотром клипа Abba по телевизору, его не просто застукали за просмотром клипа этой шведской группы, исполняющей свой хит номер один — Fernando — который, как думал Марк, подходит на первое место больше, чем Sailing, — но также за тем, что он был этим растроган, может, он даже немного плакал, и немедленно вскочив, чтобы выключить телевизор, Марк сказал, что бы это ни было, он не желает этого слышать.
И его папа стоял там, не глядя своими бледными, серо-голубыми глазами (глазами Марка) ни на своего старшего сына, ни на неожиданно погасший экран телевизора, и Марк понял, что видит все каким-то размытым, и вернулся на диван, и улегся перед телевизором в своей неуклюжей позе, несмотря на то, что телевизор был уже выключен, и уставился перед собой — молчаливо, угрюмо, стыдливо. Затем, спустя минуту-другую, его папа сказал, что он уходит, с Робби, и что они решили — лучше всего будет, если Марк останется здесь со своей мамой. Что он и его мама решили так, хотя, конечно, действовали ради его же блага. Потому что Робби был младше, сказал папа, и за границей ему будет легче переменить школу и завести новых друзей. Однако это не значит, сказал его папа, по-прежнему не глядя на Марка, что он не любит его так же сильно, как и Робби. Конечно, он одинаково любит обоих своих сыновей. Они — пара хамов, но он все равно любит их обоих. Он вынужден уехать, уехать за границу, и Робби тоже, он может уверить Марка, если его брат не сказал ему пока этого с глазу на глаз, хотя он уверен, что в конечном итоге так будет лучше всем — вот так нормально расстаться. Женитьба не всегда бывает удачной, сказал он. Семьи не всегда остаются вместе.
И эти слова начали беспорядочно крутиться у Марка в голове, и он не понимал смысла того, что сказал его отец и что он принял за слова. И он все равно не мог нормально разглядеть отца, потому что его глаза были влажными, и все было в тумане, так что он не знает, осмелился ли его папа наконец на него посмотреть, обратить на него внимание на самом деле как на личность, как на человеческое существо. Как на своего сына. Или же нет.
Иногда семьям лучше разъехаться, продолжил его папа, — вспоминает Марк. И начать заново. Далеко друг от друга, порвав все связи. И это не значит, что для него в его сердце не найдется особого места — «мягкого гнездышка», он сказал даже так. «Мягкое гнездышко?» — подумал Марк в тот момент. Мягкое ебаное гнездышко — и это все? Конечно, Марк всегда будет жить в его сердце, сказал папа, наклоняясь, чтобы поцеловать Марка, который все так же неуклюже лежал на диване. Он даже попытался обнять его. Но Марк оттолкнул своего отца — этого приземистого, низкорослого человека, эту твердую глыбу мускулов, и в первый раз в жизни он стал наполняться яростью. Марк не мог этого вынести, и вздернул левый локоть, и начал пинать своего отца, прикрыв правой рукой лицо, крепко схватившись ею за голову, и отец никак больше не мог к нему приблизиться.
Отец недолго приставал к Марку. Вместо этого он взъерошил ему волосы, а это всегда приводило Марка в бешенство, любой, кто делал это, приводил его в бешенство, а затем папа медленно, спиной, вышел из комнаты. Марк смотрел, как он уходит, слегка приподняв руку, хотя все еще крепко прижимал ее ко лбу — чувствуя, что его волосы вдруг растрепались. Он ничего не сказал. Он не сказал своему папе, что любит его. Он не сказал, чтобы папа не уходил. И он определенно не говорил ничего типа «Не бросай меня, папа».
— Я собирался подарить тебе это завтра, — говорит Марк, заходя в ярко-розовую комнату Джеммы, где, он знает, он найдет Лили, одну-одинешеньку, потому что Джемма сидит внизу и смотрит видео. Лили лежит на кровати, на той самой кровати, которую он смастерил для Джеммы, обложенная мягкими игрушками Джеммы — огромным кроликом, и барсуком, и бесчисленными медведями и куклами — нацепив на себя наушники и широко распахнув ярко накрашенные глаза. Когда он подходит к кровати, она не смотрит на него, не вздрагивает, она продолжает смотреть прямо в потолок, ее тощее тело кажется крохотным на набитом пуховом одеяле. — Но я подумал, что может, теперь это тебе понравится, — говорит он, протягивая маленькую коробочку, которую в ювелирном магазине ему специально завернули в золотую бумагу и завязали пурпурной ленточкой. Еще они предложили прикрепить к подарку маленькую открытку, но он отказался, не зная, что на ней написать. — И я не хотел, чтобы это видела Николь, — говорит он. — Давай это будет нашим секретом, ладно?
Лили медленно садится. Она, не глядя ему в глаза, не снимая туго надетых наушников, не выключая громкой музыки, берет коробочку — а он, как всегда, понятия не имеет, что она слушает. Он отступает назад, чувствуя, что заливается краской, потому что не уверен, что совершает правильный поступок — он до сегодняшнего вечера не мог решить окончательно, стоит ли ей это дарить — он не знает, какова будет ее реакция, а Лили сдирает обертку, открывает коробку и вытаскивает тонкую, как авторучка, позолоченную электрическую зажигалку, которую он приобрел на прошлой неделе, когда в одиночку выбирался в город, к тому моменту уже точно зная, что Лили приезжает к ним на Рождество. Она тут же жмет на крохотную кнопку, чтобы выбить маленькое желтое пламя, снова и снова, и от этого зажигалка быстро щелкает.
— Круто, — говорит она. — Крутой огонь. Спасибо, чувак.
— Но это не значит, что ты можешь курить в постели, — с улыбкой говорит он. — И не в комнате Джеммы, юная леди, и не в моем доме, но я не буду больше возражать, если ты выйдешь покурить на заднем дворе — только не забудь прикрыть за собой дверь в кухню.
Надеясь, что она скажет что-нибудь еще, он стоит на месте, смотрит на угольно-черные волосы своей старшей дочери, на ее губы, покрытые ярко-красной помадой, так сильно контрастирующие с мертвенно-бледной кожей, на ее неуклюжую, теперь отчаянно хрупкую фигуру, ссутулившуюся, окруженную толстыми мохнатыми игрушками его младшей дочери. Он будет рад любому ответу, он тогда попытается завязать какой-то разговор, он надеется, что в ходе этого разговора у него получится донести до нее, что на самом деле он бы никогда не бросил ее в Boots, в центре города, на растерзание властям. Он действительно не сделал бы того, что собирался сделать в тот момент. Нет, конечно же не сделал бы. Но Лили не говорит ничего, продолжает играть с зажигалкой, и, все еще залитый краской, Марк поворачивается и выходит из комнаты, и вслед ему несутся частые щелчки. Пламя вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет, снова и снова.
— Здесь, на диване? — говорит Николь. — Ну так давай, давай. Давай, у нас, как говорится, будет незащищенный секс. Au naturel.
— Что? — говорит Марк. — О чем, черт побери, ты мелешь? Ты пьяна. Ты напилась в срань.
— Никто не услышит, — бормочет она. — Джемма спит.
— Ну да, как же, держу пари, Лили не спит, — говорит он. — Она в любой момент может спуститься.
— Да не придет она, не придет. Она никогда не приходит. Она все время сидит там, депрессирует и слушает свою музыку, ведь так? Давай, Марк, рождественская ебля с твоей миссис на диване. Изначально это было твоей идеей, да? — Николь шлепает по одной из подушек своей мамы, а затем кладет руку ему на промежность. — Я даже разрешу тебе записать это на видео.
— Не будь такой мерзкой, — говорит он, отталкивая ее руку от ширинки и скрестив ноги. — От тебя воняет выпивкой. И сколько надо было выпить на этом ланче? Ты там одна была такая идиотка?
— Никоим образом, — говорит она. — Под конец мы все валялись под столом.
— Ну и кого ты еще пыталась сегодня трахнуть? Своего босса? Как его зовут? Джон? Джон Рид, не так ли? С новой BMW пятой серии? Я видел, как ты разговаривала с ним на парковке.
Марк не понимает, почему совсем недавно он пытался убедить себя, что Николь завела интрижку на стороне. Он никогда ее не ревновал. И именно это всегда делало его второй брак более сносным, чем первый. Именно поэтому он всегда чувствовал, в чем тут разница. Поэтому он и думал, что на этот раз у них все получится. Должно получиться. Превосходно сбалансированный союз. Николь не провоцировала его. Она его не дразнила. Она не пыталась заставить его вообразить самое страшное. Она не перетрахала полгорода у него за спиной.
