Громов кашлянул в кулак, поднялся, делая вид, что ничего не слышал.
Петрищев подал команду, и расчет приступил к тренировке.
— Дайте-ка я за наводчика поработаю, — сказал Громов. Он давно уже так близко не соприкасался с прицелом, допускал ошибки. Петрищев робко поправлял его.
— А вы смелее, смелее, вы сейчас мой командир. Требуйте! — воодушевлял сержанта Громов. Цыганок поглядывал на Петрищева, многозначительно улыбался, щуря свои плутоватые глаза. Волошин заряжал. Он выполнял свои обязанности так, как будто вокруг никого не было, и все, что происходит, касается одного этого суетящегося подполковника. Волошину казалось совершенно диким, что командир полка, такой большой начальник, так исправно и старательно выполняет команды сержанта, запросто обращается с Цыганком, которого Волошин считал своим лютым врагом, хотя никогда не высказывал это вслух. («Стерплю, терпеть — не грех».)
Когда Громов поменялся с Петрищевым ролями, командиром расчета он действовал уверенней и четче.
— Товарищ подполковник, вы, наверное, когда-то были командиром расчета? — поинтересовался Околицын.
— Командовал и расчетом, и взводом, и батареей, — ответил Громов, — теперь вот — полком... Дня через два поедем в лагерь, готовьтесь, товарищи. Предстоит трудное дело. В палатках будем жить, по-фронтовому. Как, товарищ Волошин, холодов не боитесь?
Солдат пожал плечами, тихонько пробасил:
— Сказывали, полк распущают, а теперь в лагерь едем. Я письмо домой написал: ждите, армию распущают...
И на этот раз, поговорив с солдатами, Громов еще раз убедился в том, что для всего полка необходима боевая встряска, и выезд в зимний лагерь будет именно такой зарядкой.
...На улице уже было темно. Зимние холодные звезды, похожие на яркие хрусталики, мерцали по всему небу. Дул северный ветер, и поземка дымками колыхалась на гребнях сугробов. Возле помещения, пристроенного к артмастерским, стояли часовые, одетые в овчинные тулупы. «Так надо, жизнь полка продолжается, и люди должны чувствовать себя бойцами каждый день, каждый час, каждую минуту», — размышлял Громов. Он и сам не заметил, как оказался за проходными воротами. «Куда я иду? — спросил себя. — А-а, поговорю, поставлю точку». Он знал, где живет Водолазов, и спешил, спешил навстречу ветру. Миновав перекресток дорог, Громов вдруг остановился: «Какую точ«у? Кто она сейчас для меня?» И повернул назад. Теперь ветер подталкивал его в спину, а серые струи снежной пыли, обгоняя, вихрились впереди.
XIЗахаров взвесил рукопись на ладони.
— Ощутимо, — подмигнул он Субботину, сидевшему на диване.
— Сколько страниц? — поинтересовался Субботин: Захаров просил начальника политотдела прочитать рукопись в течение трех-четырех дней.
— Получилось сто пятьдесят. В редакции сократят до ста, там народ зоркий, воду умеют отжимать. Помню, как-то послал в газету статью, размахнулся на два подвала, а поместили боковушку. Прочитал раз, прочитал второй — молодцы журналисты, ни одного лишнего слова. Аж позавидовал я ребятам из газеты, умеют работать...
Захаров передал рукопись Субботину, и они начали обсуждать фамилии кандидатов на новые должности: штаты ракетной части уже имелись, со дня на день ожидали поступление новой техники.
— Командиром предлагаю назначить подполковника Громова, — предложил Захаров. — Думаю, что он пойдет на эту должность.
— Не возражаю, — согласился Субботин. — Заместителем по политической части можно рекомендовать майора Бородина, работает в две тяги — секретарем партбюро и замещает замполита, необходимую закалку получил. Командующий утвердит...
Захаров не возражал. Остальные кандидатуры решили обсудить вместе с Гросуловым и начальником штаба округа. Полковник Гросулов находился в артиллерийском полку — с группой специалистов из Москвы планировали на месте, как лучше разместить ракетную технику.
На столе лежал список офицеров, намеченных к увольнению в запас. Первым в нем значился полковник Сизов. Субботин открыл форточку, закурил. Захаров знал, что начальник политотдела и раньше был против того, чтобы Сизова включали в список кандидатов на увольнение, но Бирюков все же включил.
— Опять будешь возражать? — Захаров подчеркнул красным карандашом фамилию Сизова.
— Сизов просто влюблен в штабную работу! Нет, Николай Иванович, рука не поднимется. Поговорите вы с ним еще раз. Нельзя таких офицеров увольнять из армии.
— Значит, вы категорически против?
— Да, против.
Генерал взял список, подержал его в руке, сказал:
— В какой раз мы с вами обсуждаем список?
— В третий.
— Придется и в четвертый. Хорошо, я сейчас же поеду в полк, поговорю с Сизовым. Вы довольны?
— Дело не во мне, в человеческой судьбе, товарищ генерал.
— Хорошо, хорошо, согласен. Пожалуйста, прочитайте рукопись. Видите, я уже заготовил конверт для отсылки. — Генерал показал большой серый конверт с крупной надписью: «Москва, Министерство обороны Союза ССР».
Субботин ушел. На улице бушевала пурга. Гул за окном напоминал океанский прибой. Когда-то еще в юности Захаров мечтал о морской службе. Родился Николай Иванович в глухой сибирской деревушке Мостовая. В юности, глядя на бескрайние поля, на дрожащие в знойном мареве курганы, Захаров грезил о море, нередко воображал себя на корабле, который то карабкался на крутой гребень волны, то падал в темную холодную пучину. Замирало сердце, даже мурашки ползли по телу. Но ему нравилось мечтать: после таких грез чувствовал себя героем, шел к своему хозяину, жестокому деспотичному кулаку, у которого батрачил, и, заложив за спину руки, широко расставив ноги, говорил: «Слухай, Савва рыжий, я тебя ничуть не боюсь. Если хочешь, даже могу поколотить. Я нынче сильный. Поколотить, что ли?» Рыжий кругляш заискивающе улыбался: «Что это ты, Миколай, болтаешь, аль чарку где опрокинул? Не балуй, скоро в Красную Армию пойдешь служить. Вот там свою лихость и показывай. А меня за что же бить, нешто я тебя плохо кормлю?.. Торопись, Миколай, чтобы пашеничка не уронила зерно».
Тарахтела лобогрейка, Захаров обливался потом, высокие хлеба пенились, горбились, как море... Может быть, поэтому он, глядя сейчас в окно, сравнивал разбушевавшуюся метель с шумным океаном...
— Ехать надо, Субботин прав, дело — в человеческой судьбе... и в государственном подходе к кадрам, — вслух рассуждал генерал. Он позвонил Громову, поинтересовался, там ли Гросулов. Громов ответил, что полковник уехал час назад.
— Вечером я приеду к вам, — сказал Захаров. — Пусть полковник Сизов задержится в штабе, мне надо с ним поговорить...
Едва Захаров положил трубку, вошел Гросулов и с ходу начал рассказывать, как Громов готовится к выезду в лагерь, о том, что весь полк поднят на ноги и идет настоящая кутерьма.
— Организация плохая? — спросил Захаров, поглядывая на лежащее на столе нераспечатанное письмо от жены. Он взял конверт, сунул в боковой карман тужурки. — Беспорядка много?
Гросулов вертел в руках трубку. Захаров поморщился:
— Курите, Петр Михайлович.
— Нет, не в этом смысле, — сказал Гросулов. — Порядок есть... Конечно, мы должны учить войска действовать в любых условиях. Этого требует от нас руководящий принцип боевой подготовки, но, по-моему, товарищ генерал, напрасно вы им разрешили выезд в лагерь. Пурга, метель...
— Вдруг что-нибудь случится? — прервал Захаров полковника. — Тогда отвечать придется. Так, что ли, Петр Михайлович?.. Что же это за офицер, который боится ответственности, риска! — Широкие плечи генерала расправились, он поднялся и позвонил в гараж, чтобы подали машину.
— Не в этом смысле, — поправился Гросулов. — Полк доживает последние дни. Они там обязательства пересмотрели, кружки математиков, физиков организовали, каждый норовит изучать артиллерийские приборы...
Захаров внимательно слушал Гросулова.
— Так, так, — повторял он. Его лицо то светлело, то покрывалось тенью недовольства, то вдруг казалось безучастным к тому, что сообщал полковник, то с хитроватым лукавством светилось улыбкой.
— Все это хорошо, полк живет, Петр Михайлович. Пусть хлебнут немного фронтовой обстановочки, это им на пользу. Не будем же делать остановку, чтобы пересесть на другую технику. На ходу, на скаку— вот это по-солдатски.
— Что ж, если вы одобряете, Николай Иванович, думаю, что артиллеристы не подведут. Правда, командир полка молодой, но заместитель опытный... Подполковник Крабов долгое время работал в штабе артиллерии. Прекрасный охотник, рыболов...
— Лучше вас? — улыбнулся Захаров, зная слабую струну Петра Михайловича.
— Разрешите и мне отправиться в лагерь? — Гросулов все же опасался за исход стрельб.
— Зачем? Какая необходимость?
— Громову требуется помощь, подсказка.
— Подсказка, — покачал головой Захаров и приблизился к Гросулову. — Был со мной такой случай, Петр Михайлович. Приезжаю в одну роту, встречаюсь с командиром, кажется, по фамилии Самойленко, высокий, с красивым лицом офицер, стараюсь научить его, как с людьми работать, как решение составлять. Говорил я, наверное, плохо, во всяком случае, неинтересно, излагал общеизвестные истины. Вижу, Самойленко морщится, что-то его беспокоит. Спрашиваю: «Что с вами, капитан?» — «Сапоги сильно жмут», —отвечает. «Ну что ж, идите смените сапоги, потом кончим наш разговор».
