— Подожди, Иза, — взмолился я. — Давай сперва ещё по глоточку.
— Не спасёт глоток, — уверила насильница. — Но если настаиваешь.
Очередная выпивка привела к тому, что я каким-то образом оказался снизу, а женщина меня оседлала, но я совершенно не чувствовал её тяжести.
— Эй, — начиная задыхаться, проворчала Изаура Петровна из-под пышной шапки внезапно слипшихся волос, — не строй из себя мертвяка, а то больно будет…
После этого мы поскакали сразу галопом, и лишь первые светлые лучи, заглянувшие в окно, позволили мне отдышаться. Что она вытворяла, не берусь описать, стыдливость не позволяет. Единственное, в чём я абсолютно уверен, так это в том, что за ночь исчерпал энергию, отпущенную природой на целые годы. К сожалению, не могу утверждать, что Изаура Петровна осталась довольной. Она лежала на спине с изнурённым, осунувшимся лицом, на искусанных губах застыла отрешённая улыбка.
— Что же, писатель, на троечку справился. Но ещё надо учиться и учиться… Погляди, что там осталось в баре.
Я сполз с кровати, как, вероятно, новобранец спускается с крупа коня после сумасшедшей скачки. Ноги почти не держали, в башке стоял подозрительный гул. Однако полбутылки массандровского портвейна меня освежили. И у Изауры Петровны на бледных щеках проступили розовые пятна.
— Неужто, Витя, с этой молоденькой стервой тебе будет лучше, чем со мной?
Мой дремавший разум мигом включился.
— Постыдись, Иза. Знаю, теперь это модно, но я не педофил.
— Не придуривайся. — Она устроилась поудобнее, поднесла Массандру к губам, кровь к крови. — Объясни мне лучше, старой б…., чем она мужиков приманивает. Клюют наповал, а с виду — ни кожи ни рожи. Сю-сю-сю, одна амбиция. Инженю вшивая. Только не рискуй, Витя, погоришь. Хозяин её для себя пасёт. Или тоже не понял?
Злоба вспыхнула в ней, как сухой хворост, она враз подурнела.
— Тебе не пора? — спросил я. — День на дворе.
Спохватилась, улыбнулась вымученно. Но было видно, что припасла ещё какую-то гадость. Я хребтом почуял.
— Витенька, херувимчик мой, а ведь я тебе важное забыла сказать. Отвлёк своими домогательствами, ненасытный мой.
— Что такое?
— Ты когда вчера Гарика видел?
— Верещагина?
— Один у нас Гарик, вечная ему память.
— Что значит — вечная память? Шуточки у тебя не смешные, Иза.
— Какие уж тут шуточки. Суровая проза жизни. Был Гарик, и нет Гарика. Кто-то петельку на шейку накинул и придавил прямо в ванной. На тебя, Витя, грешат.
— Что-о?! — У меня под сердцем похолодело. — Не верю.
Допила вино, потянулась по-кошачьи.
— Ой ты, шалунишка маленький… Я тоже сперва не поверила. Не может быть. Писатель, творческая, тонкая натура — и такое изощрённое убийство ни в чём не повинного человека. Чем он тебе так досадил?
— Иза, прекрати комедию!
— Доказательства неопровержимые, жестокий мой. Часики у него оставил на ночном столике. И ещё Гарик записку написал перед смертью, назвал маньяка. Её Оболдую вчера доставили… Хочешь совета, родной мой?
— А-а?
— Ни в чём не признавайся. Скажи, к случке принуждал, а ты отбивался… Ну, и нечаянно… Все знают, Гарик по этой части был неукротимый…
Она ещё что-то нашёптывала, издевательски гладя меня по голове и как-то подозрительно сопя, но я уже плохо слушал. Всё это было нелепо, чудовищно, но я не сомневался, что это правда. Кто-то искусно меня топил. Но зачем, с какой целью?
— Давай, миленький, соберись, не отвлекайся, — горячечно бормотала Изаура. — Полакомься напоследок. Утренний стоячок самый клёвый…
Глава 17
Год 2024. Полковник Улита
Изба не изба, дом не дом, шатёр не шатёр, а что-то вроде берестяной кубышки на бетонных ножках и с одним окном. Митя Климов и «матрёшка» Даша медленно приходили в себя после психотропного шока. Сидели каждый на своём стуле, и ещё рядом с ними была кровать, застеленная лоскутным одеялом. На ней они оба проснулись. Одежда на них была прежняя, драная, но сознание замутнённое. Час или два сидели молча, потом Даша сказала:
— Как хорошо, когда солнышко.
— Летом тепло, — согласился Митя. — Но зимой тоже неплохо, если печку растопить. Спиной прислонишься, глаза закроешь — кайф!
— А я знаешь о чём мечтаю? В баньке попариться. У нас, где я… Ой!
— Что «ой»? Комарик укусил?
— Не могу вспомнить. Про баню помню, а где это было, не помню. Не помнишь, Митя, где я раньше была?
— Откуда? — Митя пятернёй почесал затылок, как когда-то делал его дед. — Меня другое беспокоит. Никак не пойму, где мы сейчас.
На самом деле они с Дашей особенно не тревожились, оба были в приподнятом настроении, в ожидании чего-то приятного, что должно вот-вот случиться с ними. Они не испытывали ни жажды, ни голода, ни каких-либо других сильных желаний. Казалось, могли просидеть на этих стульях хоть целую вечность. В берестяной капсуле они чувствовали себя как в материнской утробе. Митя зачем-то полез в карман брезентухи и с удивлением обнаружил там початую пачку сигарет «Голуаз».
— О-о, погляди, Дашка. Можем курнуть. У тебя есть огонёк?
— Какой огонёк, Митя?
— Ну, такой… чирк, чирк! Зажигалка или спички?
Даша обшарила себя, залезла глубоко в полотняные штаны, лоскутами висевшие ниже колен, и достала чёрную пластиковую штуковину с кнопкой и экраном, размером как раз со спичечный коробок.
— Что это, Митя?
Митя обследовал приборчик, даже понюхал.
— Да что угодно это может быть. Внимание! Нажимаю кнопку.
— Ой! — испугалась Даша. — Не надо, Митя. Вдруг взорвётся?
Митя беззаботно рассмеялся: наивные девичьи страхи. Вдавил зелёный пупырышек, экран засветился, и раздражённый голос произнёс:
— Чего вам, ребята? Выспались, что ли?
— Видишь, типа рации, — авторитетно сообщил Митя, радуясь, что соображает. — А ты боялась.
— Спроси у него, спроси, — заспешила Даша.
— Что спросить?
— Да что-нибудь, какая разница.
Митя поднёс коробочку к губам и строго потребовал:
— Кто ты? Жду ответа!
После шороха и потрескивания мини-рация, по-прежнему раздражённо, отозвалась:
— Включаю настройку. Проверка на вшивость. Не рыпаться, господа.
— Какая про… — заблажил Митя, но прикусил язык. Кубышка на курьих ножках завибрировала, через пол, через пятки потекло дурманное тепло, в помещении посветлело. Даша, постанывая, вцепилась в Митино плечо. Неприятные ощущения кончились так же быстро, как и начались: капсула замерла, свет потух, но результат был поразительный — у обоих сознание словно промыли ключевой водой.
— Дозу, что ли, впендюрили? — хмуро предположил Митя. — Ты как?
Даша смущённо улыбалась.
— Кажется, кончила, Митя.
— Паршивой куме одно на уме, — начал Митя, но его перебил голос из коробочки:
— Готовность установлена. Реакции в норме. Выходи по одному, молодёжь.
Что имелось в виду, стало понятно, когда узкая дверь в стене отворилась и в проём хлынул чистый лесной воздух, наполненный множеством знакомых звуков. Митя спрыгнул на землю — ступенек и крыльца у капсулы не было — и протянул снизу руку «матрёшке». Неожиданный учтивый жест из какого-то далёкого прошлого. Даша с улыбкой оперлась на руку мужчины, хотя и раскраснелась.
Двух шагов не отошли, как из-за деревьев появилась загадочная фигура. Кривоногий подбористый мужичок с обветренным, иссечённым шрамиками лицом, одетый не по-летнему и не по-русски — в короткой кольчужке, сверкающей начищенными латунными звеньями, в кожаных штанишках до колен, в меховых унтах. Кудлатая голова не покрыта, на поясе клинок с наборной рукоятью в расписных ножнах. Даша спряталась за Митину спину.
— Не боись, — успокоил мужичок простуженным голосом. — Я свой. Егоркой кличут. Велено проводить.
— Куда проводить? — спросил Митя.
— К батюшке полковнику на правёж.
— А где мы, Егорка?
— Того знать не положено.
Пока пробирались едва зримой лесной тропой, Мите чудилось, что их отовсюду провожают чьи-то зоркие глаза. Он ещё сделал несколько попыток разговорить проводника, но безуспешно. Мужичок был настроен дружелюбно, контактно, но на большинстве вопросов его словно заклинивало. При этом он не производил впечатления изменённого. Может быть, был даже нормальнее всех тех редких нормальных, нетронутых, кого Мите изредка доводилось встречать в прежней скитальческой жизни. Прежде всего это выражалось в открытой и простодушной улыбке. Изменённые же лыбились, кривились, ухмылялись, но всегда с опаской, с настороженностью, без знака дружбы. Егорка улыбался по-человечески, беззаботно, с любопытством и приветом. Но всё же его клинило, а это верный знак повреждённой психики. Присмиревшая Даша тоже попробовала выведать у него хоть какую-то информацию. Льстиво поинтересовалась:
— Егор-джан, куда вы всё-таки нас ведёте с Митей?
— К полковнику, девица, куда ещё.
