– Да я бы его…
– Вот-вот. Мать как взвоет, как закричит: «Не дождетесь! Не отдам вам сына! Мужа довели, сволочи, а этого не получите!» Ревьмя ревела. Так мы и узнали. Потом уж все нам растолковала подробно. Про самоубийство, про то, что ты один вышел в люди, а нас ей спасти от проклятого завода не удалось. Винилась перед нами, а я ей: «Ма, ты чего? Куда нам было деваться? Где бы ты денег взяла на переезд? Ты тут вообще ни при чем». Это наша жизнь, жалеть не о чем, да и поздно. Назад не воротишься, не выучишься, как ты. Знаешь, мы по молодости лет на тебя дивились: «И охота Лино над книжками корпеть, в библиотеках гнить, лучше бы кайф ловил вместе с нами!» Ведь знать не знали, как папа умер. А за сиротами никто не смотрит, мы и радовались, гуляли от души. Свободные как ветер, пустились во все тяжкие. Ты вставал ни свет ни заря, волочил пуды книг. Мы же дрыхли в свое удовольствие. Все на свете проспали. Ты и не пытался нас растолкать, заметь! Ладно, чего уж там! По-разному сложилось, вот и все. Зато мы того гада спихнули. Представляешь? Сплотились, ощетинились, сжали кулаки. Злые как черти. Собрали подписи, опросили свидетелей, связались с профсоюзом. Борьба в шестидесятые принесла плоды. Рабочий класс – великая сила! Весь завод встал. Не было еще закона о моральном ущербе, но издеваться над собой мы не позволили. Подлого засранца выкинули с волчьим билетом. Тут такой праздник был! Все на улицах плясали, веселились как бешеные. Отомстили мы за отца. Не сидели сложа руки.
– Почему же вы мне не сказали? Я бы тоже…
– Шутишь, что ли? – вдруг рассердилась Симона. – Ты же не заглядывал. Когда мы в последний раз говорили по душам, а? Не вспоминай, не было такого. Плевать тебе на нас. Еще до брака забегал раз в сто лет на минуточку. Только по делу. Матери звонил, предупреждал: «Я сейчас не могу говорить, мне некогда!» Посидеть с нами, расспросить о нашем житье-бытье не нашел времени. Мы тебе не ровня. А на свадьбе чего устроил? Или с подарками этими дурацкими? Мы давно взрослые, что ж ты-то с нами тайной не поделился? Думал, ты всех умней? Оберегал нас, убогих? Скажи уж честно!
– Я хотел как лучше…
– Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Мобильный загудел: эсэмэс от Жанны.
«Марго здесь нет».
Симона перевела дух, успокоилась.
– Все, не будем ссориться. Кто старое помянет… Ты расскажи лучше про сына, что с ним? Дети важней всего.
– Мчался на велосипеде и упал. Если б ты его видела, Симона!
Буря налетела, все разметала, ничего не оставила. Пустыня. Проклюнется ли что-нибудь? Бог весть. Ужасная черепно-мозговая травма. Выздоравливает он медленно, соображает с трудом. Не ходит, почти не говорит. Ужасная трагедия. Полная деградация. Хаос.
– Жаль его! И вас с женой жалко. Чем я могу помочь?
– Пожалуйста, позволь повидаться с мамой.
– Ты у меня спрашиваешь позволения? Боишься, не разрешу?
Дверь в конце коридора приоткрыта. Я снял ботинки, вымыл руки, на цыпочках вошел. Белоснежные простыни. На столе – бинты, лекарства, мази. Медсестра из соседней больницы поставила маме капельницу.
Мама лежала, отвернувшись к стене. При взгляде на ее обритую голову, трогательную, хрупкую, будто фарфоровую, у меня сжалось сердце. Только надо лбом оставался легкий венчик серых седых кудряшек. На шее и плечах проступили голубоватые вздувшиеся вены.
Я приблизился. Мама дышала тяжело, с тихим присвистом. Меня потрясло, насколько меньше она стала. Словно бы съежилась, сжалась в комок от пережитого потрясения. Осторожно, с бесконечной нежностью, грустью, жалостью и любовью я взял ее за руку, погладил каждый пальчик, поцеловал в висок. Кожа просвечивала насквозь. Боже, какая мама красивая! Милая моя, маленькая, совсем старенькая… Я зашептал ей:
– Мамочка, это я, Лино, прости меня, я пришел посидеть с тобой, обнять тебя. Мама, ты меня слышишь?
Она медленно-медленно повернула голову, глянула на меня светлыми прозрачными глазами, приоткрыла рот, затем издала долгий глухой жалобный стон. Я не мог понять, ответ ли это или бессознательный ропот.
Придвинул к постели стул, сел рядом, прижался щекой к ее груди.
Я вдыхал терпкий сладковатый запах, целовал один за другим ее пальцы.
Опять загудел мобильный.
Эсэмэска от Жанны.
«PS: Мило научился ходить».
ЖаннаЯ положила конверты на стол в гостиной. Надо же, пришли одновременно. Результат пункционной биопсии и свидетельство об установлении отцовства по ДНК.
Ответы на вопросы жизни и смерти.
Рудольф захотел сдать анализ и настоял на своем. Испугался страсть! Еще бы, столько лет строил семейный храм, и вдруг он рухнет из-за минутной слабости – да-да, именно так он назвал наш пылкий жестокий роман. Нашел в Интернете адрес, все разузнал, вручил мне прядь своих волос и ватную палочку, пропитанную слюной. Быстренько с нами разделался, ничего не скажешь! О судьбе Маргерит не задумался ни на секунду. Ничуть не боялся меня оскорбить, задеть. Важны только он, его жена и дети. Взял с меня слово, что буду молчать, если результат окажется положительным.
– Не бойтесь, мы уж как-нибудь все по-тихому уладим. Хоть знаю твердо, не я отец. Не могло такое случиться. Это Жак или кто другой. Вы не обижайтесь, но в ту пору у вас в одном месте свербело. Простите за грубость.
Протянул мне сто евро, захотел поучаствовать.
Само собой, я не взяла.
Поскорее меня спровадил, беспокоясь лишь об одном: как бы Маргерит к нему не нагрянула…
Окажись на моем месте другая, она бы сгорала от любопытства и сразу вскрыла конверты, верно?
Ну а я не стала торопиться. Любой ответ непоправимо изменит мою жизнь. Поделит ее на две части: «до» и «после».
По ночам я никак не могла уснуть. Воспоминания о Рудольфе теперь не будоражили меня, а вымораживали.
Я была слепа! Погналась за миражом и увязла в зыбучих песках.
Где Маргерит? Как там моя дорогая Селеста?
Вчера мы говорили по телефону. Со мной она по-прежнему суховата, лапидарна, однако я уловила в ее голосе неподдельную радость: Мило с каждым днем все лучше. Он понемногу оживает, ходит сам, улыбается, говорит. Ей большего и не нужно, Селеста счастлива.
А я даже поздравить ее не смогла, хоть понимала, что новость чудесная.
– Алло! Мама, ты меня слышишь? Ты где? Куда ты пропала?
Хороший вопрос. Я пропала и сама не знаю, где оказалась. Брожу вслепую, натыкаюсь на глухие стены одиночной камеры. Дверей нет, окон нет, сбежать невозможно. Ловушка – само совершенство, мое лучшее изобретение. Теперь она захлопнулась.
– Мама, ответь! Ты меня слышишь? Скажи хоть что-нибудь! Маргерит нашлась?
Судя по всему, Лино ей ничего не сказал. И я не решалась открыть ужасную правду. Селеста мне не простит! Она будет в шоке и, прежде всего, упрекнет меня в черствости. Маргерит не хватало любви – и это всецело моя вина, не спорю. Хуже того, Селеста себе не простит, ведь она ничего не замечала все эти годы…
– Нет, не нашлась. От нее нет вестей.
– Я так за нее волнуюсь! Боже, зачем я позволила ей уйти? К счастью, Мило успокоился, образумился и больше ее не требует.
Лино на несколько дней уехал, поэтому мы с Селестой опять дежурили посменно. Я приходила позже и оставалась до закрытия больницы, а ее отпускала. Ни вчера, ни сегодня мы вообще не встречались. Она не дожидалась моего прихода, спешила по каким-то «срочным делам». Неужели дочь меня избегает?
Я пыталась улыбаться, старалась не показывать Мило, что огорчена и напугана. Ему незачем знать.
Вечером попрощалась с ним и уже собиралась уйти, взяла сумку, открыла дверь, как вдруг он со мной заговорил! Наконец-то!
– Бабушка! Все будет хорошо!
Я так и подскочила от неожиданности.
Слабый ласковый голосок. Как он догадался, что меня нужно утешить?
Я вертела в руках конверты. Раскладывала так и этак. То возьму, то положу обратно. Отнесу на комод, верну снова на стол. Отброшу, будто обожглась. Они не давали мне покоя. Я поймала себя на том, что твержу довольно странную молитву: «Боже! Если окажется, что Рудольф не отец Маргерит, что я жестоко ошиблась и напрасно отвергала и мучила младшую дочь все эти годы, что я просто злая безумная стерва, прошу, сделай так, чтобы у меня обнаружили рак!»
Знаю, смешно и дико. Высокопарно. На самом деле самобичевание мне не свойственно, я вовсе не хочу наказания. Нужны лишь смягчающие обстоятельства, чтобы меня судили не слишком строго. Чтобы я сама смогла себя простить. Кто посмеет бросить камень в больную? Болезнь и смерть всегда даруют отпущение грехов.
Эх, Жанна, жалкая обманщица! Признайся, ты мечтаешь совсем о другом. Вскрыть конверты и прочитать:
«Поздравляю, вы совершенно здоровы».
«Рудольф – отец Маргерит, что и требовалось доказать».
Или еще того лучше:
«У вас доброкачественная опухоль, которая бесследно рассосется, однако носит страшное название и причинит вашей дочери достаточно беспокойства, чтобы она забыла все претензии и простила вас от всего сердца».
