— Мы не будем сейчас об этом говорить. Не теперь. Когда сможем, тогда и сможем. Жан-Батист сказал тебе, что мы уезжаем, не так ли? Он хотел сказать об этом сам, и я согласилась. Он думал, что с ним ты будешь более откровенна. Скажешь ему, если не хочешь ехать.
— Он спросил меня, и я сказала, что хочу.
— Хорошо. Тогда все улажено.
— И я даже не волнуюсь по поводу моей матери, что она не сможет найти меня. Я оставила ей письмо.
— Кому ты оставила письмо?
— Моей матери.
— И, конечно, ты передала его через Деву Марию?
— Да. Она не слишком мне помогла, но тем не менее я доверяю ей.
— И что ты написала в письме?
— Я написала, что твоя фамилия — Жоффруа и что мы едем в Авизе. И что я научусь доить коз. Я ведь научусь?
— Конечно.
— Жан-Батист дал мне листок бумаги, на которой он пишет рецепты. Я знаю, что Дева Мария не доставляет почту. Но я чувствую себя лучше от того, что написала записку и оставила ей. Мне так спокойнее. Я не рассказала матери о Жозетт.
— Нет. Нет, я и не думала, что ты расскажешь. Так, ты готова ехать?
— Готова. И я даже рада, что никого из девочек нет сейчас. Или еще не все уехали?
— Нет. Всех отправили на лето в разные места. По крайней мере, я так думаю. Как они удивятся, когда вернутся и узнают, что ты уехала! Но ты сможешь написать им, а они тебе.
— Надеюсь. Я буду скучать без Марии-Альберты, Жозефины и других сестер. И без Батиста. Почему ты не вышла за него замуж, тогда мы бы смогли забрать его с собой. Я спросила его об этом, и знаешь, что он ответил?
— Не уверена, что хотела бы услышать…
— Он сказал: «Наступит и наше время». Что это точно значит?
— Это другой способ сказать: «Возможно, когда-нибудь».
— Так, возможно, когда-нибудь ты выйдешь замуж за Батиста?
— Хватит.
— Я не уверена, буду ли я скучать по матушке. А ты будешь?
— Возможно, буду. Но я думаю, что скучать — неправильное слово. Слишком много она оставила мне поводов подумать, слишком много.
— Я немного побаиваюсь ехать в поезде. Совсем чуть-чуть.
— Это лучшая часть путешествия, трусишка.
— Я думаю, немножко волноваться не вредно?
— Немножко можно. Мы уедем в субботу утром. В восемь сорок девять поезд от Монпелье до Нима. Там пересадка. Если все пойдет по плану, мы прибудем в Реймс где-то в понедельник утром. Возможно немного позже.
— На скольких поездах мы поедем?
— На четырех.
— А я хотела бы на десяти, двадцати…
— Я обещаю, что в будущем мы будем много путешествовать, а пока ограничимся четырьмя.
— Ладно.
— У нас два дня, чтобы собраться. Два дня плюс остаток этого. Ты должна отдохнуть…
— Тебе это тоже необходимо. Давайте отдыхать вместе.
— Вместе.
Амандина легла, положив голову Соланж на колени, и закрыла глаза. Соланж гладила девочку по волосам, тихо напевала, пока сама не задремала.
— Где Жозетта?
— Я думала, что ты спишь.
Не открывая глаз, Амандина сказала:
— Я притворилась. Я всегда думаю о Жозетте прежде, чем заснуть, но Батист говорит, что это пройдет. Я сказала ему, что никогда не забуду того, что произошло, а он ответил, что помнить и думать постоянно — это не одно и то же. Он считает, что даже если я не забуду, я скоро прекращу думать о Жозетте. Как ты думаешь, он прав?
— Я уверена, что он прав. И отвечу на твой вопрос: Жозетту увезли в специализированную клинику. Такая больница — та же тюрьма.
— Как долго она там пробудет?
— Она останется там навсегда.
— С ней будут жестоки?
— Нет. Но и любить ее там будет некому.
— Почему она это сделала?
Соланж ласково погладила девочку по голове, помолчала, затем взяла ее личико в руки, чтобы видеть глаза.
— Я не знаю. Этого никто не знает. Даже сама Жозетта.
Это был все тот же день, когда раздался стук в дверь. Соланж встала, чтобы открыть.
— Думаю, это Мария-Альберта с нашим обедом. Она проведет день с нами. Bonjour, Мар… Матушка. Я ждала…
— Да, знаю, но я сказала Мари, что сама отнесу еду. Вы дремали? Я надеюсь, что не пришла слишком рано.
Соланж подумала и ответила:
— Боюсь, матушка, что скорее уже поздно.
Паула смотрела на Соланж, пытаясь проникнуть в суть ее слов.
— Согласна. Слишком поздно.
— Прошу вас, матушка, позвольте мне взять поднос.
— Здесь вам собрали холодных закусок, чтобы всякий раз, когда захочется перекусить… Амандина.
Паула протянула девочке руку, та теперь стояла позади Соланж.
— Добрый день, матушка.
Амандина взяла руку Паулы, сделала вид, что поздоровалась.
— Прекрасно, должна сказать, что вы обе выглядите хорошо.
— Спасибо, матушка. Вы присядете? — пригласила Соланж.
Они втроем сели на диван, Амандина в середине. Они улыбались друг другу, откинувшись на подушки. Смотря прямо перед собой, они с увлечением разглядывали потухший очаг.
— Давно я здесь не была. У вас очень уютно, прямо как дома.
— Возможно вы захотите переехать сюда жить, матушка, теперь, когда мы уезжаем. Вы могли бы спать на кровати Соланж, она побольше, и приглашать к себе кого-нибудь из сестер переночевать. Девочки часто рассказывали, как бегают по ночам в гости друг к другу, но я никогда не была у них, хотя Сидо приглашала меня много раз и…
— Это не слишком удачная идея. Спасибо.
Соланж дернула Амандину за волосы, состроив гримасу.
— Так значит, это правда? То, что вы уезжаете, — спросила Паула.
— В субботу, — кивнула Соланж.
— Столько перемен, — Паула повернулась так, чтобы видеть Соланж.
Все еще сидя между ними и ощущая рост напряжения, Амандина спросила Паулу:
— Хотите, мы возьмемся за руки?
Она протянула руку Пауле, та взяла ее, разглядывая свою старую коричневую руку в крошечной белой ладошке Амандины.
— Иногда лучше просто держаться за руки, чем разговаривать, — объяснила она матушке.
Амандина протянула другую руку Соланж и начала раскачивать их, пока женщины пристально смотрели друг на друга. Паула рассмеялась, потом спохватилась, мягко положила ручку Амандины на диван, встала:
— Я вас оставлю. Обедайте и отдыхайте.
— Благодарю за заботу, матушка.
— Если бы я позаботилась раньше.
22 июня, в субботу утром, едва только солнце взошло, Соланж и Амандина отправились прощаться с Филиппом. Соланж застелила старым пледом для пикников дно тачки и усадила туда девочку. Клеопатра в собственной лодке. Путь к могиле Филиппа не был короток, и Амандина то шла пешком, собирая по дороге полевые цветы, то исчезала время от времени между шпалерами винограда, чтобы прилечь на секунду на мягкий чернозем.
— Что ты делаешь? Земля еще влажная. Мне не во что тебя переодеть, вся наша одежда упакована.
— Я говорю «до свидания» виноградным лозам.
— В Шампани полно винограда.
— Знаю, но это другой виноград.
Когда они дошли, то сначала привели могилу в порядок. Амандина очищала надгробный камень стеблями молочая и сухими листьями. С собой они принесли маленький совок и горшок базилика и посадили его у основания памятника. Полили водой из захваченного с собой кувшина.
— Надеюсь, он по-прежнему любит базилик.
— Не сомневаюсь в этом.
— Мария-Альберта будет его навещать. Она обещала.
— Да, она сказала, что ты с ней договорилась.
— Мы когда-нибудь вернемся?
— Думаю, да. Когда-нибудь. Но когда мы вернемся, все не будет таким как прежде, и мы сами не будем, и люди, живущие здесь, даже монастырь и земля вокруг изменятся. Будет интересно увидеть все после долгого отсутствия, понимаешь?
— Понимаю. Поэтому Филипп уходит с нами.
— Я тоже так думаю. Пора возвращаться. Через час автомобиль епископа заберет нас.
Сестры упаковали хлеб и сыр, утиный паштет, вяленые колбаски, цукаты, соты с медом, имбирные пряники, шоколад, шарики сливочного масла — каждое блюдо было тщательно завернуто или в промасленную коричневую бумагу, или в свежие белые салфетки и упаковано в плетеную корзину. Достаточно вместительную для нескольких дней и ночей.
Туалет Амандины, для нее почти сдержанный, включал в себя красные сапожки; кружевную юбочку, когда-то презираемую, а теперь любимую; недавно расставленный корсаж, очень удобный; клетчатую рубашку и розовый свитер, вышитый ирисами более темного оттенка. Волосы были распущены по плечам в буйном беспорядке. На Соланж — мягкий желтый жакет, застегнутый до подбородка маленькими жемчужными пуговками в атласных петельках. Он принадлежал ее матери и очутился в ее чемодане перед отъездом из Авизе в Монпелье, его принесла Магда, аккуратно упаковала в бумагу и положила поверх других вещей, улыбнувшись, ну, почти улыбнувшись, затем она повернулась и вышла. Это было девять лет назад, но Соланж ни разу его не надевала. С узкой темно-синей юбкой, которую Янка заказала ей в Реймсе у портного к шестнадцатому дню рождения и отлично на ней сидящую, жакет бледно-желтого цвета отлично гармонировал.
