Обута она была в туфельки без каблуков с гибкой подошвой, часть вечерней униформы воспитанниц монастыря, которые дважды в год сестра, отвечающая за это, заказывала и для нее. Соланж тоже оставила волосы распущенными, массу белокурых локонов, падающих на плечи. Несколько красноватых отметинок после перенесенной болезни еще отмечали покрытую легким загаром кожу лица и шеи.
На грудь Соланж повесила сумочку с документами Амандины, которые выдал Фабрис, с невообразимым для нее количеством франков и рекомендательными письмами с просьбой о помощи в любой курии любого округа Церкви Матери Божией во Франции. Туда же Соланж положила свои документы и историю болезни Амандины, заполненную Батистом. Она то открывала, то закрывала сумочку, все время складывала в нее новые бумаги, открывала ее снова.
Они устраивались на заднем сидении лимузина с маленькими фиолетовыми флагами на капоте, в то время как водитель грузил единственный чемодан и корзину, те же самые, с которыми Соланж покидала ферму. Немногое она приобрела за прошедшие годы. Книги, игрушки и зимнюю одежду упаковали для дальнейшей отправки. Водитель захлопнул дверь. Амандина опять открыла ее, чтобы послать последний поцелуй сестрам, толпившимся в портике с платочками, прижатыми к глазам и носам.
В то время когда водитель Фабриса вез Амандину и Соланж на станцию, его помощник постучался в дверь спальни. Епископ был еще в постели.
— Войдите.
— Ваше преосвященство, пожалуйста, простите за вторжение, но нам только что сообщили…
— Что сообщили?
— Франция капитулировала, ваше преосвященство. Окончательная капитуляция, сир.
— Возьмите джип, езжайте на станцию, найдите их. Найдите Алена. Потребуйте от властей объявить по громкоговорителю. Не допустите, чтобы они сели в поезд. Бегом.
Соланж попросила, чтобы Ален, водитель епископа, высадил их у главных дверей вокзала.
— Большое спасибо. Нет, чемодан легкий. Амандина понесет корзинку. У нас действительно все в порядке. Спасибо еще раз.
Соланж услышала новости, как только они вошли в двери вокзала. Люди в панике — крик, плач, хаос. Этикет, любезность остались за порогом.
Так мы, французы, подчинились бошам. Теперь и здесь француз пойдет против француза, как и на севере, чем пугал меня Фабрис. Посмотрите на них, как они наскакивают друг на друга, чтобы выйти, войти, быть первыми. Сама Святая Мать не остановила бы их.
Она прижала к себе Амандину и сказала:
— Посмотри на меня. Независимо ни от чего ты не должна отпускать мою руку. Никогда. Ни на долю секунды. Ты понимаешь?
— Восемь сорок девять на Ним. Семнадцатый путь. Ты видишь? Четвертый туннель. Идем.
Соланж забрала у Амандины корзинку, повесила ее на локоть, проверила сумочку, подхватила чемодан, не выпуская из другой руки ладошки девочки, и решительно сказала:
— Идем.
Часть 4
Июнь 1940-апрель 1941
Путешествие по Франции
Мы так и не прибыли в Ним в тот день. Как и планировалось, наш поезд остановился на станции Балларгу, но как только одни пассажиры вышли, а другие заняли их места, было объявлено, что поезд дальше не пойдет. Всем, кто выстроился в очередь, чтобы поговорить с билетером, был дан один и тот же ответ.
— Из-за «обстоятельств» расписание меняется. Возвращайтесь завтра, что-нибудь обязательно произойдет. Нет, здесь негде остановиться, возможно, в следующей деревне. Несколько километров вниз по D-3. Все. Возможно, там.
Наряду с тремя другими группами пассажиров, Амандина и я отправились к этой следующей деревне. Группа синих домиков со шпалерами красных роз, вьющихся вокруг дверей, стояла на обочине дороги. Ни бара, ни гостиницы, вообще никаких признаков жизни. Покачав головами, тихо произнеся слова сочувствия, наши компаньоны попрощались с нами, развернулись и ушли в единственном знакомом направлении, назад к Балларгу, оставив Амандину и меня стоять в одиночестве в золотой тишине полдня. Ни одна накрахмаленная фламандская занавеска не шевельнулась.
— Жди здесь, — сказала я Амандине, опуская чемодан.
Я постучала в первый дом, подождала и пошла ко второму, Амандина переволакивала чемодан, двигаясь за мной. Мне казалось, что я стучу в крышки гробов. Четвертая дверь приоткрылась на узкую щелочку.
— Что вам надо?
— Мы ехали на поезде до Нима, мадам, но… Место, чтобы переночевать, мадам, для меня и моей маленькой девочки. Я могу заплатить.
— Нигде поблизости ночлега вы не найдете, это точно. Уходите.
Дорожный указатель в нескольких метрах от деревни указывал на Ним. Наш естественный магнит, наша дорога на север. Несколько меньших указателей расположились под ним. Знаки пути.
— Значит, нам придется пройти немного дальше, моя любовь, или поищем место для пикника? Чего бы ты хотела?..
Мой тонкий голосок звучал неубедительно для меня самой. Где высокомерная уверенность, владевшая мной несколько часов назад? Элегантный жакет, распущенные волосы. Шофер епископа, подавший машину, блестящие крылья широкого черного седана. Я думала, что готова со всем справиться, я думала, что сил у меня достаточно. Война где-то в другом месте, война нас не коснется. Все будет хорошо. Два дня, и мы будем дома. Бог, поторопись помочь мне.
Подгоняемые горячим и влажным ветром, тревожащим кроны каштановых лесов, мы брели по дороге на Ним. Отдыхали в тени придорожных деревьев, ели хлеб с сыром, пили воду из сложенных чашечками ладоней, найдя ключ, наше продвижение было медленным, существование иллюзорным. Никаких обязательных действий и слов, никаких звуков, треска кастаньет, как рано утром в монастыре, ни звонка кондуктора, сигнализирующего о прибытии и отправлении хоть куда-нибудь… Плыли по течению. Второй день, третий.
На станции в Соммере.
— Поезд на Ним, мадемуазель? Отправился час назад. Завтра. Возможно завтра.
Всякий раз, когда я думала о возвращении, та часть меня, что еще не до конца пришла в ужас, умоляла: «Еще только один день». С Амандиной все в порядке. У нас остались еще имбирные пряники. Если мы сможем добраться до крупного города с большим количеством поездов… Но после того как были взорваны два вагона поезда в нескольких километрах от Але, где мы собирались на него сесть, казалось более мудрым идти пешком, что мы и делали в течение большей части лета.
Мы видели, как пастух с помощью кнута и большой черной собаки умело сгоняет в стадо бестолковых овец. Как если бы не было никакой войны. Розовые облака, плывущие по серебристому небу, темноглазая женщина, сидящая на телеге без колес и чистящая яблоко ножом с зеленой ручкой. Как если бы не было никакой войны вообще. Распахнутая дверь сарая, и мы входим внутрь, вдыхаем запах нагретого на солнце сена и погружаем в него наши усталые тела, закутываемся, как в стеганое одеяло и спим, убаюканные клекотом какой-то ночной птицы. Так, где война? В горячем красноватом пламени опускающегося солнца мы видели вола, тянущего плуг по земле цвета ржавчины, фермер, идущий рядом, что-то нежно говорил животному. Человек иногда отхлебывал из бутылки, висящей у него на груди. И я снова себя спрашивала, где эта война? Разве вы не видите, что землю продолжают пахать, а значит, будет урожай пшеницы? И когда она заколосится, ее сожнут, обмолотят, зерно отправят на мельницу, и мельник отвезет муку пекарю, а пекарь и его сын выпекут хлеб, чтобы девочка пекаря, с широкими, твердыми бедрами под синим льняным платьем, крутила педали высокой узкой тележки, полной корзин еще теплых батонов, и, надавливая на звонок, кричала во весь голос: «Хлеб, свежий хлеб!» Если все это будет, какая там война?
Позднее мы шли через поле, где пшеница уже поднялась, увидев огни в сельском доме на противоположной стороне. Мы руками раздвигали высокие стебли, пока не наткнулись на труп.
Тела лежали там, где были застигнуты пулями. Мы нашли войну.
Мы ночевали, где только могли пристроиться. На полу ратуши или церкви, в сараях и в автомобилях, оставшихся в старых гаражах. Мы справлялись. Что касается еды, ее хватало.
На четвертый или, возможно, пятый день мы наконец добрались до Нима, и бакалейщик потребовал у меня карточки.
— Я не могу обслужить вас, мадемуазель.
— Но нам неоткуда их взять, мы в пути, идем домой, в деревню около Реймса, и когда доберемся, мы не будем нуждаться ни в каких карточках, конечно, моя мать, моя бабушка… ферма…
— Вся Франция ест то, что ей разрешают съесть боши, и то, что нам дают, может быть обеспечено только этими маленькими кусочками бумаги. Даже в Реймсе, мадемуазель. Где вы были в прошлом году?
— Но у меня есть франки, вы видите, я платежеспособна, мы только нуждаемся кое в чем…
— Ах, конечно, франки. Тогда, возможно, вы должны съесть их, мадемуазель.
