Ознакомительная версия.
Полковник сгорбился, свесив голову между колен, у него затряслись плечи, а я обнял его — в таком виде нас и застал Орел.
— Простите, — начал я, прежде чем он успел что-либо сказать, — ему сегодня особенно плохо.
— Ты что, куришь тут? — вопросил Орел. — В комнате? Через четыре часа после наступления комендантского часа?
Я бросил сигарету в полупустую баночку колы:
— Прошу прощения, сэр. Я это чтобы не заснуть и не оставить его одного.
Орел пошел к нам, а Полковник попытался разогнуться, я надавил ему на плечи, чтобы он этого не делал — если бы Орел учуял запах, нам бы точно пришел конец.
— Майлз, — сказал он. — Я понимаю, вам сейчас тяжело. Но вы должны уважать правила, принятые в нашей школе, в противном случае вас придется перевести в другое учебное заведение. Завтра жду тебя в суде. Чип, тебе какая-нибудь помощь нужна?
Полковник, не поднимая головы, ответил дрожащим, заплаканным голосом:
— Нет, сэр. Майлз мне помогает.
— Я этому рад, — ответил Орел. — Постарайся убедить его держаться в рамках правил, потому что иначе он рискует потерять свое место в нашем пансионе.
— Да, сэр, — согласился Полковник.
— Можете сидеть со светом, пока не соберетесь в постель. Майлз, до завтра.
— Спокойной ночи, сэр.
Пока меня будут отчитывать, Полковник как раз сможет отнести на место алкотестер. Как только Орел вышел, он распрямился и с улыбкой прошептал, опасаясь, что тот может быть еще под дверью:
— Это было прекрасно.
— У меня были самые достойные учителя, — ответил я. — Пей.
Через час, когда бутылка уже почти опустела, прибор наконец показал 0,24.
— Слава тебе, Господи! — воскликнул Полковник и добавил: — Это ужасно. Никакого удовольствия в такой пьянке нет.
Я встал, убрал с пути «ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК», чтобы Полковник мог пойти до конца комнаты, ни обо что не споткнувшись, и спросил:
— Ну что, встать можешь?
Он уперся руками в диван и попытался подняться, но упал, завалившись на спину.
— Комната кружится, — сообщил он. — Я блевану.
— Не блюй, это все испортит.
Я решил провести полевой тест на трезвость, как делают копы:
— Так. Встань сюда и попробуй пройти по прямой.
Полковник скатился с дивана, упав на пол, а я подхватил его под мышки и помог подняться. Я поставил его между двумя полосами на линолеуме:
— Иди по линиям. Ровно, приставляя пятку к носку.
Полковник поднял ногу, и его тут же накренило влево, он замахал руками, как ветряная мельница. Потом Полковник сделал единственный неуверенный и кривой шаг, он походил на утку — казалось, что он не может ставить ноги перед собой ровно. На короткий миг он обрел контроль над собой, сделал шаг назад и плюхнулся на диван.
— Не могу, — коротко заявил он.
— Ладно, а внутреннее самоощущение опиши.
— Соамо… ущущу… что-что?
— Посмотри на меня. Я один? Или нас двое? Если бы я был полицейской тачкой, ты бы мог в меня случайно въехать?
— Все сильно кружится, но, наверное, нет. Фигово. Она тоже в таком состоянии была?
— Видимо, да. Ты мог бы машину повести?
— Нет, ни в коем разе. Нет… Нет. Да-а, она была реально пьяная.
— Ага.
— Какие мы тупые.
— Ага.
— Все кружится. Но нет. Полицейской тачки нет. Я вижу.
— Таковы, значит, твои показания.
— Может, она отрубилась. Мне спать жутко хочется.
— Выясним, — сказал я, пытаясь взять на себя роль, которую раньше всегда в наших отношениях играл Полковник.
— Не сегодня, — ответил он. — Сегодня мы немного поблюем, а потом проспим столько, чтобы даже похмелья не заметить.
— Про латынь не забывай.
— Ах да! Гребаная латынь.
через двадцать восемь дней
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО ПОЛКОВНИК даже пришел на латынь: «В данный момент я чувствую себя офигенно, потому что не протрезвел еще. Но через пару часов — храни меня Господь». А я пошел на тест по французскому, к которому готовился un petit peu.[13] Я нормально справился с частью, где надо было выбирать правильные варианты ответа (типа, какое время глагола годится по смыслу), но тема для сочинения «Каково значение белой розы?» по «Маленькому принцу» поставила меня в тупик.
Думаю, вопрос не показался бы мне таким сложным, если бы я этого «Маленького принца» читал — хоть по-английски, хоть по-французски. Но я, к сожалению, всю ночь накануне вливал в товарища водку. Так что я написал просто: «Elle symbolise l’amour» («это символ любви»). Мадам О’Мэлли отвела на сочинение целую страницу, но я решил, что выразил свою точку зрения этими тремя словами.
Я учился на четверки с минусом, чтобы родители не волновались, остальное мне теперь было по фигу. Значение белой розы? — подумал я. Кому какая разница. Скажите лучше, что означают белые тюльпаны? Вот на этот вопрос стоило найти ответ.
В суде я выслушал нотацию и получил десять часов общественных работ, после чего наконец вернулся в сорок третью, где Полковник рассказывал всю историю Такуми — то есть за исключением нашего поцелуя. Когда я вошел, он говорил:
— И мы ей помогли уехать.
— Вы петарды жгли, — сказал Такуми.
— Как ты узнал о петардах?
— Расследование небольшое провел, — ответил Такуми. — В общем, это было глупо. Не следовало вам этого делать. Но, по сути, все мы повинны в том, что она поехала, — добавил он, а я не понял, что именно он имел в виду, но спросить не успел, потому что Такуми сам обратился ко мне: — Так что, ты думаешь, она покончила с собой?
— Возможно, — ответил я. — Я не знаю, как можно было случайно влететь в полицейскую тачку, разве что она уснула.
— Может, она к отцу поехала, — предположил Такуми, — Вайн-Стейшн как раз в том направлении.
— Возможно, — согласился я. — Возможно все что угодно, не так ли?
Полковник полез в карман за сигаретами.
— Вот еще вариант: может, ответ есть у Джейка, — припомнил он. — Все другие варианты мы уже разработали, так что я позвоню ему завтра, согласен?
Я теперь тоже был заинтересован в том, чтобы получить ответы, но не на все вопросы.
— Ага, о’кей, — ответил я. — Но послушай, мне не рассказывай ничего такого, что не имеет прямого отношения к делу. Не хочу знать того, что не касается ответа на вопрос, куда она поехала и зачем.
— Я, в общем, тоже, — добавил Такуми. — Считаю, что какие-то вещи должны оставаться личными.
Полковник заткнул полотенце под дверь, закурил и сказал:
— Согласен с вами, мальчики. Будем исходить из принципа строгой необходимости.
через двадцать девять дней
ВОЗВРАЩАЯСЬ НА СЛЕДУЮЩИЙ день с уроков, я увидел, что Полковник сидит на скамеечке у телефона и записывает что-то в лежащий на коленях блокнот, зажав трубку между плечом и ухом.
Я поспешил зайти в нашу комнату — там я обнаружил Такуми, он играл в гонки без звука.
— Давно он разговаривает? — спросил я.
— Понятия не имею. Я пришел двадцать минут назад, он уже говорил. Наверное, свою математику для заумных пропустил. А ты что, боишься, что Джейк приедет сюда и хари вам начистит за то, что вы ее отпустили?
— Забей, — сказал я, подумав: Вот именно поэтому и не стоило ему ничего рассказывать.
Я пошел в ванную, включил душ и закурил. Вскоре за мной последовал Такуми.
— Что такое? — спросил он.
— Ничего. Просто хочу понять, что произошло.
— Типа, очень хочешь узнать правду? Или услышать, что она с ним поссорилась и поехала сообщить ему, что все между ними кончено, чтобы потом вернуться и броситься в твои объятия, страстно отдаться тебе и нарожать от тебя детишек-вундеркиндов, которые смогли бы заучивать и предсмертные высказывания, и стихи?
— Если ты злишься на меня, так и скажи.
— Я злюсь не из-за того, что вы позволили ей сесть за руль. Я просто устал от того, что ты считаешь себя единственным, кому она приглянулась. Как будто у тебя монополия на чувства к ней, — ответил Такуми.
Я встал, поднял крышку унитаза и смыл недокуренную сигарету.
Я взглянул на него, а потом сказал:
— Мы с ней в ту ночь целовались, и на это у меня точно монополия.
— Что? — еле выдавил он.
— Мы целовались.
Он разинул рот, словно собираясь что-то ответить, но промолчал. Какое-то время мы смотрели друг на друга без слов, я был зол на себя — я же буквально хвастался этим — и наконец прервал молчание:
— Слушай, я… ты же знаешь, какой она была. Делала все, что взбредет в голову. Я, наверное, просто под руку подвернулся.
— Да уж. А я никогда никому не подворачиваюсь, — сказал Такуми. — Я… Толстячок, видит бог, я не вправе тебя винить.
Ознакомительная версия.
