— Товарищ — всегда товарищ,— говорил он.
Моральный кодекс Рауля ограничивался несколькими нормами, за которые он крепко держался.
— Давид мой лучший друг,— ответил Мендоса,— и я первый признаю его достоинства. Но сейчас мы говорим не об этом. Я просто сказал, что я, и никто другой, должен потребовать от него ответа.
— Я думаю,— заявил Рауль, сдвигая шляпу на затылок,— что нам сначала следует допросить его. Я видел его сегодня утром, с ним творилось что-то неладное. Я не хочу его выгораживать, но...
— Ладно. Все это нам известно. Ты уже об этом рассказывал. Да я, впрочем, и не предлагаю ничего нового. Прежде чем что- либо решить, я собираюсь потолковать с ним. Без доказательств никого не обвиняют.
Рауль ничего не ответил. По лицам остальных было видно, что они разделяют мнение Мендосы. Рауль пожал плечами.
— Делайте что хотите. Ты сам решишь, как надо поступить. Если ты действительно его друг, у тебя прекрасная возможность доказать это. Я, со своей стороны, ничего не имею против него и продолжаю считать его отличным товарищем.
Это было полное поражение, и он злился на себя, что так быстро уступил.
— Мы все согласны с тобой,— заметил Агустин.— Давид мировой парень, но дело, в которое он ввязался, серьезное. Выходя из игры, он ставил под удар не только себя, но и нас. Он взял обязательство и не выполнил своего слова. Давид не маленький. Он обязан оправдаться, а если не оправдается, ему придется ответить за свои поступки.
Доводы Мендосы были неуязвимы, и взбешенному Ривере не оставалось ничего другого, как согласиться. Ему очень хотелось защитить Давида от опасности, но он только сказал:
— Все это так. Но тут другое дело. Он наш товарищ.
— Товарищ он или нет, но он не оправдал нашего доверия.
— И выставил нас на посмешище,—добавил Кортесар.— Сколько месяцев мы говорили об' этом деле, и вот чем оно кончилось.
«Да,— подумал Рауль,— это правда. И все же здесь что-то не то». Он не знал, что именно, и сожалел об этом.
— Здраво рассуждая, это даже лучше, что в газетах ничего нет. Если б о нас написали, мы бы подохли со стыда.
— Да, Анна единственная, кто сразу догадался об этом.
Ничто уже не могло защитить .Давида. «Хоть бы как-нибудь
сделал»,—подумал Рауль. Теперь все его колебания кончились.
Он встал и, подойдя к подоконнику, облокотился о него; в другом углу комнаты, где косой потолок почти касался пола, повернувшись к ним спиной, спал на циновке Урибе.
По своему обыкновению, Урибе являлся к друзьям в любое время и*заваливался спать, пока его не выгоняла прислуга.
Рауль прижался носом к * стеклу: после недавнего ливня на улице наступили покой и тишина. Прохожие шагали без зонтов, запоздалые капли дождя, падая на подоконник, лопались, точно мыльные пузыри.
Рауль стал натягивать пиджак и, оглядев приятелей, с зевотой проговорил:
— Я еще ничего не ел. И у меня зверский аппетит.
— Я тоже не прочь поесть,— сказал Кортесар.
— Тогда пошли со мной. Перекусим у Клаудио.
Мендоса и Луис продолжали сидеть.
— Когда вы вернетесь?
Рауль скривился.
— Когда вам угодно. Je suis a votre disposition .
— Тогда я позвоню вам сегодня вечером. Надеюсь, вы ужинаете в общежитии.
— Безусловно,— ответил Ривера, наклонив свой гигантский торс и выходя вслед за Кортесаром.
В комнате на минуту наступила тишина. Только с улицы доносились жалобные вздохи и тихие всхлипывания последних редких капель дождя. Мендоса достал из кармана трубку.
— Ну, что скажешь? — спросил он вдруг.
Юный Паэс неопределенно скривил губы.
— Не знаю, о чем ты.
— О Рауле.
Спичка описала в воздухе полукруг и упала на ковер. Она медленно догорела и, дернувшись, застыла, точно сизый червячок.
— Вряд ли он проболтается.
— На это и надеюсь.
Посапывая трубкой, Мендоса отсутствующим взглядом смотрел на ковер.
— Я могу рассчитывать на тебя?
Луис ждал этого вопроса, и сердце его учащенно забилось.
— Безусловно.
— Я и не думал звонить Давиду.
— Не звонил?
— Но он дома. И думаю, что все уже знает.
Луис, словно собираясь с силами, крепко сжимал зубы. Он достал из пачки сигарету и недрогнувшей рукой зажег ее.
— Когда пойдем?
Облако дыма, похожее на прозрачный шарф, проплыло перед его лицом.
— Сегодня же вечером.
— Ты уже все обдумал?
— Это не так-то просто. Но мы должны это сделать. Силу применять не придется. Сопротивляться он не будет.
— Ты думаешь?
— Я его знаю. _ -
— А как же остальные?
— Скажем, что он собирался нас предать.
Паэс швырнул только что зажженную сигарету в оконное стекло.
— Знаешь... Я всегда думал..
Голос его прозвучал хрипло.
— О чем?
— Что мы так кончим.
—. Ты что, струсил? — спросил Агустин.
— Я пойду с тобой до конца.
В нем нарастал какой-то глухой протест. Его тело как бы восставало против всего окружающего: холода, жары, жажды, неудобства, раздражения, усталости. С вызывающим видом он налил себе рюмку коньяку.
— Мы можем это сделать между семью и половиной девятого,— сказал Мендоса.— В это время привратница уходит в церковь. Только так мы можем избежать вс^ечи с ней.
— Это дело намного сложней, чем...— Нерешительно сказал Луис и вдруг тоскливо умолк. Сидевший напротив него Мендоса удивленно поднял брови, продолжая пощипывать бородку.
— Ты что-то сказал...— пробормотал он.
Луис провел рукой по лбу.
— Нет-нет. Ничего.
Насмешливая улыбка поползла по лицу Мендосы п застыла в его глазах. У Паэса перехватило дыхание от гнева.
— Тогда и говорить не о чем,— услышал он голос Агустина.— Я тебя не принуждаю.
Луис почувствовал легкую тошноту, как после нескольких рюмок, и вдруг вспомнил Давида: «Есть много способов принудить человека». Он понял, что попал в собственные сети.
— Машину оставишь на углу так, чтобы тебя никто не видел. Словом, как сегодня утром. Встретимся ровно в восемь. Я буду ждать у булочной.
— А оружие?
— Не беспокойся. Я принесу. За все отвечаю я один.
— А почему нам не пойти двоим?,
— У меня еще полно дел. А ты только должен позаботиться о машине.
— Остальное ты все устроишь сам?
— Да, не беспокойся. Делай, что я тебе говорю, и будь спокоен.
Агустин налил себе в стакан коньяку и медленными глотками стал пить. Луис завороженно следил за ним. Уже некоторое время он испытывал неприятное чувство, какой-то зуд в спине, будто кто-то подглядывал за ним. Он резко обернулся и в полутьме разглядел лицо Танжерца.
— Притворяешься, будто спишь? Да?
Танжерец был живым укором, живым напоминанием того, что произошло в памятный «чумный день», и Луиса это взорвало. Сжав зубы, он двинулся на Урибе. Веки его налились свинцом, и он в нерешительности остановился.
— А ну говори, что ты тут делаешь?!
Тучи сгущались над головой Танжерца, и он заюлил.
— Я спал,— сказал он смиренно.— Я всю ночь прогулял, и мне так хотелось спать. Агустин разрешил мне лечь тут на полу. Клянусь, я ничего не слышал.
Луис схватил Танжерца за лацканы пальто и приподнял с циновки, но тут между ними встал Мендоса.
— Отпусти его,— приказал он.
Урибе снова растянулся на циновке и с удивлением и испугом уставился на приятелей.
— Он шпионил за нами,— буркнул Луис.
— Это неважно. Он все равно ничего не скажет.
Танжерец разглаживал ладонями лацканы пальто и обиженно смотрел на друзей. Он трясся от страха, но изо всех сил старался сохранить внешнее спокойствие.
— Я спал себе,— хпыкал он,— и никому не мешал. Я хотел вам помочь. Я даже купил конфетки, чтобы угостить вас, когда вы вернетесь с войны.
Он испуганно огляделся вокруг и стал рыться в своем тюфячке.
— Ой, я их нечаянно съел,— сокрушенно протянул он.— А может, их стащили крысы. Не знаю. Не помню.
Паэс смотрел на него, судорожно сжав кулаки.
— Лучше убирайся отсюда подобру-поздорову. Ну! Вон!
Он щелкнул пальцами, и Урибе вскочил на ноги.
— Я не люблю, чтобы мне дважды повторяли одно и то же, Когда меня гонят из одного места, я иду в другое.
Урибе сделал шутовской пируэт и уже с порога крикнул:
— Я перебежчик.
На лестнице он вытер пот со лба: «Едва унес ноги». Но решив, что за ним следят с лестничной площадки, продолжил свой мопо- лог шепотом: «Я был занят дома мелкими делишками». Он взглянул наверх. Там никого не было.
Урибе вышел на улицу. Прошло всего несколько минут, как кончился дождь, и теперь, напоенный испарениями земли, ввысь поднялся свежий ветерок; он подхлестывал под брюхо косматые тучи и трепал траву на газонах вдоль тротуара. Начали зажигаться фонари. Коробки недавно выстроенных домов чернели плоскими квадратами. Из окон сочился тускло-желтый свет, на тротуарах засверкали маленькие лужицы.
