Великое унижение рязанского князя Федора — он, бедолага, еще надеялся на чудо: сам торопливо, не скупясь, собрал богатую дань. С поклоном принес дары грозному хану.
Тот на подарки не взглянул, усмехаясь откровенно, смотрел в помертвевшее, осунувшееся лицо князя.
— У нас обычай. Хочешь на самом деле уважить гостя — отдай жену. Отдай, князь Федор, молодую княгиню — расстанемся друзьями.
Князь вышел молча — судьба Рязани была решена.
Но прежде решилась его судьба.
Оборвалась жизнь.
Коротким и точным был удар ятагана.
Быть может, к лучшему — мертвые сраму не имут — не принял позора князь Федор.
Не видел, как потекли по узким улочкам реки крови — горячие, алые, по белому снегу.
Смоляными факелами запылали боярские терема и палаты, дома горожан в слободе.
От самого страшного, выходит, заслонила его судьба.
Не видел князь и не узнал никогда, как, прижимая к груди младенца, шагнула вниз с высокой колокольни молодая княгиня.
Батые ва конница с гиканьем ворвалась в распахнутые ворота, затопила город.
Стон людской смешался с торжествующим визгом раскосых всадников.
Пять дней и пять ночей слились в одно сплошное противостояние, неравное, но яростное и потому — смертельное.
А утром шестого дня не стало Рязани — одно пепелище.
Черный дым застилает небо, горячий пепел носится в воздухе, серой пеленой оседая на алом, пропитанном кровью снегу.
Забыть?!
В большой нарядной юрте, устланной бесценными коврами, свирепый хан с приближенными праздновал победу.
Неутомимые воины пировали под открытым небом, у костров, что горели денно и нощно.
Будто поминальный огонь по жителям поверженного города.
Забыть?!
Как, проваливаясь по пояс в глубоком, вязком снегу, под покров дремучего леса собирались те, кто уцелел.
Как тянулся за многими кровавый след, потому что страшные раны были едва прихвачены грязными тряпицами.
Не до них было тогда — не до кровавых ран.
Хватило бы сил удержаться в седле и удержать в руках меч. А нет коня — устоять на ногах.
Но все равно — пешим ли, конным — добраться до ярких костров и пестрых юрт.
Отомстить.
Забыть?!
Как на седьмой — священный — день из заснеженного леса вывел Евпатий Коловрат ополчение.
И — будто мертвые восстали! — новая рать схлестнулась с воинством Батыя.
Был грозный хан весьма удивлен упорством и живучестью русских.
Однако ж непоколебимо уверен в своем превосходстве — потехи ради велел шурину, искусному воину, прославленному ловкостью и силой, звать дерзкого Коловрата на поединок.
Подчинился храбрый Хостоврул.
Сошлись бойцы в недолгой схватке — сорвавшись с седла, тяжело рухнул наземь Батыев шурин, и дымилась на морозе, разливаясь по снегу, его горячая кровь.
На секунду — не более — воцарилась тишина.
Но прошло мгновение — яростный крик Батыя пронесся над головами всадников, и сам он, пришпорив коня, первым ринулся вперед, проклиная убийцу.
Этот бой был совсем недолгим.
Слишком неравны силы.
Пробил страшный час — лесная дружина перебита.
Мертвый Коловрат распластался на снегу, устремив незрячие глаза в яркое, морозное небо.
В руке его и тогда зажат был грозный меч.
Батый, склонившись с седла, застыл угрюмо, вглядываясь в молодое чуждое лицо, то ли пытаясь постичь нечто, то ли запоминая.
Но как бы там ни было, он тоже был воин, грозный хан — доблесть чтил, как подобает любому, избравшему ратный труд.
Легенды гласят, по приказу Батыя был Коловрат погребен, как воин, с мечом в руках.
Шестьсот шестьдесят три года минуло с той поры.
И пришло время — память, которая никак не могла сослужить ему эту службу, совершила невозможное.
Прошлое воскресло, отразилось в душе, будто события недавних дней.
Только меч Коловрата — грозное оружие, коему теперь пришел черед исполнить предначертанное, — долгое время был недоступен.
Однако Господь милосерд, а Святая Русь вновь призывает сынов, осеняет их своим материнским благословением.
Нет на свете силы, способной противостоять их воле, — меч наконец-то в его руках.
И — видит Бог! — скоро, уже совсем скоро он исполнит то, что должно.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 18.10
К вечеру день нахмурился. Даже что-то невнятное — мокрый снег или ледяной дождь — моросило с неба. Потому, наверное, жарко пылающий камин как-то особенно притягивал к себе, и люди, сами не сознавая того, незаметно придвигали кресла все ближе к огню.
Утренний бодрящий ветер не улегся — но незаметно наполнился унынием и злобой. А может, его неласковый собрат примчался невесть откуда и теперь бушевал над продрогшей землей.
В трубе страшно выло, но сухой, горячий треск пылающих поленьев, как ни странно, почти заглушал звериный вой. Словом, здесь, в большой уютной гостиной, у камина, с горячим кофе в маленьких чашках севрского фарфора и старым добрым коньяком в пузатых бокалах, было комфортно.
И только разговор — нелегкий и вовсе не приятный — несколько омрачал идиллию. Хотя напряжение первых минут, время натянутых фраз, бессвязных, обрывочных объяснений, раздумий, когда чаши весов застывают в хрупком равновесии, и одному Господу известно, какая перевесит в следующий миг, — миновало.
— Побег, конечно, был большой глупостью. Очень большой. Но… знаете, Игорь, как ни странно, я вас понимаю.
Говоривший был высокий худощавый молодой мужчина.
Умное, некрасивое лицо запоминалось крупными чертами, массивным носом с легкой горбинкой, резко очерченными скулами, глубокими складками на впалых щеках.
У него был волевой, четкий подбородок, тонкие малоподвижные губы.
Светло-карие — в желтизну — глаза смотрели на мир спокойно, без особой профессиональной проницательности, любимой мастерами шпионских романов.
Густые темные волосы неожиданно оказались довольно длинными. Не по уставу — уж точно. Хотя кто его знает, какие у них теперь уставы?
— Понимаете? Действительно — странно.
— Не просто понимаю — оказался однажды в похожей ситуации и испытал непреодолимое желание бежать.
— Но преодолел.
— Преодолел. Иначе, возможно, не делился бы теперь с вами этим опытом.
— Это что-то секретное, Юра? Никак нельзя рассказать?
— Да как вам сказать, Лиза: и да, и нет. Фрагмент, пожалуй, можно. Словом, однажды мне довелось посетить не вполне дружественную тогда страну. То есть недружественной она была только наполовину, в том смысле, что в ту пору у них шла ожесточенная борьба между двумя политическими группировками. Одну мы поддерживали. Власть в большей степени была сосредоточена в руках другой. «Наши», впрочем, тоже контролировали некоторые участки власти и, скажем так, были отнюдь не в подполье. Я же, надо сказать; направлялся в страну нелегально, в соответствии с легендой. Такая ситуация. И вот представьте… Маленький аэродром, крохотное поле, самолет подруливает почти к зданию аэропорта, подают трап. Спускаюсь в толпе пассажиров, делаю первый шаг на земле. И вдруг молодой подтянутый человек, в темном костюме и тугом галстуке, крепко берет за локоть и полушепотом интересуется: «Вишневский Юрий Леонидович?» То есть, как вы понимаете, называет мое настоящее имя. Вот тут, Игорь Всеволодович, я испытал, очевидно, нечто очень похожее на то, что случилось с вами. Желание бежать немедленно, отшвырнув от себя встречающего. Бежать неведомо куда, заведомо понимая, что буду немедленно схвачен. Маленькое летное поле со всех сторон, естественно, обнесено надежным заграждением. И знаете, несмотря на все это, вероятнее всего, я бы побежал. На потеху публике. К счастью, молодой балбес, из числа наших сторонников, встречавший у трапа, разглядел животный ужас в моих глазах — и все понял. Что было сил вцепился в мой локоть и скороговоркой выпалил нужные слова.
Короче, я пришел в себя — и все, как говорится, кончилось хорошо.
— Да, но вы-то прибыли в страну нелегально — то есть сознательно нарушили закон. Я же, напротив, был абсолютно уверен в своей правоте.
— Верно. Но чашу весов перевесил укоренившийся в сознании стереотип. Следственные органы у нас не привыкли копать глубоко. Если есть подходящий кандидат, обвинение, вероятнее всего, предъявят именно ему.
— Вы так спокойно об этом говорите?
— Но вы же со мной согласны?
— Пожалуй, Но я лицо свободной профессии, а вы — представитель этих самых следственных органов.
— И что же? Если я буду утверждать обратное, вы измените свое мнение?
— Разумеется, нет.
— Тогда какой смысл врать?
— Господа, по-моему, вас понесло в философские дебри.
— Отнюдь, Лиза, мы просто сверили некоторые позиции. И это правильно. Но и вы тоже правы, пора переходить собственно к делу.
— Простите. Прежде я все же хотел бы понять позицию Юрия Леонидовича, после того как ему стало все известно.
