Михаил Сидоров - Хроники неотложного

Мы выбрались на трассу. Здесь было веселее: горы, поросшие лесом склоны, сбросы скал и ныряющая в зеленя лента асфальта. Вот где жить надо — на юге.

— …виноградник у меня здесь, маленький. Газик, как назло, встал, вот и пришлось на волгаре ехать.

— Шестьдесят девятый? Что, до сих пор бегает?

— А то! Машина — звэрь, слушай, только сегодня заартачился что-то. Хорошо, тебя вот встретил, а то ведь мог бы и не подняться. Ты вообще каким ветром?

— По берегу шел, из Курортного.

— На фига?

— Так, смотрел.

— О дает! Чё тут смотреть-то?

— Я думал, весь Крым такой: скалы из воды, сосны… «Три плюс два», короче.

— А-а-а. Так тебе в Новый Свет надо. «Три плюс два» там снимали. Там вообше все снимали: «Остров сокровищ», «Пиратов XX века»…

— Далеко?

— Километра четыре от Судака. Мимо не пройдешь.

Генуэзская крепость на вершине горы. Четкие зубцы по-над гребнем, стена лезет по склону, втыкаясь в башни, парит над кручей, рисует в небе отчетливые зазубрины и, сбрасывая высоту, замыкается тонкой ниткой.

— В крепость думаешь?

— Обязательно.

— Через вход не иди — дорого. На пляже от волнолома тропа вверх — по ней двигай: там, в конце, дырка в заборе.

— А другой дырки нет?

— Есть, только ее контра пасет. Через пляж лучше…

Набегал ветер, ласкал теплом кожу. Море терялось в небе, впереди пряталось турецкое побережье. Я сидел наверху, представляя, как идут к берегу приземистые, крепко сбитые корабли и, не доходя до скал, уронив бурые, в грубых стежках, паруса, останавливаются, зачерпнув горсти дна ладонями якорей. Подпрыгивая, снуют взад-вперед потемневшие шлюпки, громоздя на песок тюки с бочками; галдят работяги и торгаши; вспыхивают на солнце солдатские панцири и шитые золотым облачения прибывших издалека важных персон — с опаской вышагивая по хрусткой гальке, они, подбирая края одежд, пытаются сохранить надменное и равнодушное выражение лиц, а загорелая в чернь босота, подмигивая, скалит им вслед ослепительные средиземноморские зубы…

Появились соседи. Влезли — как Эверест взяли: достали сотовые, и ну всем звонить. Потом расположились, пшикнули банками, и мачо, в клешах и пейсиках, полезли на кладку. Придерживаясь, позировали, тыкая жестянками в объективы.

Вжикали зумы.

— У-у-у-у-у!

— Заяц, ну хватит, слезай!

— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!

— Толстый, кончай, нае…шься.

— Чё, стремак? Вечно молодым, вечно пьяным…

Косились на рюкзак, шептались, хихикали. Мокрые от геля волосы, замысловатый креатив на ногтях, ряды колец в прокомпостированных хрящиках. Валики жира над джинсами.

— Слышь, лапа, давай сюда, вместе щелкнемся.

— Не хочу.

— Да ладно тупить-то, лезь.

— Отстань.

Пойду я, пожалуй, отсюда. Новый Свет открывать.

Место я нашел сразу. Все как в фильме, один к одному — здесь машина стояла, тут палатка, вон там Сундук рыбу ловил, сидя в кресле. Я побродил по воде. Холодная.

Вскипятив чай, я, прислонясь спиной к дереву, не спеша пил, разглядывая громаду Сокола[86] надо мной. Оттуда звякало и доносились невнятные голоса — скалолазы. Две связки, далеко слышно. Одну из них я нагнал по дороге: бухты яркой веревки, каски, изломанные снаряжением высокие рюкзаки. Штанцы и майки в обтяжку. Сейчас они лезли по краю стены, чуть в стороне от верхней пары — те шли, держась ближе к центру. В середине не было никого — зеркало. Солнце жгло серую гладь; воздух дрожал, маня тенью карнизов под самой вершиной; в синем небе плясало марево. Тянуло в сон. Глаза закрывались…

Рюкзака не было. Проспал.

Наивно надеясь, я рыскал в камнях, потея, лазил по склонам, заглядывая в колючие заросли.

Нету.

Нигде.

Попал.

Вечерело. Сосны тянули длинные тени; царило оранжевое; плоскость скалы делалась четче, как если бы кто-то плавно увеличивал резкость.

Дул ветер.

Хотелось есть.

Хотелось выпить горячего.

Знобило.

Я вдруг почувствовал такое отчаяние, какое, наверное, чувствует астронавт, чудом уцелевший при аварийной по садке лунного модуля.

Одиночество.

Оторванность.

Безнадежность.

Наверху, по трассе, прошла красная легковушка.

Так. Так. Ладно. Спокойно. Двадцать гривен в кармане. Носовой платок, спички и ножик. Железнодорожный ключ. Пакет табака. Уже хорошо. Слава богу, свитер под головой был, а то б и его сперли. Так. Ночевать двину в альплагерь, а там посмотрим. Ничего. Прорвемся.

Спасатели из альплагеря подарили мне брезентовый рюкзачок, одеяло и железную кружку-гестаповку.

Шустрый прапор, с которым я шел в Новый Свет, вынес с территории части армейский котелок с подкотельником и заношенную афганку с дырочками на погонах.

Столовую ложку я умыкнул в столовой.

Чайную — в чайной.

Симпатичная тетка, в благодарность за поднесенную сумку, презентовала литр козьего молока и сыр, завернутый в соленую марлю.

Рис, сахар и чай я купил в продуктовом.

Зубную щетку, пасту и мыльницу с мылом — в хозяйственном.

Пока тянулись за пастой, сунул в карман станок.

Полотенце, оглянувшись по сторонам, сдернул с веревки…

Насвистывая «Мост через реку Квай», спустился к морю.

Старая, добрая курортная архитектура Советов: мощенная плиткой набережная, балюстрада над пляжем, засыпанный сухими листьями мрамор. Кафе еще не открылись, на столах громоздились стулья, и два молодых татарина аккуратно вывязывали плетенную из тростника изгородь. На пляже красили катера.

Парни в неопреновых комбинезонах несли гулкие акваланги. Поодаль, в бухте, выбрасывая фонтаны, вертелись на гидроцикле.

Огибая гору, шла вырубленная в скале дорожка. Море выглядело рекламным проспектом и, вопреки рассудку, манило зеленью хрусталя. На изгибе, за ограждением, обрывался металлический мостик. Выныривала из воды лестница.

Никого.

И каждый камень на дне.

Я стоял, собираясь с духом. Под горлом екало.

Как?

А?

Рюкзак с плеч, одежду сверху. Полотенце на ограждение, чтобы сразу, протянув руку…

Холод железа подошвами.

Адреналин.

Высоко.

Метров шесть.

Вперед ногами. Ну? Раз… два…

У-у-у-ух!

Ожог.

Лед.

Апноэ.

В облаке пузырей вверх. Вдох судорогой — кх-х-х-х.

И еще раз — кх-х-х-х.

Потом вспомнил — у-у-уй…бля!

Лестница!!!

Оборот на сто восемьдесят: где?

Вот.

Метрах в трех.

Доплыл, стуча руками.

Пока плыл, привык. Вылез на пару ступенек, подумал и опять отцепился.

Гребок. Еще. Теперь с головой. И обратно.

Замерз. Напротив огромный грот — не пошел: холодно. Бегом на солнце. И по тропе вверх-вниз, вверх-вниз — к Голубой бухте, греясь движением…

Вот она, красотища! Выжженное, в пятнах зелени, седло мыса; сбросы обрывов; пологий взлет к пику вершины. Черная дуга пляжа. Оползни склонов с островами хвои между ними. И море — жидкое стекло голубой зелени до самого дна.

Вон там стояли пираты двадцатого века, а там наши брали их пулеметную точку. Здесь же был форт из «Острова сокровищ». Взбираясь по сухим склонам, я то и дело узнавал ракурсы старых фильмов.

Это моряк. Одежда у него морская.

Я полагаю, ты не думал встретить здесь епископа?

Дерево. То самое. Широкое, раскидистое — знакомое.

Это же компас! Ха-ха… еще одна шутка старины Флинта…

Под деревом пляж; дикий. Россыпи валунов, притопленный лабиринт рифов, кострища и лежки в нишах. А дальше тупик: столбы скал, расклиненные в узостях глыбы, вцепившиеся в трещины клочки сосен.

Неприметная тропка выводила к террасе, укрытой кронами; под нависающей скалой лежал слой игл и чернел сложенный кольцом очаг из камней. Над кручей висел обрубок сухого дерева. Местечко что надо: ровное, мягкое, неприметное — остаюсь и ночую.

Остаток дня я провел на ковре из сосновых игл. Лежал, пил чай, сидел, свесив ноги, на дереве, глядя, как меняет цвет море внизу. Под вечер в бухту вошли дельфины. Они плыли у самого берега — огромные, гладкие, пыхающие конденсатом на выдохе, — сбивая в кучу и хватая поблескивающую серебром рыбу, работая четко и слаженно, словно овчарки или хорошие хоккеисты.

Рвануло эмоциями. Хотелось петь, свистеть, хохотать, кричать «йах-ха!» и швырять вверх шапку, но я продолжал сидеть в развилке сухой сосны, дрожа от бушующих внутри эндорфинов и боясь спугнуть этих ладных, обтекаемых, источающих позитив серых зверюг, которых я впервые видел вживую, ощущая бешеный драйв эффекта присутствия. Вспомнился Мелвилл, — уж если при виде их не издадите вы троекратного «ура!», то дело ваше плохо, и да поможет вам бог, ибо неведом вам дух божественного веселья, — и мороз по коже: как в мою шкуру влез, дьявол!